И когда этот день наконец настал, он позволил Барсиму облачить его в лучшее церемониальное одеяние, приняв такой вид, словно это кольчуга, которая защитит его от ожидаемых насмешек.
Процессия направилась из дворца в Амфитеатр через площадь Паламы, где весело полыхали костры. Горожане в лучших праздничных нарядах – женщины с ожерельями на шее и на лодыжках, с парой лишних расстегнутых на груди пуговиц или разрезом на юбке, в котором мелькало соблазнительное бедро; мужчины в одеждах с меховой опушкой на шее и запястьях – прыгали через костры, выкрикивая:
– Сгори, горе-неудача!
– Прыгните и вы, ваше величество, если желаете, – подбодрил его Барсим. Вам станет веселее.
Но Крисп лишь покачал головой:
– Я слишком многое видел в жизни и уже не верю, что от неудачи можно столь легко избавиться. Увы.
Следуя за дюжиной полагающихся по протоколу зонтоносцев и охраняемый с боков телохранителями, Автократор пересек окаймляющую поле Амфитеатра беговую дорожку и занял свое место в центре овала. Смотреть с императорского кресла на вершину огромного овала было то же самое, что смотреть вверх со дна супницы, с той лишь разницей, что Амфитеатр был заполнен людьми, а не супом. Людям из верхних рядов Крисп казался красным пятнышком, а кто был близорук, и вовсе не могли его разглядеть.
Зато каждый из зрителей мог его слышать. Крисп считал это чем-то вроде магии, хотя на самом деле причина крылась в хитроумно рассчитанной акустике.
Когда он говорил из императорской ложи, создавалось впечатление, будто он говорит в ухо каждому из теснящихся на трибунах десятков тысяч мужчин, женщин и детей.
– Жители Видесса, – произнес Крисп и повторил, когда после этих слов наступила тишина, – после сегодняшнего дня солнце, символ владыки благого и премудрого, вновь повернет на север.
Как бы ни пытался Скотос, ему не убрать его с неба. Так пусть же равноденствие и последующие дни преподадут каждому урок: даже тогда, когда мрак плотнее всего, впереди нас ждут более долгие и светлые дни. А когда темнота кажется плотнее всего, мы празднуем, чтобы доказать ей – мы знаем, что она не сможет править нами. Да начнется же праздник!
Он прекрасно понимал, что последовавшие за его речью радостные возгласы вызваны открытием праздника, а не его словами. Со всех сторон на Криспа обрушился такой шум, что в голове у него зазвенело – с императорского места его голос разносился по всему Амфитеатру, но и каждый звук, раздавшийся в каменной чаше, фокусировался и усиливался в этой точке.
Хотя Крисп заранее знал, что его речь почти наверняка проигнорируют, он, как и всегда, говорил о том, что волновало его больше всего. Люди позабудут его слова, едва те смолкнут, поэтому Крисп стремился затронуть их сердца. Когда все вокруг кажется мрачным, двигаться вперед нелегко. Но если не двигаться вперед, то как прийти к лучшим временам?
Радостные вопли приветствовали первую труппу мимов, вышедшую на арену.
Смех толпы едва не оглушил Криспа, когда лицедеи – одни изображали солдат, а другие лошадей – делали вид, будто вязнут в грязи. Даже Крисп поначалу тоже развеселился, хотя высмеивали его неудачную кампанию в западных провинциях.
Представление было отлично отрепетировано – в противном случае актеры, выходя на арену, рисковали получить приветствия в виде гнилых фруктов, а то и камней, если публика приходила к мнению, что перед ней кривляются халтурщики.
Следующая группа мимов разыграла сценку, чья тематика озадачила Криспа. Один из них был облачен в костюм, придававший ему сходство со скелетом, остальные трое изображали слуг. Они подносили первому все более изысканные блюда и под конец выкатили на тележке такую груду еды, которой, казалось, можно накормить половину зрителей. Но актер в костюме скелета с комическим негодованием все отвергал и в конце концов улегся на беговую дорожку. Троица подхватила его и унесла с арены.
Впрочем, зрители тоже не поняли, как следует реагировать на это представление. Большинство не высказало никакой реакции, несколько человек громко расхохотались; прозвучали и выкрики «Святотатство!»
Крисп встал и подошел к вселенскому патриарху Окситию, сидевшему в нескольких шагах от него.
– Святотатство? – спросил он. – Разве это святотатство? И в чем его, кстати, узрели, пресвятой отец, – в отказе от пищи?
Или святотатство кроется в высмеивании этого отказа?
– Не знаю, ваше величество, – с тревогой признался патриарх.
Ему было о чем тревожиться – уж если он не сумел развязать теологический узел, то кто еще в столице мог это сделать?
Все актеры в группах профессиональных мимов были мужчинами. В крестьянских деревушках, вроде той, где вырос Крисп, ситуация была иной; он с улыбкой вспоминал, как деревенские женщины и девушки высмеивали своих мужей и братьев.
Но парень, изображавший женщину в следующей труппе, выглядел настолько женственно и обольстительно, что Автократор, даже прекрасно зная, кто он такой, невольно поймал себя на нескромных мыслях.
Актер обратил свои – или якобы женские – чары на своего коллегу, облаченного в синюю рясу священника. Клирик им охотно и рабски подчинялся.
Толпа взорвалась хохотом. Никто не кричал «святотатство».
Крисп обернулся к Окситию и вопросительно приподнял бровь; заговори он, сидя на императорском кресле, его услышал бы весь Амфитеатр. Окситий смущенно кашлянул.
– Пока вы э-э… воевали, ваше величество, в столице, к сожалению, случился некий э-э… инцидент, связанный с целибатом.
Крисп подошел к креслу патриарха, желая поговорить, не будучи подслушанным.
– Я не читал письменного сообщения об этом инциденте, пресвятой отец. Или вы решили, что он не заслуживает моего внимания? Если да, то не повторяйте подобной ошибки. Когда священник роняет репутацию храма, а его проступок обсуждают во всех банях, я обязательно узнаю про это. Я достаточно ясно выразился?
– Д-да, ваше величество. – Патриарх побледнел не хуже бесчисленных жемчужин на его регалиях. Частью видесских бюрократических игр, как для светских, так и для церковных бюрократов, было сохранение неприятных секретов в тайне. И если секрет выплывал наружу, это означало проигранный ход.
Автократор уже начал надеяться, что мимы, развлекаясь за его счет, позабудут о похищении Фостия. Надежда продержалась до выхода следующей труппы, которая нещадно его высмеяла за пропажу старшего сына; актер в пышных одеяниях, изображавший Криспа, преподнес все так, словно наследник престола был золотой монетой, выпавшей через дырку в кошельке, и искал за кустами и под камнями, словно мог в любой момент обнаружить там Фостия.
Публика нашла это весьма забавным. Крисп обернулся, чтобы посмотреть, как воспринимают мимов его сыновья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128
Процессия направилась из дворца в Амфитеатр через площадь Паламы, где весело полыхали костры. Горожане в лучших праздничных нарядах – женщины с ожерельями на шее и на лодыжках, с парой лишних расстегнутых на груди пуговиц или разрезом на юбке, в котором мелькало соблазнительное бедро; мужчины в одеждах с меховой опушкой на шее и запястьях – прыгали через костры, выкрикивая:
– Сгори, горе-неудача!
– Прыгните и вы, ваше величество, если желаете, – подбодрил его Барсим. Вам станет веселее.
Но Крисп лишь покачал головой:
– Я слишком многое видел в жизни и уже не верю, что от неудачи можно столь легко избавиться. Увы.
Следуя за дюжиной полагающихся по протоколу зонтоносцев и охраняемый с боков телохранителями, Автократор пересек окаймляющую поле Амфитеатра беговую дорожку и занял свое место в центре овала. Смотреть с императорского кресла на вершину огромного овала было то же самое, что смотреть вверх со дна супницы, с той лишь разницей, что Амфитеатр был заполнен людьми, а не супом. Людям из верхних рядов Крисп казался красным пятнышком, а кто был близорук, и вовсе не могли его разглядеть.
Зато каждый из зрителей мог его слышать. Крисп считал это чем-то вроде магии, хотя на самом деле причина крылась в хитроумно рассчитанной акустике.
Когда он говорил из императорской ложи, создавалось впечатление, будто он говорит в ухо каждому из теснящихся на трибунах десятков тысяч мужчин, женщин и детей.
– Жители Видесса, – произнес Крисп и повторил, когда после этих слов наступила тишина, – после сегодняшнего дня солнце, символ владыки благого и премудрого, вновь повернет на север.
Как бы ни пытался Скотос, ему не убрать его с неба. Так пусть же равноденствие и последующие дни преподадут каждому урок: даже тогда, когда мрак плотнее всего, впереди нас ждут более долгие и светлые дни. А когда темнота кажется плотнее всего, мы празднуем, чтобы доказать ей – мы знаем, что она не сможет править нами. Да начнется же праздник!
Он прекрасно понимал, что последовавшие за его речью радостные возгласы вызваны открытием праздника, а не его словами. Со всех сторон на Криспа обрушился такой шум, что в голове у него зазвенело – с императорского места его голос разносился по всему Амфитеатру, но и каждый звук, раздавшийся в каменной чаше, фокусировался и усиливался в этой точке.
Хотя Крисп заранее знал, что его речь почти наверняка проигнорируют, он, как и всегда, говорил о том, что волновало его больше всего. Люди позабудут его слова, едва те смолкнут, поэтому Крисп стремился затронуть их сердца. Когда все вокруг кажется мрачным, двигаться вперед нелегко. Но если не двигаться вперед, то как прийти к лучшим временам?
Радостные вопли приветствовали первую труппу мимов, вышедшую на арену.
Смех толпы едва не оглушил Криспа, когда лицедеи – одни изображали солдат, а другие лошадей – делали вид, будто вязнут в грязи. Даже Крисп поначалу тоже развеселился, хотя высмеивали его неудачную кампанию в западных провинциях.
Представление было отлично отрепетировано – в противном случае актеры, выходя на арену, рисковали получить приветствия в виде гнилых фруктов, а то и камней, если публика приходила к мнению, что перед ней кривляются халтурщики.
Следующая группа мимов разыграла сценку, чья тематика озадачила Криспа. Один из них был облачен в костюм, придававший ему сходство со скелетом, остальные трое изображали слуг. Они подносили первому все более изысканные блюда и под конец выкатили на тележке такую груду еды, которой, казалось, можно накормить половину зрителей. Но актер в костюме скелета с комическим негодованием все отвергал и в конце концов улегся на беговую дорожку. Троица подхватила его и унесла с арены.
Впрочем, зрители тоже не поняли, как следует реагировать на это представление. Большинство не высказало никакой реакции, несколько человек громко расхохотались; прозвучали и выкрики «Святотатство!»
Крисп встал и подошел к вселенскому патриарху Окситию, сидевшему в нескольких шагах от него.
– Святотатство? – спросил он. – Разве это святотатство? И в чем его, кстати, узрели, пресвятой отец, – в отказе от пищи?
Или святотатство кроется в высмеивании этого отказа?
– Не знаю, ваше величество, – с тревогой признался патриарх.
Ему было о чем тревожиться – уж если он не сумел развязать теологический узел, то кто еще в столице мог это сделать?
Все актеры в группах профессиональных мимов были мужчинами. В крестьянских деревушках, вроде той, где вырос Крисп, ситуация была иной; он с улыбкой вспоминал, как деревенские женщины и девушки высмеивали своих мужей и братьев.
Но парень, изображавший женщину в следующей труппе, выглядел настолько женственно и обольстительно, что Автократор, даже прекрасно зная, кто он такой, невольно поймал себя на нескромных мыслях.
Актер обратил свои – или якобы женские – чары на своего коллегу, облаченного в синюю рясу священника. Клирик им охотно и рабски подчинялся.
Толпа взорвалась хохотом. Никто не кричал «святотатство».
Крисп обернулся к Окситию и вопросительно приподнял бровь; заговори он, сидя на императорском кресле, его услышал бы весь Амфитеатр. Окситий смущенно кашлянул.
– Пока вы э-э… воевали, ваше величество, в столице, к сожалению, случился некий э-э… инцидент, связанный с целибатом.
Крисп подошел к креслу патриарха, желая поговорить, не будучи подслушанным.
– Я не читал письменного сообщения об этом инциденте, пресвятой отец. Или вы решили, что он не заслуживает моего внимания? Если да, то не повторяйте подобной ошибки. Когда священник роняет репутацию храма, а его проступок обсуждают во всех банях, я обязательно узнаю про это. Я достаточно ясно выразился?
– Д-да, ваше величество. – Патриарх побледнел не хуже бесчисленных жемчужин на его регалиях. Частью видесских бюрократических игр, как для светских, так и для церковных бюрократов, было сохранение неприятных секретов в тайне. И если секрет выплывал наружу, это означало проигранный ход.
Автократор уже начал надеяться, что мимы, развлекаясь за его счет, позабудут о похищении Фостия. Надежда продержалась до выхода следующей труппы, которая нещадно его высмеяла за пропажу старшего сына; актер в пышных одеяниях, изображавший Криспа, преподнес все так, словно наследник престола был золотой монетой, выпавшей через дырку в кошельке, и искал за кустами и под камнями, словно мог в любой момент обнаружить там Фостия.
Публика нашла это весьма забавным. Крисп обернулся, чтобы посмотреть, как воспринимают мимов его сыновья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128