Почему-то речь зашла о положении в колхозах. Студенты из моей группы знали,
что моя мать - колхозница и что я сам каждое лето работал в колхозе. Они
знали кое-что и о моих умонастроениях: утаить их было невозможно. Они
спровоцировали меня на выступление. В конце собрания, когда председатель уже
собрался объявить его закрытым, староста нашей группы выкрикнул, что я якобы
хотел бы выступить. Мне дали слово, которое я сам не просил. Не понимаю,
почему я не отказался, я вообще не любил выступать на собраниях. Я поднялся
на трибуну и стал рассказывать о том, что происходило в нашем колхозе имени
Буденного и в соседних колхозах района. Говорил о бесхозяйственности, о том,
что мужики пьянствуют, воруют и арестовываются, что на трудодни почти ничего
не дают, что люди бегут из деревень при всякой возможности, что оставшиеся
живут впроголодь... Мое выступление было выслушано в мертвой, гнетущей
тишине. Эта тишина продолжалась еще некоторое время после того, как я
покинул трибуну. Я сел в самом заднем ряду. На меня никто не смотрел. А я
почувствовал облегчение. В этот момент я забыл о великом замысле убить
Сталина. Этот замысел был проблематичен, а тут был вполне реальный бунт. Как
говорится, лучше синица в руке, чем журавль в небе. Мне подбросили в руки
синицу, я схватил ее, забыв про журавля. Я потом [154] много думал на эту
тему, но так и не нашел ни оправдания своему поступку, ни порицания. Но я
тогда понимал, что сделал решающий шаг в своей жизни, определивший всю мою
последующую судьбу. Пусть я сделал этот шаг вопреки своему желанию. Пусть
меня спровоцировали на него. Но я все-таки сделал его. Я его сделал так же,
как когда-то мальчишкой нырял на "слабо" в воду, еще не освободившуюся ото
льда. Только теперь я нырнул во враждебный мне океан без малейшей надежды
вынырнуть из него живым. Но я все-таки нырнул. Я поступил так, как это
соответствовало моей уже сложившейся личности. Я был горд, что пошел против
общего течения. Для меня это мое коротенькое выступление психологически
означало восстание космического масштаба. Это было восстание против всего и
против всех. Я чувствовал себя как мой любимый литературный герой -
лермонтовский Демон, восставший против всего Мироздания и против самого
Бога. Если бы меня в тот момент приговорили к смертной казни, я принял бы ее
как высшую награду. Это был иррациональный и неподконтрольный поступок,
непроизвольный срыв. Но, произойдя, он сделал рациональным, произвольным и
контролируемым все мое последующее духовное развитие.
Что начало твориться в зале через несколько секунд, об этом я и сейчас не
могу вспомнить без содрогания. Начался буквально рев гнева и возмущения.
Председатель с трудом навел порядок.
Произошло чрезвычайное происшествие, и коллектив должен был
прореагировать на него должным образом. Собрание затянулось чуть ли не до
полуночи. Мое выступление заклеймили как "вражескую вылазку". Были приняты
какие-то резолюции. Не дожидаясь конца, я потихоньку ушел. Домой шел пешком.
Шел дождь со снегом. Дул ледяной ветер. Я промок. Но мне не было холодно. Я
шел как в бреду. Мыслей почти не было. Было одно растянутое во времени,
окаменевшее или оледеневшее подсознание какой-то огромной и непоправимой
катастрофы. Лишь настойчивый внутренний голос твердил и твердил одно слово:
"Иди!"
Андрей в эти дни почему-то на занятия не ходил. Кажется, он болел. Если
бы он присутствовал на собра[155] нии, он наверняка удержал бы меня от
выступления. Не знаю, стоит сожалеть о том, что его не было, или нет. Не
исключено, что, воздержавшись от срыва, я благополучно окончил бы факультет,
втянулся бы в учебу и научную работу, рано защитил бы диссертации и стал бы
благополучным и преуспевающим профессором вроде Копнина, Горского и
Нарского. Но думаю все-таки, что такой вариант жизни для меня был
маловероятен. Если бы я не сорвался в этот раз, то сорвался бы в другой. В
моей судьбе я с детства подозревал и чувствовал некую предопределенность.
СЛЕДСТВИЯ СРЫВА
На другой день после злополучного собрания я не пошел на занятия. За мной
прислали курьера с вызовом в ректорат института. В институт я пошел пешком.
Ректор Карпова поговорила со мной минут пять. После этого мне дали
направление в психиатрическую больницу. Больница носила почему-то имя
Кагановича. Находилась она, если мне не изменяет память, в одном из
переулков в районе улицы Кирова. Уже после войны я пытался найти ее, но не
нашел. Не исключено, что ее перевели куда-то в другое место, а в здании
разместили школу или, скорее всего, Институт международного рабочего
движения (ИМРД). В письме, которое мне дали в моем институте, была написана
просьба ректора Карповой обследовать меня, так как, по ее мнению, со мной
было "что-то не в порядке". Об этом мне сказал врач. В больнице меня
осмотрели в течение получаса. Написали заключение. Врач, осмотревший меня и
подписавший заключение, показал мне его. В нем было написано, что я
психически здоров, но очень сильно истощен и нуждаюсь в годичном
освобождении от учебы. Затем врач заклеил конверт, дал мне его, спросил,
есть ли у меня возможность на год оторваться от интеллектуальной
деятельности, и посоветовал уехать в деревню немедленно. Я отнес заключение
врача в институт. Там уже задумали мое персональное дело по комсомольской
линии и велели мне зайти в деканат факультета. Но мне уже все было
безразлично. Я ушел домой и в институте больше никогда не появлялся. [156]
На следующий день ко мне пришли декан факультета Хосчачих, секретарь
партийного бюро Сидоров и секретарь комсомольского бюро (не помню его
имени). Мы имели длинный и очень серьезный разговор, во время которого я
высказал многое такое, что у меня накопилось на душе. Уходя, они сказали
мне, что за такое поведение я буду исключен из комсомола и из института,
причем без права поступления в высшие учебные заведения вообще. После войны
я узнал, что это было сделано на самом деле.
ВТОРАЯ ПРОВОКАЦИЯ
В тот же день ко мне зашел бывший школьный друг Проре и пригласил к нему
на вечеринку. Нечто подобное я ожидал. Я уже научился понимать характер
людей того времени. На вечеринку пришла комсорг ЦК ВЛКСМ Тамара Г. и бывшие
мои соученики Василий Е. и Иосиф М., которых я уже упоминал. Эта вечеринка
была устроена с целью спровоцировать меня на откровенный разговор - выяснить
мои умонастроения. И я это знал заранее. И сознательно шел навстречу их
пожеланиям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156