Военная форма уже не так смущала, а когда я достал офицерскую шинель (знакомый старшина выкрал за четвертинку), то даже ощутил некоторую комфортность. Хотите — верьте, хотите — нет, но, будучи ефрейтором, я носил офицерскую шинель. Правда, через год шинель с меня сняли, причем вместе с лычками, но это же через год… А пока я блистал двумя рядами золотых пуговиц и новыми, приятно поскрипывающими хромовыми сапожками. Но рассказ мой вовсе не о хромовых сапожках и шинелях с золотыми пуговицами. Рассказ мой об идиотах.
Конечно, идиотов и на гражданке хватает. Но в армии они как-то особенно заметны. Черт его знает почему? Среда там, что ли, такая?
Но факт остается фактом, идиоты в армии размножаются, как микробы в бульоне. Я знавал многих нормальных мужиков, которые, попав в армию, превращались в полных недоумков, причем, что характерно, демобилизовавшись, тут же становились совершенно нормальными.
Нет, вы поймите меня правильно. Я вовсе не утверждаю, что армия — это некий инкубатор, созданный специально для выращивания дегенератов. Вовсе нет. Просто так получается. Хотя встречаются иногда и светлые головы. И достаточно часто. Однако, повторяю, рассказ мой не о светлых офицерских головах, а, наоборот, об идиотах. С одним из них, капитаном Чумаковым, моим непосредственным начальником и дирижером (благо, мне удалось перевестись из роты в оркестр), я имел счастье общаться целых тринадцать месяцев. Чумаков был как раз из той породы людей, которые поначалу абсолютно нормальны и, только попав в душные армейские объятия, трансформируются в дебилов. При этом он не слыл ни жестоким, ни злопамятным, ни мстительным, ни коварным. Нет. Просто за ним прочно закрепилась репутация идиота, и он достойно подтверждал эту репутацию каждый день. Послав на меня запрос в батальонную канцелярию, он написал: «Прошу зачислить такого-то в полковой оркестр в/ч № такой-то в качестве ефрейтора-конферансье. Капитан Чумаков». А второй идиот, сидевший в канцелярии, оформил этот идиотизм уже документально, сделав в моем военном билете воистину историческую запись — «воинская специальность — ефрейтор-конферансье». Одним словом, обратите внимание.
История с Чумаковым началась так. Сижу я как-то на лавочке близ казармы, курю себе потихонечку, никого не трогаю и вдруг…
Что такое? Никак, Савельев! Валера!
На гражданке он слыл ходоком по бабью и, очевидно, для того чтобы поддержать нелегкое свое реноме, а может, просто чтобы не терять практики, поступил в мединститут, на отделение гинекологии. В той прошлой жизни он выглядел пижоном и кличку носил фартовую — Красавчик. Однако то, что я увидел, обладая даже очень сильным воображением, никак нельзя было назвать красавчиком. Передо мной полулежало, полустояло жалкое, забитое создание.
— Савельев, ты, что ли? — не поверил я.
Он кивнул, осмотрел себя с ног до головы, и, дав мне вдоволь насладиться увиденным, укоризненно произнес:
— Видишь, какой я стал? — как будто его призвали в войска исключительно по моей личной инициативе.
— Но ты же учился в институте?.. — удивился я. — У вас же военная кафедра!
— Какая кафедра, о чем ты говоришь? За аморалку загребли, — махнул рукой Валера.
Честно говоря, глядя на Савельева, трудно было представить себе женщину, добровольно согласившуюся разделить с ним ложе. Даже обладая очень сильным воображением.
— Я себе пальцы отрублю, — вдруг занудил он, — топор я уже приготовил, да вот решиться пока не могу. Все равно отрублю. Или повешусь.
Савельевская дилемма — отрубить паль-цы или повеситься — вовсе не вдохновляла. К тому же я почувствовал прилив человеколюбия, и мне захотелось ему помочь.
— Валера, — осторожно спросил я, — ты ведь играешь на гитаре?
— Ну, что значит играю, — скорбел Валера, — так, бздынь-бздынь. Три аккорда — и капут.
— Не важно. Но бздынь-бздынь могешь?
— Бздынь-бздынь могу, — все еще не догадываясь, куда я клоню, сказал Валера.
— А если надо будет, сможешь гитару привезти?
— Ну дык, — ответил Савельев.
Я посмотрел на часы. Чумаков еще в оркестре. Но может уйти.
— Ладно, — сказал я, вставая, — завтра здесь же в это время, усек?
— А как же с пальцами? — снова занудил Валера. — Топор-то уже заготовлен. Или повременить пока?
Но я уже был относительно далеко и решил не отвечать.
Чумакова я нашел в оркестровом классе. Он сидел у фортепьяно и страстно набрасывал ноты сочиняемого им марша. На стене напротив висел портрет Буденного, восседающего на лошади, и, когда у капитана возникала творческая заминка, он обращался взглядом к портрету, видимо черпая свое вдохновение из огромных маршальских усов, а может, и из лошадиной морды. Потрясенный величественной картиной созидания, я несколько минут почтительно молчал, а потом благоговейно, чтобы не нарушить торжественности тишины, спросил:
— Товарищ капитан, а Шаров когда увольняется в запас?
— Через неделю, — ответил капитан, несколько недовольный тем, что я оторвал его от музы. — А в чем дело, ебть?
— Да вот случайно знакомого встретил. Он на гражданке на танцах играл.
— А на чем играл?
— Ну, я же говорю — на танцах!
— Да я понимаю, что на танцах. А на чем конкретно играл, ебть?
— А-а! Вот на гитаре как раз и играл.
— На гитаре, говоришь? — заинтересовался мой начальничек. — Это хорошо, что на гитаре. Гитаристы нам очень нужны, их хронически не хватает. Тем более, что и Шаров уходит, ебть.
— Ну так и я про то же, товарищ капитан, — подтвердил я. — Шарова-то не будет скоро. А гитаристы, сами говорите, нужны.
— А где он служит, твой корешок? — спросил Чумаков.
— В танковом батальоне.
Через неделю Савельев появился в оркестре.
— Так! — сказал капитан, — прощупывая Савельева глазами. — Так-так-так! Ну, давай, рядовой, сыграй.
— На чем? — тупо спросил Валера, помаргивая глазками.
— Как на чем? — удивился Чумаков. — Ты же у нас гитарист, ебть.
— Гитарист, гитарист, — горячо подтвердил я, так как Валера, оказавшись в непривычной для себя обстановке, временно лишился дара речи.
Убедившись, что от Савельева он ничего не добьется, капитан стал обращаться к нему через меня.
— Скажи ему, чтобы он сыграл, — попросил он.
— Товарищ капитан просют сыграть, — проорал я упорно продолжающему молчать Савельеву.
Тот в ответ засопел. Прошло минуты две.
— Ну, и чего он молчит? — нахмурился Чумаков. — Он что, немой, ебть?
— Он молчит, потому что у него гитары нету, — объяснил я, — когда призывали, не додумался взять ее с собой. Решил, наверное, зачем ему в танке гита-ра?
— А как же я его прослушаю без гитары, ебть? — задал вполне разумный во-прос Чумаков.
Очевидно, в это мгновение идиот из него вышел. Но тут же вернулся обратно.
— Без гитары, конечно, как же прослушаешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Конечно, идиотов и на гражданке хватает. Но в армии они как-то особенно заметны. Черт его знает почему? Среда там, что ли, такая?
Но факт остается фактом, идиоты в армии размножаются, как микробы в бульоне. Я знавал многих нормальных мужиков, которые, попав в армию, превращались в полных недоумков, причем, что характерно, демобилизовавшись, тут же становились совершенно нормальными.
Нет, вы поймите меня правильно. Я вовсе не утверждаю, что армия — это некий инкубатор, созданный специально для выращивания дегенератов. Вовсе нет. Просто так получается. Хотя встречаются иногда и светлые головы. И достаточно часто. Однако, повторяю, рассказ мой не о светлых офицерских головах, а, наоборот, об идиотах. С одним из них, капитаном Чумаковым, моим непосредственным начальником и дирижером (благо, мне удалось перевестись из роты в оркестр), я имел счастье общаться целых тринадцать месяцев. Чумаков был как раз из той породы людей, которые поначалу абсолютно нормальны и, только попав в душные армейские объятия, трансформируются в дебилов. При этом он не слыл ни жестоким, ни злопамятным, ни мстительным, ни коварным. Нет. Просто за ним прочно закрепилась репутация идиота, и он достойно подтверждал эту репутацию каждый день. Послав на меня запрос в батальонную канцелярию, он написал: «Прошу зачислить такого-то в полковой оркестр в/ч № такой-то в качестве ефрейтора-конферансье. Капитан Чумаков». А второй идиот, сидевший в канцелярии, оформил этот идиотизм уже документально, сделав в моем военном билете воистину историческую запись — «воинская специальность — ефрейтор-конферансье». Одним словом, обратите внимание.
История с Чумаковым началась так. Сижу я как-то на лавочке близ казармы, курю себе потихонечку, никого не трогаю и вдруг…
Что такое? Никак, Савельев! Валера!
На гражданке он слыл ходоком по бабью и, очевидно, для того чтобы поддержать нелегкое свое реноме, а может, просто чтобы не терять практики, поступил в мединститут, на отделение гинекологии. В той прошлой жизни он выглядел пижоном и кличку носил фартовую — Красавчик. Однако то, что я увидел, обладая даже очень сильным воображением, никак нельзя было назвать красавчиком. Передо мной полулежало, полустояло жалкое, забитое создание.
— Савельев, ты, что ли? — не поверил я.
Он кивнул, осмотрел себя с ног до головы, и, дав мне вдоволь насладиться увиденным, укоризненно произнес:
— Видишь, какой я стал? — как будто его призвали в войска исключительно по моей личной инициативе.
— Но ты же учился в институте?.. — удивился я. — У вас же военная кафедра!
— Какая кафедра, о чем ты говоришь? За аморалку загребли, — махнул рукой Валера.
Честно говоря, глядя на Савельева, трудно было представить себе женщину, добровольно согласившуюся разделить с ним ложе. Даже обладая очень сильным воображением.
— Я себе пальцы отрублю, — вдруг занудил он, — топор я уже приготовил, да вот решиться пока не могу. Все равно отрублю. Или повешусь.
Савельевская дилемма — отрубить паль-цы или повеситься — вовсе не вдохновляла. К тому же я почувствовал прилив человеколюбия, и мне захотелось ему помочь.
— Валера, — осторожно спросил я, — ты ведь играешь на гитаре?
— Ну, что значит играю, — скорбел Валера, — так, бздынь-бздынь. Три аккорда — и капут.
— Не важно. Но бздынь-бздынь могешь?
— Бздынь-бздынь могу, — все еще не догадываясь, куда я клоню, сказал Валера.
— А если надо будет, сможешь гитару привезти?
— Ну дык, — ответил Савельев.
Я посмотрел на часы. Чумаков еще в оркестре. Но может уйти.
— Ладно, — сказал я, вставая, — завтра здесь же в это время, усек?
— А как же с пальцами? — снова занудил Валера. — Топор-то уже заготовлен. Или повременить пока?
Но я уже был относительно далеко и решил не отвечать.
Чумакова я нашел в оркестровом классе. Он сидел у фортепьяно и страстно набрасывал ноты сочиняемого им марша. На стене напротив висел портрет Буденного, восседающего на лошади, и, когда у капитана возникала творческая заминка, он обращался взглядом к портрету, видимо черпая свое вдохновение из огромных маршальских усов, а может, и из лошадиной морды. Потрясенный величественной картиной созидания, я несколько минут почтительно молчал, а потом благоговейно, чтобы не нарушить торжественности тишины, спросил:
— Товарищ капитан, а Шаров когда увольняется в запас?
— Через неделю, — ответил капитан, несколько недовольный тем, что я оторвал его от музы. — А в чем дело, ебть?
— Да вот случайно знакомого встретил. Он на гражданке на танцах играл.
— А на чем играл?
— Ну, я же говорю — на танцах!
— Да я понимаю, что на танцах. А на чем конкретно играл, ебть?
— А-а! Вот на гитаре как раз и играл.
— На гитаре, говоришь? — заинтересовался мой начальничек. — Это хорошо, что на гитаре. Гитаристы нам очень нужны, их хронически не хватает. Тем более, что и Шаров уходит, ебть.
— Ну так и я про то же, товарищ капитан, — подтвердил я. — Шарова-то не будет скоро. А гитаристы, сами говорите, нужны.
— А где он служит, твой корешок? — спросил Чумаков.
— В танковом батальоне.
Через неделю Савельев появился в оркестре.
— Так! — сказал капитан, — прощупывая Савельева глазами. — Так-так-так! Ну, давай, рядовой, сыграй.
— На чем? — тупо спросил Валера, помаргивая глазками.
— Как на чем? — удивился Чумаков. — Ты же у нас гитарист, ебть.
— Гитарист, гитарист, — горячо подтвердил я, так как Валера, оказавшись в непривычной для себя обстановке, временно лишился дара речи.
Убедившись, что от Савельева он ничего не добьется, капитан стал обращаться к нему через меня.
— Скажи ему, чтобы он сыграл, — попросил он.
— Товарищ капитан просют сыграть, — проорал я упорно продолжающему молчать Савельеву.
Тот в ответ засопел. Прошло минуты две.
— Ну, и чего он молчит? — нахмурился Чумаков. — Он что, немой, ебть?
— Он молчит, потому что у него гитары нету, — объяснил я, — когда призывали, не додумался взять ее с собой. Решил, наверное, зачем ему в танке гита-ра?
— А как же я его прослушаю без гитары, ебть? — задал вполне разумный во-прос Чумаков.
Очевидно, в это мгновение идиот из него вышел. Но тут же вернулся обратно.
— Без гитары, конечно, как же прослушаешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34