Я сказал, что противник
действительно в панике, но что мы все-таки отступаем [205] из стратегических
соображений. Он сказал, что так и нужно написать без выкрутасов: в
стратегических целях мы организованно отходим на заранее подготовленные
позиции, нанося противнику удары и обращая его в паническое бегство. И
упрекнул меня в том, что хотя я студент, а писать грамотно не умею. Письмо я
переписывать не стал. Второй раз его не просмотрели, и оно дошло. Мать долго
его хранила.
Конечно, война не была развлечением. Были все те ужасы, о которых писали
бесчисленные авторы и которые показывались в бесчисленных фильмах. Я их
видел и переживал так же, как и другие. Кое-что досталось и мне самому. Я не
могу добавить к тому, что уже сказано на эту тему, ничего нового. Кроме
того, мое сознание всегда было ориентировано так, что все очевидные ужасы
проходили мимо меня стороной. Я видел в происходящем то, на что не обращали
внимания другие, а именно нелепость, уродливость и вместе с тем чудовищную
заурядность происходившего.
В командных верхах, надо полагать, кто-то все-таки думал о создании
авиации, способной конкурировать с немецкой и в конце концов завоевать
господство в воздухе. Нас, уцелевших кандидатов в будущие летчики, нашли и
направили в Москву, а оттуда - в авиационную школу под Горьким.

АВИАЦИЯ
В последующие годы (1942 - 1944) я учился в авиационных школах, несколько
месяцев был в наземных войсках, служил в различных авиационных полках.
Многочисленные мелкие эпизоды, имевшие место со мной в эти годы, дали мне
много материала для литературы. Но в реальности они были чрезвычайно
прозаичными. И в них не было ничего такого, что сыграло бы принципиальную
роль в моей личной эволюции. Я расскажу лишь о некоторых событиях этих лет,
чтобы описать мой образ жизни и мыслей в эти годы.
Особыми способностями в летном деле я не могу похвастаться. Но летал я
вполне прилично. В эти годы рухнуло представление о летчиках как о существах
особой [206] породы, так как летать стали обучаться не исключительные
единицы, а массы случайно отобранных людей. Большинству из них пришлось
стать летчиками в силу обстоятельств, а не по призванию. Лишение летчиков
ореола исключительности сказалось, в частности, в том, что ликвидировали
особую авиационную форму и всякие привилегии. Оказалось, что летать могут
научиться практически все здоровые люди. Процент неспособных оказался
незначительным, причем многие симулировали неспособность из боязни попасть
на фронт и быть сбитым.
Другое открытие сделал я сам. Заключалось оно в том, что процесс обучения
можно было сократить буквально до нескольких недель и упростить. Я встречал
некоторых летчиков, которые как-то ухитрились научиться летать на боевых
машинах, минуя всякие предварительные и промежуточные. Процесс обучения
растягивался в авиационных школах не из-за человеческих возможностей, а
из-за недостатка машин и горючего, а также из-за соображений создания
резерва летчиков. Как это и характерно для советской системы, бросающейся из
одной крайности в другую, к концу войны в стране образовалось
перепроизводство летчиков и из авиации стали увольнять даже опытных и
заслуженных офицеров.
Я летал на различных типах самолетов, уже к тому времени устаревших. В
конце концов стал летчиком на штурмовике Ил-2. Это была машина
замечательная. Скорость ее, правда, была незначительная - немногим более
четырехсот километров в час. Зато она имела мощное вооружение, была
бронированной в самых важных местах, имела очень высокую степень
выживаемости. Машина была предназначена специально для борьбы с танками, для
бомбежки мостов, железнодорожных узлов и вообще для уничтожения небольших
объектов, когда требовалось точное попадание бомб. Очень скоро Илы стали
грозой для немцев. Они их прозвали "черной смертью". Илы сбивались
истребителями, зенитным огнем и даже из танков. Средняя продолжительность
жизни летчиков на фронте была менее десяти боевых вылетов. В наших наземных
частях их называли смертниками. И. несмотря на это, Илы сыграли огромную
роль в войне. Они были созданы именно для условий этой войны. После войны
они очень скоро были сняты с вооружения.

[207]
ТРАГИКОМИЗМ ЖИЗНИ
Летали мы с перерывами - кончался "лимит" горючего. В перерывах мы вели
жизнь обычных солдат: ходили в наряды, работали, занимались строевой
подготовкой и спортом, изучали теорию полетов и историю партии, ходили в
самовольные отлучки, пьянствовали, занимались мелкими махинациями. Мы были
молоды, не голодали в медицинском смысле, не выматывались физически. На
фронтах гибли люди, а мы пока что были в безопасности. Нам предстояло
летать, а не ползать в грязи. Моя озабоченность социальными проблемами
ослабла и отошла на задний план. Я встречал людей, подобных мне, и вел с
ними острые политические разговоры. Некоторые из них были еще более
яростными антисталинистами, чем я. Но эти разговоры не имели никакого
влияния на наше поведение как обычных курсантов. Я не смотрел на это как на
подготовку к какой-то будущей деятельности - о будущем вообще не думалось. Я
распропагандировал нескольких курсантов, привив им мои взгляды. Но я не
уверен в том, что это влияние было глубоким. Я, конечно, постоянно думал о
происходящем, анализировал, обобщал. Но эта интеллектуальная деятельность
принимала совсем иной характер, чем в прошлые годы. Она стала более
жизнерадостной и литературной. Приведу пример моего шутовства из тех,
которые мне запомнились. Инструктор парашютного спорта объяснял нам, как
пользоваться парашютом. Сказал, что, если не открылся главный парашют, нужно
дернуть кольцо запасного парашюта. Кто-то спросил, что делать, если запасной
парашют не открывается. Я тут же ответил за растерявшегося инструктора: надо
пойти в склад и обменять парашют на исправный. Над этой хохмой долго
потешались потом в школе. Инструктор парашютного спорта взял эту хохму на
вооружение и в своих занятиях с другими курсантами использовал ее для
оживления лекции.
Мои шутки принимали порою довольно острый политический характер. Но в те
годы критическое отношение ко всему все более распространялось и становилось
все более заметным. Так что мои шутки обходились без катастрофических
последствий. Я не был единственным [208] хохмачом. Были и другие, имевшие
больший успех, чем я. Мои шутки были все-таки слишком интеллигентными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156