Лидия собирается уйти — верный знак, что слова были неслучайны: есть такие фразы, что произносятся будто мимоходом, словно между прочим, и один Бог знает, какие жернова их мололи, какие фильтры отцеживали, прежде чем сказались они, но уж когда скажутся, то прозвучат непреложней соломоновых решений, и лучше всего после этого уже ничего не говорить, а еще лучше будет одному из собеседников удалиться — тому, кто произнес их, либо тому, кто выслушал, но, как правило, этого не происходит: люди все говорят да говорят, топя в потоке слов смысл, выявившийся минуту назад так определенно и весомо: Что же тебе рассказывал брат и кто он такой? — осведомился Рикардо Рейс. И Лидия уже не уходит, а покорно возвращается и, обессмысливая свой молниеносный выпад, принимается объяснять: Он во флоте служит. В торговом? В военно-морском, матрос с «Афонсо де Албукерке». Он старше тебя или младше? Ему двадцать три года, зовут Даниэл. А я ведь даже не знаю, как твоя фамилия. Мартинсы мы. Это по отцу? Нет, это матери фамилия, кто отец, не знаю, никогда его не видала. А брат как же? Это сводный брат, единоутробный, его отец умер. Вот оно что. Так вот, Даниэл против того, что делается, и он мне рассказывал. Ты что — так мне доверяешь? Ах, сеньор доктор, если бы я вам не доверяла, то. Одно из двух: либо наш Рикардо Рейс — никуда не годный фехтовальщик, беспечный в защите, либо эта Лидия Мартине — истая дева-воительница, до зубов вооруженная амазонка, тягаться с которой бесполезно, хотя можно рассмотреть и третий вариант: оба отринули всякую предусмотрительность, не пользуются взаимными промахами, чтобы нанести разящий удар, и уж тем более — не предаются тонкостям изощренного анализа, а разговаривают бесхитростно: он — сидя, по праву выздоравливающего и постояльца, она — стоя, как лицо подчиненное, и, быть может, оба несколько даже удивлены тем вдруг открывшимся обстоятельством, что им есть что сказать друг другу, и сколь пространны эти диалоги по сравнению с быстрым и кратким обменом репликами, который происходит по ночам и почти ничем не отличается от первобытных и простейших звуков, исторгаемых самой плотью. Теперь Рикардо Рейс осведомлен, что учреждение, куда ему надлежит явиться в понедельник, пользуется нехорошей славой и еще более нехорошие дела творит, и только пожалеть можно того, кто попадает туда: это — пытки, это — муки, это — круглосуточные допросы, хотя Даниэл судит не на основании собственного опыта, а пока всего лишь по рассказам, как и почти все мы, но если не врут поговорки, несется время времени вослед, на все моря моряков не хватит, никто не знает, для чего его Бог хранит, и грядущим нашим распоряжается Бог, причем даже краешком не приоткрывает нам своих намерений, не давая принять меры предосторожности, и это наводит на подозрения — может быть, Господь плохо распоряжается вверенным ему капиталом, ибо даже и собственной судьбы не в силах был предусмотреть: Стало быть, на флоте не любят правительство? — подвел итог Рикардо Рейс, а Лидия лишь пожала плечами, она-то ведь лишь передавала крамольные речи моряка Даниэл а, брат, хоть и младше ее, а мужчина, а мужчинам в большей степени свойственна дерзкая независимость суждений, женщины же, если что узнали, то, значит, им это рассказали, предупредив — смотри, только язык не распускай, а Лидия распустила, но, будем надеяться, обойдется.
Рикардо Рейс спустился в ресторан, не дождавшись боя часов, и не потому, что нежданно разыгрался аппетит, а просто вдруг пробудилось любопытство — захотелось узнать, появились ли новые испанские беженцы, приехали ли Марсенда с отцом: он подумал о Марсенде и даже тихо произнес ее имя, а потом внимательно стал всматриваться в себя, словно ученик химика, который смешал кислоту с основанием в пробирке и встряхивает ее, но ничего особенного не увидел, как всегда бывает, если на помощь не приходит воображение: получившаяся соль — результат ожидаемый, сколько тысячелетий мы только тем и занимаемся, что смешиваем чувства, кислоты и основания, мужчин и женщин. Он вспоминает свое отроческое волнение в ту минуту, когда взглянул на нее впервые, и сейчас объясняет его тем, что проникся состраданием к ее недугу, к этой плетью висящей руке, к бледному печальному лицу, а потом был этот долгий разговор перед зеркалом, исполнявшим роль древа познания. И неудивительно, что когда спускается он по лестнице на первый этаж, ноги его дрожат, но это потому лишь, что он не вполне еще оправился от обычных последствий гриппа, и мы распишемся в полном невежестве и незнакомстве с вопросом, если решим, что виновны в подгибающихся коленях мысли, особенно те, что были сплетены здесь в такую витиеватую гирлянду: спускаться по лестнице и одновременно думать — очень трудно, в чем каждый может убедиться самолично, осторожно на четвертой ступеньке.
Сальвадор, пребывая на боевом посту, за стойкой, говорил по телефону и что-то записывал карандашиком: Слушаю, сеньор, будет сделано, и при появлении Рикардо Рейса механически растянул губы в холодной улыбке, которой хотел всего лишь придать оттенок некой рассеянности, и в застывшем взгляде был тот же холод, что и в глазах Пименты, позабывшего, видно, о щедрых чаевых, получаемых по большей части ни за что: С выздоровлением вас, сеньор доктор, однако глаза говорили совсем другое: Вот нутром чую, чего-то тут в твоей жизни нечисто, и ничего другого не выразят эти глаза, покуда Рикардо Рейс не сходит в полицию и не вернется оттуда, если, конечно, вернется. Подозрительность витает и в атмосфере гостиной, против обыкновения, гудящей, словно отель на Гран-Виа, испанским говором, который лишь изредка, в паузах, перемежается португальской речью — да, робко звучит язык маленькой нашей страны даже у себя дома, робки и носители его, время от времени срывающиеся на фальцет в рассуждении продемонстрировать истинное или предполагаемое владение всеми этими Usted, Entonces, Muchas gracias, Pero , ибо никто не вправе счесть себя истинным португальцем, если не говорит на чужом языке лучше, чем на родном. Марсенды нет, зато есть доктор Сампайо, ведущий беседу с двумя испанцами, которые объясняют ему политическую ситуацию в своей стране параллельно с тем, каких трудов им стоило покинуть отечество целыми, Gracias a Dios , и невредимыми. Рикардо Рейс, спросив разрешения, присел на другом конце длинного дивана, подальше от нотариуса, поскольку вовсе не собирался встревать в лузо-кастильский диалог: ему всего лишь хотелось бы знать, приехала ли Марсенда или осталась в Коимбре. Доктор Сампайо, ничем не показав, что заметил его появление, продолжал со значительным видом кивать в ответ на речи дона Алонсо, удваивая внимание, когда упущенные подробности восполнял с лихвой дон Лоренсе, и не отвел глаз от собеседников даже в тот миг, когда с Рикардо Рейсом, не вполне еще оправившимся от своего гриппа, сделался приступ жестокого кашля, после которого он еще долго переводил дух и вытирал заслезившиеся глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130