ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


Чем больше она смотрела, тем яснее понимала, что Саймон это задумал с самого начала: и дочь задавалась (в который уже раз!) мучительнейшим вопросом: что же за человек такой ее отец?!
— Ну, что скажешь? — спросил через плечо дочери Саймон.
Фенела перевела дух:
— Восхитительно… но, Саймон, как только тебе пришло в голову?!.
— Да так вот, ни с того ни с сего, вдруг и пришло, — невозмутимо ответил художник.
Фенела вдруг заметила, что отец ее счастлив до умопомрачения и крайне доволен собой: вылитый мальчишка, которому удалось ловко провести кого-нибудь!
Фенела подумала, что и в самом деле уж Илейн-то досталось не на шутку! И если Саймон хотел одержать над ней верх, то это ему несомненно удалось. Женщина сидела на картине почти спиной к зрителю, глядясь в створку трельяжа. Потрясающей красоты волосы рассыпались по плечам, червонное золото локонов особенно искусно перекликалось с золоченой рамой зеркал и купидонами, приподнимающими завитки резных лент над центральной частью.
Мягкий свет лился откуда-то из глубины картины, оттеняя стул и столик, высекая блики на округлостях ножек и старинной резьбе. Но что это все значило по сравнению с изображением лица женщины, смотрящейся в зеркало.
Она была красива, никто не стал бы этого отрицать, но увядающей, обреченной красотой…
Саймону, с его удивительным чутьем художника, удалось одновременно превознести красоту Илейн и — уничтожить ее!
Прентис написал свою подругу гораздо более привлекательной, чем она была на самом деле, а потом все испортил всего несколькими мазками кисти, после чего в выражении лица женщины явственно проступили страх и отчаяние.
Стоило только взглянуть на картину — и вы почти физически ощущали то же самое, что приходилось переживать Илейн, наблюдая, как исчезает ее красота, как старость, подобно тяжкому недугу, посягает на прелесть ее женской плоти.
Замечалось что-то глубоко усталое, пожилое в ссутулившемся, погрузневшем теле.
Никаких слов не хватит, чтобы описать, как Саймону удалось схватить и отразить на холсте в одном-единственном портрете целую трагедию уходящей юности, уходящей от женщины, для которой молодость и красота значили слишком много; тем не менее Саймону это блестяще удалось!
Казалось, еще чуть-чуть — и различишь крошечные морщинки, начинающие образовываться в уголках глаз, загрубевшую линию подбородка и шею, потерявшую свою упругую округлость. Да, это была картина, при виде которой не одна женщина вздрогнет от ужаса, однако в то же время это была картина, которая не могла не привлечь, не приковать внимания зрителя!
Впервые за все время пребывания Илейн в их доме Фенела испытала к ней искренний душевный порыв. Девушка жалела гостью, жалела со всей силой чувств, на какие только была способна. Она понимала, как прискорбно много значит для Илейн случившееся.
Ведь с этой минуты не только сама Илейн не сможет спокойно смотреться в зеркало, не вызывая у себя горьких воспоминаний о картине, но и друзья ее запомнят этот портрет навсегда. Такие вещи ничем не загладить, не искупить; никому не дано забыть — вот он, портрет умирающей юности, созданный рукой Саймона Прентиса!
И неудивительно, что Илейн пыталась уничтожить вещь, ранившую ее и уязвившую больше, чем что-либо на свете.
— Где она? — спросила у отца Фенела.
— Наверху. Вещи пакует, наверное. Фенела внимательно взглянула на него.
— И тебе все равно? — спокойным голосом осведомилась она.
Саймон пожал плечами:
— А какая мне, собственно, разница?
— По-моему, она в тебя влюблена…
— О, эта особа из того разряда людей, которые за всю жизнь были влюблены исключительно в одну персону, — ответствовал Саймон, — то есть в себя саму! Знаешь, не забивай себе голову пустяками, особенно по поводу такой женщины, как Илейн. Ей подобные всегда выходят сухими из воды, поверь!
— Но если она так мало для тебя значит, — не удержалась Фенела, — то отчего тогда?..
Она не стала продолжать отчасти потому, что не смогла выразить в словах то, что хотелось сказать и о чем обычно не упоминается в беседах между отцом и дочерью.
Саймон на секунду смутился, и Фенела уже приготовилась: вот сейчас отец накричит на нее за дерзкие вопросы… но вдруг, к ее изумлению, совершенно несвойственным ему кротким голосом, с обезоруживающей откровенностью Саймон сказал:
— Я одинок, Фенела. Неужели не понимаешь?
— Но, по-моему, мы тут все одиноки, — отвечала дочь, — а одиночество твое отнюдь не уменьшится в обществе Илейн и ей подобных.
Саймон тяжело вздохнул.
— Вполне допускаю, что ты права. Но я тем не менее не теряю надежды, и, боюсь, так будет продолжаться до тех пор, пока не почувствую себя дряхлым стариком.
Последние слова он выговорил очень медленно и отчетливо. Фенела взглянула на отца и, повинуясь внезапному порыву, бросилась к нему и взяла под руку.
— Ну почему бы тебе не наведываться домой почаще? — с укоризной взмолилась она. — Зачем проводишь увольнительные в Лондоне? Только последнего покоя себя лишаешь. Если хочешь, мы сюда друзей назовем целую кучу, тебе будет интересно и весело!
— Ну и где же они, эти твои восхитительные, таинственные друзья? — саркастически осведомился Саймон.
Он резко выдернул свою руку из руки дочери и заметался по комнате. Через мгновение застыл, воздев ладони над головой.
— Надоело!!! — заорал он. — Все надоело, слышишь?! Свихнуться можно с тоски, да будь оно трижды все проклято! Надоело!
— Что надоело? — озадаченно спросила Фенела.
— Жить и умирать! — вопил Саймон. — Зачем это все? К чему? Чего мы достигли?! Я спрашиваю себя, спрашиваю вновь и вновь — и не нахожу ответа!
Паника на мгновение охватила его, затем, словно подавив в себе дальнейшие вопли отчаяния, Саймон рухнул в кресло перед камином и вытянул ноги.
— Хватит, — буркнул он. — Все. Сыт. Сыт по горло!
Он принялся растирать глаза, яростно прижимая их перепачканными краской пальцами.
— У меня голова разболелась… и глаза тоже.
— Хочешь, кофе приготовлю? — предложила Фенела. — Если у тебя что-то с глазами, почему окулисту не покажешься?
— Упаси бог! Ни за что! — Саймон дернулся в кресле, словно дочь хлестнула его плетью. — Не настолько же я еще стар! Ага, ты будешь поправлять мне на носу очки, подавать слуховой рожок, а отсюда уже рукой подать и до сидячей ванны с инвалидным креслом! Ради бога, готовь свой кофе и прекрати городить вздор!
В голосе отца звучала неподдельная досада, так что Фенела без дальнейших разговоров отправилась на кухню.
Глава третья
«И какая муха его укусила? — думала она. — Что же это с ним творится — никогда прежде ничего подобного не случалось…»
Пронизывающий насквозь внезапный водяной шквал обрушился на свертки, которые Фенеле пришлось тащить прямо в руках, и на ее тоненькое пальтишко, немедленно промокшее насквозь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56