— Четыре с половиной, — пояснил Тамасп. — Один золотой за месяц работы в моем караване, остальное — твоя доля от прибыли.
Два золотых были отчеканены в Йезде: хищная пантера в прыжке и какие-то непонятные трибуну слова. Остальные монеты были видессианские. В Макуране сохранилось еще старое имперское золото — высокого качества.
— Мы заработали бы больше, не выбери ты южную дорогу, — заметил Гай Филипп.
Тамасп скорчил кислую гримасу.
— Прибыль тоже могла быть выше, — заявил он.
В междуречье Тиба и Тубтуба торговец выручил бы куда больше, нежели в оазисах пустыни, но вторжение йездов почти полностью парализовало торговлю в Стране Тысячи Городов.
Караванщик крепко обнял по очереди обоих римлян.
— Вы уверены, ублюдки, что не останетесь со мной, покуда я снова не двинусь в путь?
— На целых два месяца? — Марк отрицательно покачал головой. — Вряд ли.
— Не то чтоб я тревожился о вас больше, чем о том, чтобы испортить воздух, — проговорил Тамасп, хмурясь и тем самым выдавая лживость своих грубых слов. — Однако у двух всадников в земле йездов возможности уцелеть не больше, чем у двух яиц перед приготовлением яичницы.
— Вообще-то мне кажется, что нам как раз лучше отправиться в путь вдвоем, — ответил караванщику трибун. — По крайней мере, мы не будем привлекать к себе внимание кочевников так, как этот твой бродячий сумасшедший дом.
Пока караван еще находился недалеко от Амориона, йезды роились вокруг путников, как стая злых мух. В те дни отколоться от каравана было равноценно верной гибели, и Тамасп смело мог не угрожать дезертирам немедленной смертью. Охотников остаться один на один с йездами не находилось.
Несколько позднее римляне могли бы легко сбежать от Тамаспа, если бы только захотели. Но к тому времени они успели не раз разделить смертельную опасность с другими охранниками каравана в жестоких, отчаянных схватках; провели немало ночей в караулах, в бесконечных разговорах у походных костров. Тревоги и трудности кочевой жизни привязали римлян к каравану Тамаспа сильнее самых крепких цепей. Так легко бросить и забыть незнакомцев; куда труднее расставаться с друзьями.
И вот, подумал Скавр, теперь мы в самом сердце Йезда — и все из-за нашей дурацкой преданности Императору. Странно. И, если вдуматься, не слишком справедливо.
Тамасп обменялся горячим рукопожатием с Гаем Филиппом и своей здоровенной ручищей хлопнул Марка по спине. Как всегда, трибун постарался не качнуться от этого своеобразного выражения привязанности и, как всегда, покачнулся.
— У вас обоих мозги как у глупых ослов, коли вы решились на такое дело, но я все равно желаю вам удачи. Уцелеете — встретимся!
После чего караванщик повернулся к римлянам спиной. Отныне они были для него уже в прошлом.
Они вывели своих лошадей из сарая, скрывающегося в глубокой тени, которую отбрасывали высокие горы Машиза. Солнце еще ярко пылало на небе, но от высоких скалистых пиков Дилбата на город уже легли густые тени. В своем роде это было благословением в знойном климате Йезда. По сравнению со здешним пеклом жара центрального плато Видесса могла показаться приятной прохладой.
— Ну а теперь что? — осведомился Гай Филипп. — Лично я хочу убраться отсюда как можно скорее. Если Тамаспу так нравится в Машизе, он может оставаться тут хоть навеки.
Марк медленно кивнул. Машиз странно тревожил его. На город опускалось все больше теней, и падали они не только с гор.
Трибун осмотрелся по сторонам, пытаясь определить причину своего беспокойства. Тревогу вызывали не здания, в этом Марк был уверен. Глаза уже привыкли к башням с остроконечными луковками и винтовыми лестницами; стрельчатым аркам, более высоким, чем двери, расположенные в их проемах; квадратным колоннам, покрытым геометрической мозаикой…
Машиз казался трибуну фантастически странным городом. Однако само по себе градостроительное искусство макуранцев выглядело для римлянина всего лишь чужим и непривычным. В архитектуре как таковой Марк не усматривал ничего жуткого и дьявольского.
Иезды захватили Макуран всего два поколения назад. От природы кочевники не были строителями. Тем не менее они успели наложить на облик Машиза свое клеймо, отпечаток — если можно так выразиться — своего стиля. Любопытно, как же выглядел этот несчастный город, когда только что пал под натиском захватчиков?
Казалось, нет квартала, где не нашлось бы по крайней мере одного разрушенного здания. Каждый второй дом, на взгляд Марка, нуждался в ремонте. В самом воздухе Машиза явно застыла гнетущая атмосфера разрухи и заброшенности. Вероятно, в этом ощущении и крылась причина подавленного настроения Скавра.
Впрочем, помимо этой причины имелась и другая. Среди разрушенных зданий больше всего было поруганных святынь и храмов, посвященных Четырем Пророкам. К исконной религии Макурана йезды проявляли такую же жестокость, как и к вере Фоса.
Из множества храмов Четырех Пророков уцелели лишь два. Оба здания, небольшие и довольно непритязательные на вид, некогда были, вероятно, частными особняками.
У самой стены Машиза находился еще один храм, когда-то посвященный Четырем, — величественная пирамида из великолепного красного гранита. Вне всяких сомнений, то был макуранский эквивалент Собора Фоса в столице Видесса.
Однако йезды превратили главную святыню Четырех в место поклонения своему темному божеству. Искусно изваянные барельефы, некогда покрывавшие стены пирамиды, были бесжалостно сбиты и изуродованы, а прямо поверх них грубо начерчены двойные молнии Скотоса.
Над зданием поднимались клубы густого бурого дыма. Когда порыв ветра донес до римлян едкий запах, Марк и Гай Филипп закашлялись.
— Ошибиться невозможно. Мясо, вот что это такое, — мрачно сказал старший центурион.
A жители Машиза, подумал Марк, видят это бурое облако ежедневно. Ничего удивительного, что они так запуганы.
При виде римлян макуранцы прятались в глубокие тени у стен и оттуда поглядывали на чужеземцев краешком глаз, негромко переговариваясь между собой. Ничего удивительного, что гордый, независимый Тамасп большую часть своей жизни проводит в странствиях.
В Машизе безраздельно царствовали йезды, самоуверенные и наглые, как всякие захватчики. Пешими и конными они двигались прямо по середине улицы, ожидая, чтобы всякий встречный убирался с их пути.
Впервые в жизни римляне увидели жрецов Скотоса. Те казались отвратительной и страшной пародией на служителей Фоса. Они носили плащи цвета засохшей крови — вероятно, для того, чтобы кровь жертв, приносимых Скотосу, не была видна на одежде. На груди у них красовалось черное изображение божества, а волосы их были выстрижены в двойные молнии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140