Я увидел, что марксистские тексты ничуть не труднее тех философских
произведений, которые мне уже довелось читать, и что в них обнаруживались
довольно простые идеи. А главное, я почувствовал в себе способность
рассуждать диалектически о реальных проблемах. Такие категории диалектики,
как "причины", "законы", "тенденции", "сущность", "явление", "содержание",
"форма", "противоположности", "отрицание отрицания" и т. д. вошли в аппарат
моего мышления как элементы определенного подхода к проблемам реальности.
Вместе с тем я находил в марксистских сочинениях кое-что, достойное
насмешки. Например, рассмотрение плюса и минуса в математике как пример
диалектического противоречия казалось мне очевидно абсурдным.
ПРОБЛЕМЫ КОММУНИЗМА
Проблемы коммунизма встали перед моим поколением совсем иначе, чем перед
мечтателями, идеологами и революционерами прошлого. И даже совсем иначе, чем
перед теми, кто практически участвовал в революции, в защите нового строя от
попыток контрреволюции и интервентов уничтожить его и в первых опытах
постро[115] ения этого строя на практике. Особенность нашего положения
состояла в том, что мы родились уже после революции и Гражданской войны.
Стали сознательными существами, когда основы нового общества уже были
заложены, самая черновая работа была выполнена. Мы явились в мир, в котором
коммунистический социальный строй уже стал реальностью. Вместе с тем еще
очень свежими были воспоминания о дореволюционном времени, о революции и обо
всем том, что происходило непосредственно после нее. Мы встречались и
разговаривали с живыми участниками недавнего героического прошлого. У нас в
школе, например, побывали легендарная Анка-пулеметчица из Чапаевской
дивизии, писатели А. Фадеев и А. Гайдар, герой Гражданской войны комкор Ока
Городовиков и другие. Тогда такие встречи проходили повсюду и часто.
Участники недавних реальных и легендарных событий вовлекали нас в их прошлую
жизнь настолько настойчиво и эффективно, что их жизнь становилась и частью
нашей жизни. Мы духовно жили не столько в настоящем, сколько именно в этом
прошлом. Мы об этом прошлом получали сведений (информации и дезинформации)
больше, чем наши предшественники, активно действовавшие в нем. Осмысление
революции и ее итогов достигло масштабов массового осмысления именно к тому
времени, когда мы стали способными воспринимать продукты этого осмысления.
Лишь к этому времени все средства культуры и пропаганды достигли мощи хорошо
организованного аппарата воспитания нового человека. И мы стали объектом
беспрецедентного в прошлом действия этой идеологической силы. Не знаю, как
на самом деле переживали происходившие события люди в прошедшие годы, в том
числе такие, как Фадеев, Маяковский, Гайдар, Островский, Фурманов, Шолохов,
Серафимович, Багрицкий и многие другие. Но их литературные герои создавались
на наших глазах. Создавались для нас, а не просто как документальные
воспоминания о прошлом.
Но осмысление революции и ее первых исторических итогов происходило не
как некое академически-беспристрастное познание явлений природы. Это был
живой процесс жизни, полный драматизма, конфликтов, жес[116] токостей,
насилия, обмана. К началу тридцатых годов было в основном завершено
уничтожение или по крайней мере нейтрализация фактических деятелей революции
и Гражданской войны. Реальное коммунистическое общество стало складываться
совсем не таким и не так, как о том мечтали в прошлом. Происходил
грандиозный процесс не просто осмысления прошлого, но процесс создания
идеологической картины прошлого, которая служила бы интересам настоящего.
Прошлое входило в нашу жизнь не только в его романтическом виде, но в
идеологически переработанном виде, входило как грандиозная ложь, впитавшая в
себя соки правды. Существенно здесь не только то, что прошлое
фальсифицировалось и реальность приукрашивалась, но также и то, что
фальсифицировалось прошлое определенного рода и реальное прошлое, а
приукрашивалась все-таки реальность коммунизма, вышедшая за рамки сказок и
мечтаний. Не ведая об этом и не желая этого, наши воспитатели привлекали
наше внимание к проблемам коммунизма в самом опасном и неприятном для
идеологии власти смысле, а именно в смысле постановки общей и принципиальной
проблемы сущности реального коммунистического социального строя, как
такового, и его реальных перспектив. Как следствие встала проблема отношения
к идеологии коммунизма.
Эти проблемы возникали еще непроизвольно и неосознанно. Более того, даже
для самых скептически и критически настроенных из нас эти проблемы выступали
сначала не в форме отрицания идеалов и практики коммунизма, а в форме защиты
хороших идеалов и хорошей практики от ошибок, искажений и уклонений.
Отрицание идеалов и дел коммунизма в тех условиях отбросило бы нас назад, в
ряды контрреволюционеров и антикоммунистов. Для нас и речи быть не могло о
движении назад и о создании в стране капиталистических порядков. Мы родились
в коммунистическом обществе. Нас воспитали в духе коммунистической
идеологии. Для нас возникала проблема будущего в рамках коммунизма и
будущего самого коммунизма.
Оказавшись на Западе, я вел бесчисленные разговоры с моими читателями и
слушателями на эти темы. Для западных людей, как я убедился, такой поворот
со[117] знания и проблем вообще остается совершенно непонятным. Они мыслят
по принципу "либо то, либо другое", т. е. либо коммунистическая система,
либо западная "демократия". Они не жили в условиях реального коммунизма как
исторически данного факта, причем в его юношеском состоянии. Если же
исходить из коммунизма как данности, то критическое отношение к ней не
обязательно предполагает сравнение с Западом. Отрицание этой данности не
обязательно означает желание заменить ее западной социальной системой. Это
новое явление, специфический продукт уже коммунистической жизни. Чтобы
понять эти явления хотя бы в первом приближении, надо принять допущение,
будто коммунизм победил во всем мире, и вообразить себе людей, отрицающих
это общество, но не имеющих шансов и намерений вернуться в прошлое.
В старших классах школы мы много разговаривали и спорили на темы
коммунизма в связи с тем, что нам преподносили в школе и что мы вычитывали
из книг. Лишь немногие и в очень малой степени обращались к реальности как к
материалу для критических суждений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156
произведений, которые мне уже довелось читать, и что в них обнаруживались
довольно простые идеи. А главное, я почувствовал в себе способность
рассуждать диалектически о реальных проблемах. Такие категории диалектики,
как "причины", "законы", "тенденции", "сущность", "явление", "содержание",
"форма", "противоположности", "отрицание отрицания" и т. д. вошли в аппарат
моего мышления как элементы определенного подхода к проблемам реальности.
Вместе с тем я находил в марксистских сочинениях кое-что, достойное
насмешки. Например, рассмотрение плюса и минуса в математике как пример
диалектического противоречия казалось мне очевидно абсурдным.
ПРОБЛЕМЫ КОММУНИЗМА
Проблемы коммунизма встали перед моим поколением совсем иначе, чем перед
мечтателями, идеологами и революционерами прошлого. И даже совсем иначе, чем
перед теми, кто практически участвовал в революции, в защите нового строя от
попыток контрреволюции и интервентов уничтожить его и в первых опытах
постро[115] ения этого строя на практике. Особенность нашего положения
состояла в том, что мы родились уже после революции и Гражданской войны.
Стали сознательными существами, когда основы нового общества уже были
заложены, самая черновая работа была выполнена. Мы явились в мир, в котором
коммунистический социальный строй уже стал реальностью. Вместе с тем еще
очень свежими были воспоминания о дореволюционном времени, о революции и обо
всем том, что происходило непосредственно после нее. Мы встречались и
разговаривали с живыми участниками недавнего героического прошлого. У нас в
школе, например, побывали легендарная Анка-пулеметчица из Чапаевской
дивизии, писатели А. Фадеев и А. Гайдар, герой Гражданской войны комкор Ока
Городовиков и другие. Тогда такие встречи проходили повсюду и часто.
Участники недавних реальных и легендарных событий вовлекали нас в их прошлую
жизнь настолько настойчиво и эффективно, что их жизнь становилась и частью
нашей жизни. Мы духовно жили не столько в настоящем, сколько именно в этом
прошлом. Мы об этом прошлом получали сведений (информации и дезинформации)
больше, чем наши предшественники, активно действовавшие в нем. Осмысление
революции и ее итогов достигло масштабов массового осмысления именно к тому
времени, когда мы стали способными воспринимать продукты этого осмысления.
Лишь к этому времени все средства культуры и пропаганды достигли мощи хорошо
организованного аппарата воспитания нового человека. И мы стали объектом
беспрецедентного в прошлом действия этой идеологической силы. Не знаю, как
на самом деле переживали происходившие события люди в прошедшие годы, в том
числе такие, как Фадеев, Маяковский, Гайдар, Островский, Фурманов, Шолохов,
Серафимович, Багрицкий и многие другие. Но их литературные герои создавались
на наших глазах. Создавались для нас, а не просто как документальные
воспоминания о прошлом.
Но осмысление революции и ее первых исторических итогов происходило не
как некое академически-беспристрастное познание явлений природы. Это был
живой процесс жизни, полный драматизма, конфликтов, жес[116] токостей,
насилия, обмана. К началу тридцатых годов было в основном завершено
уничтожение или по крайней мере нейтрализация фактических деятелей революции
и Гражданской войны. Реальное коммунистическое общество стало складываться
совсем не таким и не так, как о том мечтали в прошлом. Происходил
грандиозный процесс не просто осмысления прошлого, но процесс создания
идеологической картины прошлого, которая служила бы интересам настоящего.
Прошлое входило в нашу жизнь не только в его романтическом виде, но в
идеологически переработанном виде, входило как грандиозная ложь, впитавшая в
себя соки правды. Существенно здесь не только то, что прошлое
фальсифицировалось и реальность приукрашивалась, но также и то, что
фальсифицировалось прошлое определенного рода и реальное прошлое, а
приукрашивалась все-таки реальность коммунизма, вышедшая за рамки сказок и
мечтаний. Не ведая об этом и не желая этого, наши воспитатели привлекали
наше внимание к проблемам коммунизма в самом опасном и неприятном для
идеологии власти смысле, а именно в смысле постановки общей и принципиальной
проблемы сущности реального коммунистического социального строя, как
такового, и его реальных перспектив. Как следствие встала проблема отношения
к идеологии коммунизма.
Эти проблемы возникали еще непроизвольно и неосознанно. Более того, даже
для самых скептически и критически настроенных из нас эти проблемы выступали
сначала не в форме отрицания идеалов и практики коммунизма, а в форме защиты
хороших идеалов и хорошей практики от ошибок, искажений и уклонений.
Отрицание идеалов и дел коммунизма в тех условиях отбросило бы нас назад, в
ряды контрреволюционеров и антикоммунистов. Для нас и речи быть не могло о
движении назад и о создании в стране капиталистических порядков. Мы родились
в коммунистическом обществе. Нас воспитали в духе коммунистической
идеологии. Для нас возникала проблема будущего в рамках коммунизма и
будущего самого коммунизма.
Оказавшись на Западе, я вел бесчисленные разговоры с моими читателями и
слушателями на эти темы. Для западных людей, как я убедился, такой поворот
со[117] знания и проблем вообще остается совершенно непонятным. Они мыслят
по принципу "либо то, либо другое", т. е. либо коммунистическая система,
либо западная "демократия". Они не жили в условиях реального коммунизма как
исторически данного факта, причем в его юношеском состоянии. Если же
исходить из коммунизма как данности, то критическое отношение к ней не
обязательно предполагает сравнение с Западом. Отрицание этой данности не
обязательно означает желание заменить ее западной социальной системой. Это
новое явление, специфический продукт уже коммунистической жизни. Чтобы
понять эти явления хотя бы в первом приближении, надо принять допущение,
будто коммунизм победил во всем мире, и вообразить себе людей, отрицающих
это общество, но не имеющих шансов и намерений вернуться в прошлое.
В старших классах школы мы много разговаривали и спорили на темы
коммунизма в связи с тем, что нам преподносили в школе и что мы вычитывали
из книг. Лишь немногие и в очень малой степени обращались к реальности как к
материалу для критических суждений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156