А французский ученый Шампольон расшифровал их. Ведь подумать только: количество знаков в тех записях доходило до семисот! Более того, неизвестно было, на каком языке они написаны. А это письмо хотя и написано арабскими буквами, я не думаю, чтобы его привезли из Ирака, Ирана или Ливана. Да и русские не пишут такими буквами, французы и немцы – тоже. Написано или на башкирском, или на татарском языке, что для нас почти одно и то же. Количество знаков в этом письме не доходит даже и до тридцати. Читается оно не слева направо, а наоборот[].
– Это я и сам знаю.
– А ты помнишь журнал, который хранит твоя мать? Мы же с тобой его читали.
Журнал-то Махмут помнил. Мать очень берегла его. В журнале была помешена ее фотография. Там она была еще молодой, комсомолкой. В маленькой заметке под фотографией было напечатано, что она передовая работница швейной фабрики, активистка клуба, хорошо работает по ликвидации неграмотности среди взрослого населения.
Махмут и Шариф читали этот журнал. С трудом, но все же разбирались. Однако тогда перед ними лежала «шпаргалка», где было указано, какой знак что означает. А «шпаргалку» они составили с помощью матери Махмута. Здесь же нет этой шпаргалки. Да и с тех пор прошло немало времени. Почти два года.
– Может, вспомним буквы?
– Буквы… Дай-ка сюда!
Палец Махмута скользил по строчкам:
– Вот эта палочка, подлиннее, кажется «алиф», то есть «а». Оттуда и пошла поговорка о неграмотном человеке: «для него что алиф, что палочка».
– Нет уж, дружок! Вот и не знаешь! У алифа хвоста не бывает. А у этой палочки, видишь, налево загнут хвост. Это «лям», читается «л».
– Шариф, а я же знаю, как пишется мое имя! – Махмут полез в карман за блокнотом и карандашом, забыв, что их там давно уже нет.
– Я ведь тоже учился писать свое имя! обрадовался Шариф. – Да и писал много раз!
– Сейчас! – Махмут ловко перепрыгнул через камень, принес горсть земли и рассыпал ее у двери.
– Вот это будет для нас бумагой.
Они оба палочкой написали свои имена.
– Вот уже мы знаем десять букв!
Затем вспомнили, как мать Махмута учила их легче запоминать буквы. Есть знак, напоминающий зубчик. Если этот знак стоит с одной точкой под собой, означает букву «б», с двумя точками – «и», с тремя – «п», а если точки стоят не под буквой, а над ней: с одной точкой – это «н», с двумя – «т».
– Постой, постой! – прервал Шариф Махмута, где же в твоем имени «т»? Ты же две точки поставил не над зубчиком, а над какой-то дугой, лежащей на спине.
– В том-то и премудрость. Если эти буквы в конце слова, то, вместо зубчика, пишется такая дуга. Рассматривая знаки в своих именах, они вспомнили еще две буквы. Если над «р», похожей на крючок с опускаемым влево концом, поставить точку, получится «з». Таким же образом букву «ф», состоящую из кружочка с хвостом, можно превратить в «к»,
– Семнадцать букв! – Махмут от радости потирал руки. – Остальные уж можно узнать при чтении.
– Восемнадцать! – поправил его Шариф. – Если у «ш» убрать все три точки, будет «с».
Ребята выбрали лист с более четкой записью и попробовали читать.
– «Б-у»… А это что такое, как носок беговых коньков? Оставим пока… «а-т-н»… Это тоже оставим. «И-а-з-у»… И опять носок конька, но уже под ним есть еще черточка с точкой. Ничего не понятно.
Махмут переписал прочтенные буквы, но уже не по-арабски, и вместо незнакомых букв поставил точки. Получилось:
«БУ. АТН. ИАЗУ…»
– «X» же это! – Шариф указал на знак, похожий на носок конька. – Не можешь узнать букву, которую имеешь в своем имени.
– Так она же у меня вот какая, как прямоугольный треугольник, а это, как сам говоришь, носок конька.
– Значит у вас разные почерки.
– Бухатн…иазух…
– Последняя буква не «х», ведь «х» не имеет черточки с точкой. Подожди-ка, получилось очень длинно, наверно, это не одно слово. – Шариф смотрел то на бумагу, то на буквы, переписанные Махмутом. – «И» перед «а», по-видимому, надо читать как «й». Обе буквы вместе будут «я». «Бухатн. язу…» Ага! Не «х», а – «ч»! «Бу хатны язучи»! Написано на татарском языке. «Пишущий это письмо…» Так обычно в старину начинали письмо, когда обращались к незнакомым или малознакомым людям.
Но тут ребята услышали чьи-то крики. Наверно, Пугало ругает их за опоздание. Шариф поспешно спрятал бумаги в карман.
Позевывая и делая вид, будто только что проснулись, они вышли в огород.
Пять-шесть человек шумели у дверей столовой. Первым бросился в глаза Пугало. Он махал руками и кричал. Остальные окружили его и что-то требовали.
Пугало так и не сменил грязного халата и не умывался, лицо и руки его были в копоти. Глубоко сидящие глаза старика выпучились, зрачки потускнели. На губах слюна.
– Он сошел с ума, – шепнул Шариф.
– Они хотят меня задержать и ограбить, визжал Шульц. – Ограбить хотят!
– Пауль! Пауль! – Василий Федорович обнял его. – Кто же они? Кто хочет обидеть тебя?
– Я их искал давно. Кто посмеет забрать их у меня?
Лицо Шульца было не только неприятным, но и ужасным.
Он вдруг заплакал:
– Они хотят меня задушить своими костяными руками. Не ведите меня к ним! – Он указал в сторону грота. – Боль… ш… ше я туда н… не пой… не пойду!…
Он издавал такие звуки, будто его душат. Вдруг он засмеялся, дрожа всем телом:
– Хи-хи-хи! А я, хи-хи-хи, все равно, камушки забрал себе! Ха-ха-ха!
– Держите его! – Василий Федорович достал из кармана маленький фонарик и быстро зашагал к гроту.
– Не ходи туда! Не ходи! – требовал
– Шульц. – Они все мои! Я их нашел! Мои!
Шульц хотел броситься за Василием Федоровичем. Но его держали крепко, и он не смог вырваться.
– Пустите, он хочет подговорить мертвецов, чтобы они задушили меня. Знаю я его! Он не пожалеет брата.
Теперь Шульц стремился не в сторону грота, а к двери столовой. Наконец, обессиленный, он сел на землю.
Василия Федоровича ждали долго. Очевидно, ему было нужно тщательно просмотреть неизвестную ему часть пещеры, открытую Шульцем.
Как только он вышел из грота и показался между деревьями, Шульц поднялся с земли:
– Они выгнали тебя! Не дали! Нет, они ничего не дадут тебе!
Внезапно Шульц вырвался из рук, упал перед Василием Федоровичем на колени, обнял его ноги.
– Пусти меня, Конрад! Я вернусь к матери. Выпусти отсюда! Отец перед смертью велел мне вернуться к матери.
Он настойчиво умолял Василия Федоровича и рыдал, оскалив редкие, почерневшие зубы. Слюна пенилась на его губах. Смотреть на него было противно, тошно.
Вот он несколько успокоился, встал, пощупал свою грудь и улыбнулся:
– О, я теперь богат. О как богат! У меня будут свои имения, дома, люди! Уйду я отсюда, не задерживай меня, Конрад. Мы же с тобой двоюродные братья! Пусти меня! А я буду кормить тебя еще лучше! Приготовлю сейчас тебе жареное мясо. Хорошо, Конрад?
– Держите его!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37