Однако главной причиной, побудившей его жениться, было не желание продолжать свой род, иметь наследников, чтобы впоследствии передать им свои поместья, не перспектива приобрести влиятельные знакомства, принимая у себя знатнейшие местные семьи, не отвращение к случайным связям. Дело в том, что с самого приезда в Бордо он был тайно влюблен в царицу бордоских балов, прославленную красавицу мадемуазель Эванхелиста.
В самом начале девятнадцатого века один богатый испанец, по имени Эванхелиста, поселился в Бордо; имевшиеся у него рекомендательные письма и крупное состояние открыли перед ним двери дворянских домов. Его жена немало способствовала приобретению им безупречной репутации у местных аристократов, которые, быть может, лишь затем и приняли его в свою среду, чтобы досадить другому, второсортному светскому обществу города. Креолка, похожая на рабовладелицу, г-жа Эванхелиста, происходившая, впрочем, из прославленного испанского рода Каса-Реаль, жила, как знатная дама, не заботясь о деньгах, привыкнув к тому, что все ее прихоти, даже самые разорительные, немедленно исполнялись влюбленным в нее мужем, который считал излишним посвящать ее в денежные дела. Испанец был очень доволен, что его жене понравился Бордо, где ему пришлось обосноваться; он приобрел там особняк, зажил на широкую ногу, стал устраивать пышные приемы, проявляя во всем изысканный вкус. Поэтому с 1800 по 1812 год в Бордо только и говорили, что о супругах Эванхелиста. Испанец умер в 1813 году, оставив после себя вдову тридцати двух лет, огромное состояние и прелестную одиннадцатилетнюю дочь, обещавшую стать и действительно ставшую незаурядной красавицей. Как ни изворотлива была г-жа Эванхелиста, Реставрация повредила ее положению в обществе; роялистские круги стали более замкнуты, кое-какие семьи уехали из Бордо. Хотя на денежных делах вдовы сказалась смерть мужа, отсутствие его ума и твердой руки, она относилась к этим делам с беспечностью креолки, с безалаберностью истой щеголихи и жила по-прежнему широко. К тому времени, когда Поль принял решение вернуться в родной город, Натали Эванхелиста была самой красивой и, по всей видимости, самой богатой невестой в Бордо; никто не знал, что богатство ее матери постепенно таяло, так как г-жа Эванхелиста бросала на ветер огромные деньги, чтобы по-прежнему царить в высшем свете. Блестящие балы, пышный, как и прежде, образ жизни семьи Эванхелиста поддерживали в обществе уверенность, что семья эта все так же богата. Натали исполнилось девятнадцать лет, но еще никто не просил ее руки у матери. Не встречая препятствий к удовлетворению любого из своих девических капризов, мадемуазель Эванхелиста носила драгоценности, платья из кашемира и жила в роскоши, пугавшей расчетливых молодых людей, — ведь во Франции в те времена дети были ничуть не менее расчетливы, чем родители. В гостиных, в кругу мужчин, неизменно повторялось: «На мадемуазель Эванхелиста может жениться разве только какой-нибудь принц!» Маменьки и бабушки, стремившиеся выдать замуж своих дочерей и внучек, девушки, завидовавшие Натали, ее непревзойденному изяществу, ее царственной красоте, — все своими коварными намеками дружно поддерживали сложившееся о ней мнение. Стоило на балу кому-нибудь из числа возможных женихов при появлении Натали, залюбовавшись ею, восторженно воскликнуть: «Боже, как она хороша!» — маменьки не упускали случая заметить:
«Да, но как дорого стоит эта красота!» Если какой-нибудь новичок находил, что мадемуазель Эванхелиста очаровательна и что лучшей невесты не найти, ему возражали: «Кто же отважится взять в жены девушку, которая привыкла получать от матери на наряды по тысяче франков в месяц, у которой есть собственные лошади и горничная! А ее кружева! Ведь ее пеньюары отделаны мехельнскими кружевами. На стирку ее тонкого белья уходит столько денег, что на них могла бы прожить целая семья какого-нибудь служащего средней руки. По утрам она надевает пелерины, одно глаженье которых обходится в шесть франков».
Как бы ни хотелось кому-нибудь жениться на Натали, эти замечания и множество других, часто замаскированных похвалой, быстро отбивали у него всякую охоту. Блистая на всех балах, привыкнув, что каждый ее шаг сопровождается льстивыми комплиментами и восхищенными улыбками, Натали ничего не знала о жизни. Она жила так же беззаботно, как летают птицы, как растут цветы; все вокруг были готовы исполнить любое ее желание. Она не знала, сколько стоят вещи, которые ее окружают, откуда берутся деньги, как они достаются и на что уходят. Быть может, она думала, что при каждом доме полагается быть поварам, кучерам, горничным и лакеям, подобно тому как на лугу полагается расти траве, а на деревьях — плодам. Ей не было дела до нищеты и несчастья, так же как до поваленного бурей леса или неплодородной почвы. Мать нежно лелеяла ее, оберегала от малейшей заботы, которая могла бы испортить дочери удовольствие, и Натали легко носилась по балам, как носится по степи вольный скакун, еще не знающий ни узды, ни подков.
Через полгода после приезда Поля царица балов и «душистый горошек» впервые встретились в высшем обществе. Они обменялись, казалось бы, равнодушными взглядами, но на самом деле очень понравились друг другу. Внимательно следя за результатами этой заранее предусмотренной встречи, г-жа Эванхелиста уловила в глазах Поля зародившееся чувство и подумала: «Он будет моим зятем!» А Поль, увидев Натали, сказал себе:
«Она будет моей женой!» Представление о богатстве семьи Эванхелиста, вошедшем у жителей Бордо в пословицу, создалось у Поля еще в детстве и, как всегда в таких случаях бывает, прочно укоренилось в его сознании. Поэтому денежная сторона вопроса разрешилась для него сразу, не требуя наведения справок и расспросов, что одинаково неприятно как для робких, так и для гордых людей.
Кое-кто попытался в разговоре с Полем, расхвалив, как обычно, красоту, манеры, воспитанность Натали, закончить свою речь ядовитыми намеками на широкий образ жизни семьи Эванхелиста, сулящий осложнения в будущем, но «душистый горошек» отнесся к услышанному с тем пренебрежением, какого заслуживали подобные глубоко провинциальные сплетни. Об этом вскоре все узнали, и злословие прекратилось, так как Поль задавал тон во всем, что касалось не только манер и разных мелочей, но также мнений и толков. Он ввел в обиход чисто британский индивидуализм, ледяную неприступность, байроническую насмешку, презрительное отношение к жизни и к узам, считающимся священными, а также английскую серебряную посуду и английские же шутки, презрение к допотопным провинциальным обычаям и привычкам, ввел в моду сигары, лакированную обувь, шотландских пони, желтые перчатки и езду галопом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
В самом начале девятнадцатого века один богатый испанец, по имени Эванхелиста, поселился в Бордо; имевшиеся у него рекомендательные письма и крупное состояние открыли перед ним двери дворянских домов. Его жена немало способствовала приобретению им безупречной репутации у местных аристократов, которые, быть может, лишь затем и приняли его в свою среду, чтобы досадить другому, второсортному светскому обществу города. Креолка, похожая на рабовладелицу, г-жа Эванхелиста, происходившая, впрочем, из прославленного испанского рода Каса-Реаль, жила, как знатная дама, не заботясь о деньгах, привыкнув к тому, что все ее прихоти, даже самые разорительные, немедленно исполнялись влюбленным в нее мужем, который считал излишним посвящать ее в денежные дела. Испанец был очень доволен, что его жене понравился Бордо, где ему пришлось обосноваться; он приобрел там особняк, зажил на широкую ногу, стал устраивать пышные приемы, проявляя во всем изысканный вкус. Поэтому с 1800 по 1812 год в Бордо только и говорили, что о супругах Эванхелиста. Испанец умер в 1813 году, оставив после себя вдову тридцати двух лет, огромное состояние и прелестную одиннадцатилетнюю дочь, обещавшую стать и действительно ставшую незаурядной красавицей. Как ни изворотлива была г-жа Эванхелиста, Реставрация повредила ее положению в обществе; роялистские круги стали более замкнуты, кое-какие семьи уехали из Бордо. Хотя на денежных делах вдовы сказалась смерть мужа, отсутствие его ума и твердой руки, она относилась к этим делам с беспечностью креолки, с безалаберностью истой щеголихи и жила по-прежнему широко. К тому времени, когда Поль принял решение вернуться в родной город, Натали Эванхелиста была самой красивой и, по всей видимости, самой богатой невестой в Бордо; никто не знал, что богатство ее матери постепенно таяло, так как г-жа Эванхелиста бросала на ветер огромные деньги, чтобы по-прежнему царить в высшем свете. Блестящие балы, пышный, как и прежде, образ жизни семьи Эванхелиста поддерживали в обществе уверенность, что семья эта все так же богата. Натали исполнилось девятнадцать лет, но еще никто не просил ее руки у матери. Не встречая препятствий к удовлетворению любого из своих девических капризов, мадемуазель Эванхелиста носила драгоценности, платья из кашемира и жила в роскоши, пугавшей расчетливых молодых людей, — ведь во Франции в те времена дети были ничуть не менее расчетливы, чем родители. В гостиных, в кругу мужчин, неизменно повторялось: «На мадемуазель Эванхелиста может жениться разве только какой-нибудь принц!» Маменьки и бабушки, стремившиеся выдать замуж своих дочерей и внучек, девушки, завидовавшие Натали, ее непревзойденному изяществу, ее царственной красоте, — все своими коварными намеками дружно поддерживали сложившееся о ней мнение. Стоило на балу кому-нибудь из числа возможных женихов при появлении Натали, залюбовавшись ею, восторженно воскликнуть: «Боже, как она хороша!» — маменьки не упускали случая заметить:
«Да, но как дорого стоит эта красота!» Если какой-нибудь новичок находил, что мадемуазель Эванхелиста очаровательна и что лучшей невесты не найти, ему возражали: «Кто же отважится взять в жены девушку, которая привыкла получать от матери на наряды по тысяче франков в месяц, у которой есть собственные лошади и горничная! А ее кружева! Ведь ее пеньюары отделаны мехельнскими кружевами. На стирку ее тонкого белья уходит столько денег, что на них могла бы прожить целая семья какого-нибудь служащего средней руки. По утрам она надевает пелерины, одно глаженье которых обходится в шесть франков».
Как бы ни хотелось кому-нибудь жениться на Натали, эти замечания и множество других, часто замаскированных похвалой, быстро отбивали у него всякую охоту. Блистая на всех балах, привыкнув, что каждый ее шаг сопровождается льстивыми комплиментами и восхищенными улыбками, Натали ничего не знала о жизни. Она жила так же беззаботно, как летают птицы, как растут цветы; все вокруг были готовы исполнить любое ее желание. Она не знала, сколько стоят вещи, которые ее окружают, откуда берутся деньги, как они достаются и на что уходят. Быть может, она думала, что при каждом доме полагается быть поварам, кучерам, горничным и лакеям, подобно тому как на лугу полагается расти траве, а на деревьях — плодам. Ей не было дела до нищеты и несчастья, так же как до поваленного бурей леса или неплодородной почвы. Мать нежно лелеяла ее, оберегала от малейшей заботы, которая могла бы испортить дочери удовольствие, и Натали легко носилась по балам, как носится по степи вольный скакун, еще не знающий ни узды, ни подков.
Через полгода после приезда Поля царица балов и «душистый горошек» впервые встретились в высшем обществе. Они обменялись, казалось бы, равнодушными взглядами, но на самом деле очень понравились друг другу. Внимательно следя за результатами этой заранее предусмотренной встречи, г-жа Эванхелиста уловила в глазах Поля зародившееся чувство и подумала: «Он будет моим зятем!» А Поль, увидев Натали, сказал себе:
«Она будет моей женой!» Представление о богатстве семьи Эванхелиста, вошедшем у жителей Бордо в пословицу, создалось у Поля еще в детстве и, как всегда в таких случаях бывает, прочно укоренилось в его сознании. Поэтому денежная сторона вопроса разрешилась для него сразу, не требуя наведения справок и расспросов, что одинаково неприятно как для робких, так и для гордых людей.
Кое-кто попытался в разговоре с Полем, расхвалив, как обычно, красоту, манеры, воспитанность Натали, закончить свою речь ядовитыми намеками на широкий образ жизни семьи Эванхелиста, сулящий осложнения в будущем, но «душистый горошек» отнесся к услышанному с тем пренебрежением, какого заслуживали подобные глубоко провинциальные сплетни. Об этом вскоре все узнали, и злословие прекратилось, так как Поль задавал тон во всем, что касалось не только манер и разных мелочей, но также мнений и толков. Он ввел в обиход чисто британский индивидуализм, ледяную неприступность, байроническую насмешку, презрительное отношение к жизни и к узам, считающимся священными, а также английскую серебряную посуду и английские же шутки, презрение к допотопным провинциальным обычаям и привычкам, ввел в моду сигары, лакированную обувь, шотландских пони, желтые перчатки и езду галопом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44