между столами располагались подставки для киев. С одной стороны была широкая арка, ведущая в отель, с другой - вход в бар.
Там и сям стояли небольшие столики, и одетые в белое официанты были готовы немедленно выполнить любой заказ игрока, почувствовавшего жажду после напряженной партии.
Посетителей было немного, и вовсе не потому, что отель «Ламартин» потерял популярность, пик которой в районе Мэдисон-сквер пришелся на 90-е годы. Просто было всего десять часов - время, когда уважающие себя завсегдатаи Бродвея думают о том, не соснуть ли еще часок, или встают, чтобы всерьез заняться решением вопроса о завтраке. Поэтому в бильярдной никак не могло быть много народу.
Игра шла только за одним столом - партию начали Гарри Дженнингс и Билли Шерман, и зрителей было мало.
В дальнем конце зала одетый в белое официант расставлял перевернутые во время только что закончившейся стычки кресла. Увидев это, Дрискол хмыкнул и повернулся к сидевшему рядом Догерти.
- Дело не стоит и выеденного яйца, - промолвил тот. - Просто мы друзья мисс Уильямс и никому не позволяем ее обижать. Вот и все.
- Все, да не совсем. Мы же решили говорить как мужчина с мужчиной. Вот что тебе скажу: где я только не бывал в этом городе - и в подземках, и в надземках, а впервые почувствовал, что мое сердце при виде женщины заходило ходуном, как маятник в часах с недельным заводом. Разве я не имею права ей об этом сказать? Только потому, что у нее есть друзья?
Едва ли.
Догерти посмотрел на него с интересом и кивнул:
- Со мной точно так же.
- Как?
- Как маятник в часах с недельным заводом.
- Да ну!
- Вот тебе и «ну». - Догерти замялся. - Пожалуй, надо начать с самого начала. Иначе ты не поймешь, что мы чувствуем. Эх, была не была… - Он немного помолчал и продолжил: - Впервые мисс Уильямс здесь появилась месяца два назад. Мы все время зависали в «Ламартине» - Дюмэн, Бут, Шерман, Дженнингс, я и еще пара ребят. Ну и вот, захожу я как-то в вестибюль и что вижу? За телеграфом сидит та, кого я потом назвал Царицей Египта. «Ага, - сказал я себе, - новенькая» и не теряя времени встал так, что не заметить меня было невозможно. Она - ноль внимания. Я подошел поближе. Никаких эмоций. Тогда я совсем было уже приготовился перейти к решительным действиям, но тут ввалились Дюмэн с Дженнингсом и, увидев, в чем дело, поспешили мне на помощь.
«Кто это?» - спросил Дженнингс.
«Царица Египта, - ответил я. - И времени терять нельзя».
И мы перешли в наступление.
У Дюмэна была с собой целая пачка купюр: у одного богатея завелось слишком много лишних денежек, а Дюмэн у нас хиромант, ты знаешь. И в тот день мы послали пять миллионов телеграмм, потому что другим способом из нее было и слова не вытянуть. Вспоминаю как кошмарный сон. Ты пробовал когда-нибудь сочинить телеграмму, не зная ни что сказать, ни кому ее отправить?
«Сколько с меня?» - спросил я, протягивая ей адресованную моему брату в Трентоне телеграмму, в которой писал, что у меня все в порядке, и выражал надежду, что и у него все о'кей.
«Шестьдесят центов», - сказала Царица Египта.
«Да, - сказал я, пытаясь завязать разговор, - вот что мне меньше всего нравится. Лучше заплачу лишних пять долларов за обед или за билеты на шоу - ненавижу платить за телеграммы. Но, конечно, я не хочу сказать, что всегда готов пойти на любое шоу».
«Шестьдесят центов», - повторила Царица Египта.
«А насчет поесть - за хороший обед и десяти долларов не жалко».
«Пожалуйста, шестьдесят центов».
И так продолжалось целый день. Больше из нее не удалось вытянуть ни слова. Казалось, дело безнадежное. Дженнингс начал выходить из себя.
«Ты сделал ошибку, Догерти, - сказал он. - Она точно из Египта, но не царица. Она сфинкс».
И как с этим не согласиться?!
Время пролетело незаметно. Мы сидели в углу, пытаясь сочинить еще одну телеграмму, когда почувствовали, что кто-то подошел к нам вплотную. Это была Царица Египта, уже в пальто и шляпке, готовая идти домой. Не успели мы и рта раскрыть, как она говорит:
«Вы должны извинить меня за то, что я скажу. Полагаю, что вы джентльмены, и потому к вам обращаюсь.
Кажется, вы весь день пытались надо мной подшутить.
Не сомневаюсь, что, узнав, как вы мне досаждали и сколько горечи принесли, вы непременно раскайтесь, и я получу от вас обещание впредь так не делать. В противном случае я буду вынуждена отказаться от должности».
Хорошенькое дельце! Дюмэн хотел что-то ответить, но не успел рта раскрыть, как ее и след простыл. Ну, ты понимаешь, что мы почувствовали.
Больше мы ее не беспокоили, но на следующий день появился Бут. Мы его немного повоспитывали. Потом Шерман. Он оказался самым упрямым. И потом каждый день появлялся кто-то новенький и начинал к ней клеиться, хотя, пока он держал себя в рамках, мы не вмешивались. А сегодня вот ты. Теперь она уже не Царица Египта, а мисс Лиля Уильямс, то есть лучше любой царицы.
- Но послушай, - продолжал упорствовать Дрискол, - по какому праву вы мне мешаете?
- Ну, - замялся Догерти, - может, и нет у нас такого права. Зато есть еще пара деталей, о которых я тебе не сказал. Первая - у нее ни отца, ни матери. Она совсем одна. Такие дела. Любая мать делает вот что: если вокруг ее дочери начинает нарезать круги какой-нибудь парень, она его спрашивает: «Кто ты и что ты и какие у тебя намерения?» Вот нам и показалось, что кому-то надо это спрашивать. И мы теперь вроде как ее мамаши.
- Но у меня нет никаких намерений.
- В том-то и фокус, что у тебя нет намерений. Значит, и делу конец.
Игроки в бильярд о чем-то заспорили, и Догерти посмотрел в их сторону. Когда он повернулся обратно, Дрискол стоял рядом и протягивал ему руку.
- Ты - парень что надо, - сказал он. - Держи пять.
- А ты - настоящий джентльмен, - ответил Догерти, пожимая ему руку.
- А теперь - не представишь меня мисс Уильямс?
Догерти немного смутился.
- Хочу перед ней извиниться, - объяснил Дрискол.
- Ну да. Конечно. Я совсем забыл. Пошли.
На полпути к дверям к ним подошел Дюмэн.
- Ну? - спросил он.
- Все в порядке, - успокоил его Догерти. - Дрискол - джентльмен.
- Mon Dieu! - воскликнул коротышка-француз. - Это меня не удивлять. Потому что этот маленький мадемуазель Уильямс - неприступный.
Он вернулся к бильярду, а Догерти и Дрискол прошли в вестибюль отеля.
В нем, по сравнению с бильярдной, было много хорошей мебели и всевозможных украшений. В то же время это был обычный вестибюль. На этот раз Дрискол осмотрел его более внимательно.
В нем было два входа: один с Бродвея и боковая дверь, выходившая на улочку неподалеку от Мэдисон-сквер. Справа от главного входа располагались стойка администратора и табачный ларек, за ним был проход в бар и бильярдную. Дальше находились столик с телеграфным аппаратом и лифты. Вдоль всей противоположной стены стояли кожаные кресла и стулья, их ряд разрывала боковая дверь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Там и сям стояли небольшие столики, и одетые в белое официанты были готовы немедленно выполнить любой заказ игрока, почувствовавшего жажду после напряженной партии.
Посетителей было немного, и вовсе не потому, что отель «Ламартин» потерял популярность, пик которой в районе Мэдисон-сквер пришелся на 90-е годы. Просто было всего десять часов - время, когда уважающие себя завсегдатаи Бродвея думают о том, не соснуть ли еще часок, или встают, чтобы всерьез заняться решением вопроса о завтраке. Поэтому в бильярдной никак не могло быть много народу.
Игра шла только за одним столом - партию начали Гарри Дженнингс и Билли Шерман, и зрителей было мало.
В дальнем конце зала одетый в белое официант расставлял перевернутые во время только что закончившейся стычки кресла. Увидев это, Дрискол хмыкнул и повернулся к сидевшему рядом Догерти.
- Дело не стоит и выеденного яйца, - промолвил тот. - Просто мы друзья мисс Уильямс и никому не позволяем ее обижать. Вот и все.
- Все, да не совсем. Мы же решили говорить как мужчина с мужчиной. Вот что тебе скажу: где я только не бывал в этом городе - и в подземках, и в надземках, а впервые почувствовал, что мое сердце при виде женщины заходило ходуном, как маятник в часах с недельным заводом. Разве я не имею права ей об этом сказать? Только потому, что у нее есть друзья?
Едва ли.
Догерти посмотрел на него с интересом и кивнул:
- Со мной точно так же.
- Как?
- Как маятник в часах с недельным заводом.
- Да ну!
- Вот тебе и «ну». - Догерти замялся. - Пожалуй, надо начать с самого начала. Иначе ты не поймешь, что мы чувствуем. Эх, была не была… - Он немного помолчал и продолжил: - Впервые мисс Уильямс здесь появилась месяца два назад. Мы все время зависали в «Ламартине» - Дюмэн, Бут, Шерман, Дженнингс, я и еще пара ребят. Ну и вот, захожу я как-то в вестибюль и что вижу? За телеграфом сидит та, кого я потом назвал Царицей Египта. «Ага, - сказал я себе, - новенькая» и не теряя времени встал так, что не заметить меня было невозможно. Она - ноль внимания. Я подошел поближе. Никаких эмоций. Тогда я совсем было уже приготовился перейти к решительным действиям, но тут ввалились Дюмэн с Дженнингсом и, увидев, в чем дело, поспешили мне на помощь.
«Кто это?» - спросил Дженнингс.
«Царица Египта, - ответил я. - И времени терять нельзя».
И мы перешли в наступление.
У Дюмэна была с собой целая пачка купюр: у одного богатея завелось слишком много лишних денежек, а Дюмэн у нас хиромант, ты знаешь. И в тот день мы послали пять миллионов телеграмм, потому что другим способом из нее было и слова не вытянуть. Вспоминаю как кошмарный сон. Ты пробовал когда-нибудь сочинить телеграмму, не зная ни что сказать, ни кому ее отправить?
«Сколько с меня?» - спросил я, протягивая ей адресованную моему брату в Трентоне телеграмму, в которой писал, что у меня все в порядке, и выражал надежду, что и у него все о'кей.
«Шестьдесят центов», - сказала Царица Египта.
«Да, - сказал я, пытаясь завязать разговор, - вот что мне меньше всего нравится. Лучше заплачу лишних пять долларов за обед или за билеты на шоу - ненавижу платить за телеграммы. Но, конечно, я не хочу сказать, что всегда готов пойти на любое шоу».
«Шестьдесят центов», - повторила Царица Египта.
«А насчет поесть - за хороший обед и десяти долларов не жалко».
«Пожалуйста, шестьдесят центов».
И так продолжалось целый день. Больше из нее не удалось вытянуть ни слова. Казалось, дело безнадежное. Дженнингс начал выходить из себя.
«Ты сделал ошибку, Догерти, - сказал он. - Она точно из Египта, но не царица. Она сфинкс».
И как с этим не согласиться?!
Время пролетело незаметно. Мы сидели в углу, пытаясь сочинить еще одну телеграмму, когда почувствовали, что кто-то подошел к нам вплотную. Это была Царица Египта, уже в пальто и шляпке, готовая идти домой. Не успели мы и рта раскрыть, как она говорит:
«Вы должны извинить меня за то, что я скажу. Полагаю, что вы джентльмены, и потому к вам обращаюсь.
Кажется, вы весь день пытались надо мной подшутить.
Не сомневаюсь, что, узнав, как вы мне досаждали и сколько горечи принесли, вы непременно раскайтесь, и я получу от вас обещание впредь так не делать. В противном случае я буду вынуждена отказаться от должности».
Хорошенькое дельце! Дюмэн хотел что-то ответить, но не успел рта раскрыть, как ее и след простыл. Ну, ты понимаешь, что мы почувствовали.
Больше мы ее не беспокоили, но на следующий день появился Бут. Мы его немного повоспитывали. Потом Шерман. Он оказался самым упрямым. И потом каждый день появлялся кто-то новенький и начинал к ней клеиться, хотя, пока он держал себя в рамках, мы не вмешивались. А сегодня вот ты. Теперь она уже не Царица Египта, а мисс Лиля Уильямс, то есть лучше любой царицы.
- Но послушай, - продолжал упорствовать Дрискол, - по какому праву вы мне мешаете?
- Ну, - замялся Догерти, - может, и нет у нас такого права. Зато есть еще пара деталей, о которых я тебе не сказал. Первая - у нее ни отца, ни матери. Она совсем одна. Такие дела. Любая мать делает вот что: если вокруг ее дочери начинает нарезать круги какой-нибудь парень, она его спрашивает: «Кто ты и что ты и какие у тебя намерения?» Вот нам и показалось, что кому-то надо это спрашивать. И мы теперь вроде как ее мамаши.
- Но у меня нет никаких намерений.
- В том-то и фокус, что у тебя нет намерений. Значит, и делу конец.
Игроки в бильярд о чем-то заспорили, и Догерти посмотрел в их сторону. Когда он повернулся обратно, Дрискол стоял рядом и протягивал ему руку.
- Ты - парень что надо, - сказал он. - Держи пять.
- А ты - настоящий джентльмен, - ответил Догерти, пожимая ему руку.
- А теперь - не представишь меня мисс Уильямс?
Догерти немного смутился.
- Хочу перед ней извиниться, - объяснил Дрискол.
- Ну да. Конечно. Я совсем забыл. Пошли.
На полпути к дверям к ним подошел Дюмэн.
- Ну? - спросил он.
- Все в порядке, - успокоил его Догерти. - Дрискол - джентльмен.
- Mon Dieu! - воскликнул коротышка-француз. - Это меня не удивлять. Потому что этот маленький мадемуазель Уильямс - неприступный.
Он вернулся к бильярду, а Догерти и Дрискол прошли в вестибюль отеля.
В нем, по сравнению с бильярдной, было много хорошей мебели и всевозможных украшений. В то же время это был обычный вестибюль. На этот раз Дрискол осмотрел его более внимательно.
В нем было два входа: один с Бродвея и боковая дверь, выходившая на улочку неподалеку от Мэдисон-сквер. Справа от главного входа располагались стойка администратора и табачный ларек, за ним был проход в бар и бильярдную. Дальше находились столик с телеграфным аппаратом и лифты. Вдоль всей противоположной стены стояли кожаные кресла и стулья, их ряд разрывала боковая дверь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52