сами видите, что такое слова — это вот, к примеру, может означать и дождь, и облако, и све тящийся круг, но поэту, благо он не бог и не святой, не под силу остановить дождь, — просто тучи истончились и почти рассеялись, не станем воображать, что здесь, как некогда в Урике или в Фатиме, произошло чудо, пусть даже такое незамысловатое, как вдруг очистившийся небосвод.
Рикардо Рейс идет в редакции газет, адреса их он записал еще вчера, перед тем как лечь спать, а ведь мы еще не сказали, что спал он плохо — на новом-то месте, в новой стране, и когда в тишине необжитой, чужой еще комнаты ждешь сна, слушая шум дождя за окном, все вдруг обретает свои истинные размеры, становится крупным, весомым, тяжелым, ибо вопреки установившемуся мнению, морочит, и с толку сбивает, и обращает жизнь в зыбкую тень как раз дневной свет, а ночная тьма вносит во все полную ясность, но сон совладает с ней, даруя нам покой и отдых, умиротворяя душу. В редакции газет идет Рикардо Рейс, куда ж еще идти желающему узнать о том, что было да прошло, прошло вот здесь, по Байрро-Алто, оставив след ноги, отпечаток подошвы, сломанные ветки, растоптанные листья, буквы и новости, это часть того, что остается от мира, другая же часть — это вымысел, необходимый, чтобы от вышеупомянутого минувшего можно было сохранить лицо, взгляд, улыбку, муку: Острой болью отозвалась в сердцах нашей интеллигенции весть о том, что ушел из жизни Фернандо Пессоа, создатель «Орфея», человек высочайшей духовности, неповторимо-своеобычный поэт и вдумчивый критик, скончавшийся позавчера так же незаметно, как и жил, но, поскольку у нас в Португалии словесностью прожить нельзя, покойный служил в коммерческой фирме, а чуть ниже: друзья принесли к его надгробью прощальные цветы. В этой газете больше ничего нет, а другая другими словами сообщает то же самое: Вчера мы проводили в последний путь Фернандо Пессоа: автор проникнутого патриотическим жаром замечательного стихотворного цикла «Послание» был застигнут смертью в субботу вечером в госпитале Сан-Луис, свой след в поэзии он оставил не только как Фернандо Пессоа, но и как Алваро де Кампос, Алберто Каэйро, Рикардо Рейс, ну, вот вам, пожалуйста, и ошибка, допущенная по небрежности или по легковерию: ведь мы-то с вами отлично знаем, что на самом деле Рикардо Рейс — вот этот человек, своими и вполне живыми глазами читающий газету, врач, сорока восьми лет, тогда как Фернандо Пессоа, когда навеки закрылись его глаза, было на год меньше, и одного этого более чем достаточно, и не требуется никаких иных доказательств и свидетельств, если же все-таки кто-то сомневается, пусть сходит в отель «Браганса», справится у тамошнего управляющего, у сеньора Сальвадора, пусть спросит, не останавливался ли у них некий Рикардо Рейс, врач из Бразилии, и скажет управляющий: Как же, как же, к обеду доктор Рейс не пришел, но предупредил, что будет ужинать, если угодно что-нибудь ему передать, я готов лично озаботиться этим, и последние сомнения должны рассеяться после слов управляющего, превосходного физиономиста, который с первого взгляда определяет и удостоверяет любую личность. Но если и этого мало — мы ведь, в сущности, так недавно знакомы с Сальвадором — то вот вам и еще одна газета, а в ней на должном месте, на соответствующей, под некрологи отведенной странице даже слишком пространно устанавливается личность покойного: Вчера состоялись похороны сеньора Фернандо Антонио Ногейры Пессоа, сорока семи лет — ага! видите: сорока семи! — в браке не состоявшего, уроженца Лиссабона, окончившего словесное отделение Английского университета, писателя и поэта, весьма известного в литературных кругах, на могилу покойного были возложены венки из живых цветов, вот это уж зря, они так быстро вянут. Ожидая трамвая, который довезет его до кладбища Празерес, читает Рикардо Рейс надгробную речь, стоя на том самом месте, где был повешен — мы-то с вами это знаем, дело было двести двадцать три года назад, в царствование короля Жоана V, не упомянутого в «Послании» — да, так вот, на том самом месте, где вздернули одного бродячего торговца, генуэзца родом, из-за порции какого-то снадобья убившего нашего с вами соотечественника, он перерезал глотку сначала ему, а потом его служанке, также скончавшейся на месте, и нанес еще две раны, оказавшихся не смертельными, слуге, а другого ткнул ножом в глаз, как все равно кролика, и не натворил новых злодейств потому лишь, что его наконец схватили, судили и приговорили к смертной казни, совершенной здесь же, возле дома убитого им, при большом скоплении народа, чего никак не скажешь о нынешнем утре тысяча девятьсот тридцать пятого года, декабря тридцатого пасмурного и хмурого дня, так что на улицу без крайней необходимости никто не выходит, хотя дождя нет, по крайней мере — в ту самую минуту, когда Рикардо Рейс, прислонясь к фонарному столбу на Калсада-де-Комбро, начал читать надгробную речь — да нет, не над прахом генуэзца, который ее не удостоился, если, понятно, не считать таковой брань простонародья, а на похоронах Фернандо Пессоа, в смертоубийстве неповинного: Два слова о жизненном пути покойного, тут и вправду можно обойтись двумя словами, а можно и вообще без них, предпочтительней всего было бы молчание, молчание, уже объемлющее его и нас всех, ибо только оно могло бы стать вровень с величием его души, ныне уже предстающей Господу, но не могут и не должны те, кто с ним вместе служил Прекрасному, допустить, чтобы он лег в сырую землю или, вернее, вознесся к вратам Вечности, не услышав от нас слов кроткого и такого по-человечески понятного протеста, выражающего то негодование, которое рождает в наших сердцах его уход, не могут его товарищи, его братья по «Ор-фею», в чьих жилах течет та же кровь служения идеальной красоте, не могут, повторяю, оставить его здесь, у последней черты, не осыпав его благородную смерть, по крайней мере, белоснежно-линейными лепестками своей безмолвной скорби, и сегодня мы оплакиваем уход человека, похищенного у нас смертью, вечную разлуку с его человеческой сутью, ибо, как ни трудно смириться с потерей этой необыкновенной личности, но его духу, его созидательной мощи, отмеченным особой, ни с чем не сравнимой красотой, даровано будет бессмертие, и дальнейшее — это гений Фернандо Пессоа. Покойся с миром, ибо, по счастью, еще встречаются исключения в ровной упорядоченности жизни, и вслед за Гамлетом мы повторим: "Дальнейшее — молчание», и распорядиться этим дальнейшим суждено гению.
Подошел и отошел от остановки трамвай, увозя Рикардо Рейса, и тот, оказавшись один на скамейке, заплатил за билет три четверти эскудо — с течением времени он научится говорить кондуктору: Один за семь и пять — и вновь взялся за газету с описанием траурной церемонии, ибо никак не мог убедить себя, что устроена она в честь Фернандо Пессоа, что тот и в самом деле умер, если судить по единодушию некрологов, изобиловавших однако таким количеством грамматических невнятиц и лексических двусмысленностей, без сомнения возмутивших бы покойника, что становилось ясно — сочинявшие их слишком плохо знали его, чтобы в таком тоне говорить с ним или о нем, да они просто воспользовались смертью, связавшей его по рукам и ногам, затворившей ему уста — взять хотя бы эти белоснежно-лилейные лепестки, подобные той девице, умершей от тифоидной горячки, или, о Боже мой, как можно было, употребляя существительное «смерть», делающее ненужным все прочее, ибо рядом со смертью все прочее совершенно ничтожно, предварять его определением «благородная», а поскольку словарь объясняет нам, что слово это значит «красивая, изящная, рыцарственная, учтивая, любезная, приятная», стало быть, и смерть его можно счесть красивой, изящной, рыцарственной, учтивой, любезной, приятной, и какую же из них избрал он, лежа на койке в госпитале св.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130
Рикардо Рейс идет в редакции газет, адреса их он записал еще вчера, перед тем как лечь спать, а ведь мы еще не сказали, что спал он плохо — на новом-то месте, в новой стране, и когда в тишине необжитой, чужой еще комнаты ждешь сна, слушая шум дождя за окном, все вдруг обретает свои истинные размеры, становится крупным, весомым, тяжелым, ибо вопреки установившемуся мнению, морочит, и с толку сбивает, и обращает жизнь в зыбкую тень как раз дневной свет, а ночная тьма вносит во все полную ясность, но сон совладает с ней, даруя нам покой и отдых, умиротворяя душу. В редакции газет идет Рикардо Рейс, куда ж еще идти желающему узнать о том, что было да прошло, прошло вот здесь, по Байрро-Алто, оставив след ноги, отпечаток подошвы, сломанные ветки, растоптанные листья, буквы и новости, это часть того, что остается от мира, другая же часть — это вымысел, необходимый, чтобы от вышеупомянутого минувшего можно было сохранить лицо, взгляд, улыбку, муку: Острой болью отозвалась в сердцах нашей интеллигенции весть о том, что ушел из жизни Фернандо Пессоа, создатель «Орфея», человек высочайшей духовности, неповторимо-своеобычный поэт и вдумчивый критик, скончавшийся позавчера так же незаметно, как и жил, но, поскольку у нас в Португалии словесностью прожить нельзя, покойный служил в коммерческой фирме, а чуть ниже: друзья принесли к его надгробью прощальные цветы. В этой газете больше ничего нет, а другая другими словами сообщает то же самое: Вчера мы проводили в последний путь Фернандо Пессоа: автор проникнутого патриотическим жаром замечательного стихотворного цикла «Послание» был застигнут смертью в субботу вечером в госпитале Сан-Луис, свой след в поэзии он оставил не только как Фернандо Пессоа, но и как Алваро де Кампос, Алберто Каэйро, Рикардо Рейс, ну, вот вам, пожалуйста, и ошибка, допущенная по небрежности или по легковерию: ведь мы-то с вами отлично знаем, что на самом деле Рикардо Рейс — вот этот человек, своими и вполне живыми глазами читающий газету, врач, сорока восьми лет, тогда как Фернандо Пессоа, когда навеки закрылись его глаза, было на год меньше, и одного этого более чем достаточно, и не требуется никаких иных доказательств и свидетельств, если же все-таки кто-то сомневается, пусть сходит в отель «Браганса», справится у тамошнего управляющего, у сеньора Сальвадора, пусть спросит, не останавливался ли у них некий Рикардо Рейс, врач из Бразилии, и скажет управляющий: Как же, как же, к обеду доктор Рейс не пришел, но предупредил, что будет ужинать, если угодно что-нибудь ему передать, я готов лично озаботиться этим, и последние сомнения должны рассеяться после слов управляющего, превосходного физиономиста, который с первого взгляда определяет и удостоверяет любую личность. Но если и этого мало — мы ведь, в сущности, так недавно знакомы с Сальвадором — то вот вам и еще одна газета, а в ней на должном месте, на соответствующей, под некрологи отведенной странице даже слишком пространно устанавливается личность покойного: Вчера состоялись похороны сеньора Фернандо Антонио Ногейры Пессоа, сорока семи лет — ага! видите: сорока семи! — в браке не состоявшего, уроженца Лиссабона, окончившего словесное отделение Английского университета, писателя и поэта, весьма известного в литературных кругах, на могилу покойного были возложены венки из живых цветов, вот это уж зря, они так быстро вянут. Ожидая трамвая, который довезет его до кладбища Празерес, читает Рикардо Рейс надгробную речь, стоя на том самом месте, где был повешен — мы-то с вами это знаем, дело было двести двадцать три года назад, в царствование короля Жоана V, не упомянутого в «Послании» — да, так вот, на том самом месте, где вздернули одного бродячего торговца, генуэзца родом, из-за порции какого-то снадобья убившего нашего с вами соотечественника, он перерезал глотку сначала ему, а потом его служанке, также скончавшейся на месте, и нанес еще две раны, оказавшихся не смертельными, слуге, а другого ткнул ножом в глаз, как все равно кролика, и не натворил новых злодейств потому лишь, что его наконец схватили, судили и приговорили к смертной казни, совершенной здесь же, возле дома убитого им, при большом скоплении народа, чего никак не скажешь о нынешнем утре тысяча девятьсот тридцать пятого года, декабря тридцатого пасмурного и хмурого дня, так что на улицу без крайней необходимости никто не выходит, хотя дождя нет, по крайней мере — в ту самую минуту, когда Рикардо Рейс, прислонясь к фонарному столбу на Калсада-де-Комбро, начал читать надгробную речь — да нет, не над прахом генуэзца, который ее не удостоился, если, понятно, не считать таковой брань простонародья, а на похоронах Фернандо Пессоа, в смертоубийстве неповинного: Два слова о жизненном пути покойного, тут и вправду можно обойтись двумя словами, а можно и вообще без них, предпочтительней всего было бы молчание, молчание, уже объемлющее его и нас всех, ибо только оно могло бы стать вровень с величием его души, ныне уже предстающей Господу, но не могут и не должны те, кто с ним вместе служил Прекрасному, допустить, чтобы он лег в сырую землю или, вернее, вознесся к вратам Вечности, не услышав от нас слов кроткого и такого по-человечески понятного протеста, выражающего то негодование, которое рождает в наших сердцах его уход, не могут его товарищи, его братья по «Ор-фею», в чьих жилах течет та же кровь служения идеальной красоте, не могут, повторяю, оставить его здесь, у последней черты, не осыпав его благородную смерть, по крайней мере, белоснежно-линейными лепестками своей безмолвной скорби, и сегодня мы оплакиваем уход человека, похищенного у нас смертью, вечную разлуку с его человеческой сутью, ибо, как ни трудно смириться с потерей этой необыкновенной личности, но его духу, его созидательной мощи, отмеченным особой, ни с чем не сравнимой красотой, даровано будет бессмертие, и дальнейшее — это гений Фернандо Пессоа. Покойся с миром, ибо, по счастью, еще встречаются исключения в ровной упорядоченности жизни, и вслед за Гамлетом мы повторим: "Дальнейшее — молчание», и распорядиться этим дальнейшим суждено гению.
Подошел и отошел от остановки трамвай, увозя Рикардо Рейса, и тот, оказавшись один на скамейке, заплатил за билет три четверти эскудо — с течением времени он научится говорить кондуктору: Один за семь и пять — и вновь взялся за газету с описанием траурной церемонии, ибо никак не мог убедить себя, что устроена она в честь Фернандо Пессоа, что тот и в самом деле умер, если судить по единодушию некрологов, изобиловавших однако таким количеством грамматических невнятиц и лексических двусмысленностей, без сомнения возмутивших бы покойника, что становилось ясно — сочинявшие их слишком плохо знали его, чтобы в таком тоне говорить с ним или о нем, да они просто воспользовались смертью, связавшей его по рукам и ногам, затворившей ему уста — взять хотя бы эти белоснежно-лилейные лепестки, подобные той девице, умершей от тифоидной горячки, или, о Боже мой, как можно было, употребляя существительное «смерть», делающее ненужным все прочее, ибо рядом со смертью все прочее совершенно ничтожно, предварять его определением «благородная», а поскольку словарь объясняет нам, что слово это значит «красивая, изящная, рыцарственная, учтивая, любезная, приятная», стало быть, и смерть его можно счесть красивой, изящной, рыцарственной, учтивой, любезной, приятной, и какую же из них избрал он, лежа на койке в госпитале св.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130