Я на основе своих наблюдений убедился, что это далеко не всегда
верно. Я не раз видел, как люди в самом жалком состоянии цеплялись за жизнь
любой ценой и как люди с довольно благополучными условиями отважно шли на
смерть. Именно хорошие условия в авиации развивали в нас готовность к
смерти, ибо все равно уклониться было нельзя. Да мы и не стремились
уклоняться, за редким исключением. Участие в боях делало нас исключительными
личностями, уклонение же от этого каралось презрением.
Я время службы в авиации считаю одним из самых лучших в моей жизни. Самые
опасные для штурмовиков годы войны прошли. Советская авиация завоевала
господство в воздухе. Нас сбивали, но не так часто, как раньше. Средняя
продолжительность жизни летчика увеличилась с десяти до пятнадцати, а к
концу войны даже до двадцати боевых вылетов. Кормили нас по тем временам
превосходно. Одевали по общеармейским нормам, но мы ухитрялись раздобывать
щегольское обмундирование. Плюс летное обмундирование тоже придавало нам вид
аристократии армии. После полетов нам давали водку официально. Мы добавляли
еще. Вечерами проводили время на танцах. В полку было много девушек -
радистки, мотористки, механики. Многие из них были красивыми и имели среднее
образование. Плюс к тому в зенитных батареях, охранявших наши аэродромы,
служили в основном девушки.
Дело шло к победе. В армии назревало состояние ликования по этому поводу.
Это было время наград. Летать стало не так опасно, а награды получать стало
легче. Началась оргия наград. Причем награды как из рога изобилия сыпались
на начальство и на всех тех, кто вообще в [215] боях не участвовал. Я тогда
произвел свои измерения и установил, что более семидесяти процентов наград
были даны людям, вообще не участвовавшим в боях в собственном смысле слова.
Много лет спустя, когда признали конкретную социологию, я с удивлением
узнал, что произвел свои те вычисления военных лет вполне корректно. Вся
масса людей, от которых зависела наша жизнь, становилась добрее и
великодушнее. Люди стали свободнее себя чувствовать в смысле выражения
мыслей.
Я не буду описывать конкретно боевые эпизоды. Это обычно была рутинная
работа, интересная только опасностью и приятными последствиями, если ты
уцелел. Помню лишь общее психологическое состояние, связанное с ними. Должен
сказать, что я, как и другие, с удовольствием принимал участие в боевых
вылетах. Настроение было праздничным, приподнятым. Было приятно ощущать себя
обладателем мощной боевой машины, было приятно бросать бомбы и стрелять из
пушек и пулеметов. Жертвы нашей "работы" мы не видели близко. Они
фигурировали в наших отчетах в виде чисел убитых солдат и офицеров
противника и уничтоженной техники. Иногда мы летали бреющим, т. е. на малой
высоте, расстреливая из пушек и пулеметов мечущихся на земле людей. И это
тоже доставляло удовлетворение. По нас, конечно, стреляли зенитки. На нас
нападали "мессера". И многих сбивали. В этом было мало приятного, но мы
знали, что если тебе суждено погибнуть, то "это только раз". Смерть в
штурмовой авиации была быстрой и безболезненной. В случае попадания
штурмовик, начиненный бензином, бомбами и снарядами, обычно взрывался в
воздухе или при ударе о землю. Кроме того, немцы летчиков-штурмовиков в плен
не брали: убивали на месте.
Машина, на которой я летал (Ил-2), была потрясающей во многих отношениях.
Я ее считаю самым гениальным изобретением для целей войны. Однажды я должен
был фотографировать результаты работы эскадрильи по бомбежке
железнодорожного узла. Я должен был зайти на цель, включить фотопулемет и ни
в коем случае не маневрировать, т. е. не уклоняться от зенитного огня. И
меня основательно изрешетили. Один снаряд угодил в ящик для пулеметных лент,
другой - в мотор. He[216] сколько цилиндров вышло из строя. Но я все-таки
дотащился до ближайшего аэродрома, где "сидел" другой полк, и приземлился.
Осматривавшие мою машину инженеры заявили, что в таком состоянии самолет
теоретически не мог лететь. Но я все-таки долетел.
НАТУРА ОБЩЕСТВА
Одновременно с нарастанием тех благ, о которых я говорил выше,
происходило нарастание явлений противоположного характера. Страна оправилась
от шокового состояния поражений и восстановила уверенность в способности
выжить. Объективные закономерности отношений между людьми и их поведения
стали заявлять все настойчивее и очевиднее. В условиях поражений,
растерянности и перестройки страны в ходе разрушительной войны социальный
аспект жизни отошел на задний план. Теперь же он снова стал заявлять
претензии на главные роли. Например, награды стали самым циничным образом
распределяться в соответствии с чинами и формальными принципами оценки
людей, а не в зависимости от личных заслуг. Карьеристы, подхалимы и
приспособленцы получили преимущества в продвижении по службе и в получении
чинов. Фиктивные дела стали занимать место дел фактических, преувеличение
успехов в отчетах стало принимать гротескные формы.
Однажды я сказал по этому поводу, что если бы в наших отчетах о военных
успехах была бы хотя бы половина правды, то у немцев уже не должно было бы
остаться ни одного солдата, ни одного танка, ни одного самолета. О моем
высказывании донесли политруку, и я имел с ним неприятную беседу. В
результате мою кандидатуру на должность старшего летчика отклонили. Вместо
меня назначили только что прибывшего в полк неопытного летчика, который
успел стать комсоргом полка и кандидатом в члены партии. Я же был
беспартийным. Такого рода случаи, когда "тыловикам" отдавали предпочтение,
становились обычными. А что касается наград, то со мной произошел случай,
весьма характерный с этой точки зрения. В один из совершенно безопасных
боевых вылетов мне вместо стрелка посади[217] ли майора из политотдела
дивизии. Майору нужно было иметь в своем активе личное участие в боях, чтобы
получить высокую награду. Ко мне его посадили потому, что я считался самым
"мягким" (или "плавным") летчиком эскадрильи. Полет был фактически прогулкой
- мы бомбили какой-то мирный населенный пункт. Я решил проучить майора. Я
вел машину специально так, что его стало мутить. К тому же он перед вылетом
выпил для храбрости стопку водки. Он облевал всю кабину стрелка и фюзеляж
самолета. Когда мы приземлились, он чуть живой вылез из самолета и хотел
уйти, но я его заставил вымыть кабину и фюзеляж, угрожая пистолетом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156
верно. Я не раз видел, как люди в самом жалком состоянии цеплялись за жизнь
любой ценой и как люди с довольно благополучными условиями отважно шли на
смерть. Именно хорошие условия в авиации развивали в нас готовность к
смерти, ибо все равно уклониться было нельзя. Да мы и не стремились
уклоняться, за редким исключением. Участие в боях делало нас исключительными
личностями, уклонение же от этого каралось презрением.
Я время службы в авиации считаю одним из самых лучших в моей жизни. Самые
опасные для штурмовиков годы войны прошли. Советская авиация завоевала
господство в воздухе. Нас сбивали, но не так часто, как раньше. Средняя
продолжительность жизни летчика увеличилась с десяти до пятнадцати, а к
концу войны даже до двадцати боевых вылетов. Кормили нас по тем временам
превосходно. Одевали по общеармейским нормам, но мы ухитрялись раздобывать
щегольское обмундирование. Плюс летное обмундирование тоже придавало нам вид
аристократии армии. После полетов нам давали водку официально. Мы добавляли
еще. Вечерами проводили время на танцах. В полку было много девушек -
радистки, мотористки, механики. Многие из них были красивыми и имели среднее
образование. Плюс к тому в зенитных батареях, охранявших наши аэродромы,
служили в основном девушки.
Дело шло к победе. В армии назревало состояние ликования по этому поводу.
Это было время наград. Летать стало не так опасно, а награды получать стало
легче. Началась оргия наград. Причем награды как из рога изобилия сыпались
на начальство и на всех тех, кто вообще в [215] боях не участвовал. Я тогда
произвел свои измерения и установил, что более семидесяти процентов наград
были даны людям, вообще не участвовавшим в боях в собственном смысле слова.
Много лет спустя, когда признали конкретную социологию, я с удивлением
узнал, что произвел свои те вычисления военных лет вполне корректно. Вся
масса людей, от которых зависела наша жизнь, становилась добрее и
великодушнее. Люди стали свободнее себя чувствовать в смысле выражения
мыслей.
Я не буду описывать конкретно боевые эпизоды. Это обычно была рутинная
работа, интересная только опасностью и приятными последствиями, если ты
уцелел. Помню лишь общее психологическое состояние, связанное с ними. Должен
сказать, что я, как и другие, с удовольствием принимал участие в боевых
вылетах. Настроение было праздничным, приподнятым. Было приятно ощущать себя
обладателем мощной боевой машины, было приятно бросать бомбы и стрелять из
пушек и пулеметов. Жертвы нашей "работы" мы не видели близко. Они
фигурировали в наших отчетах в виде чисел убитых солдат и офицеров
противника и уничтоженной техники. Иногда мы летали бреющим, т. е. на малой
высоте, расстреливая из пушек и пулеметов мечущихся на земле людей. И это
тоже доставляло удовлетворение. По нас, конечно, стреляли зенитки. На нас
нападали "мессера". И многих сбивали. В этом было мало приятного, но мы
знали, что если тебе суждено погибнуть, то "это только раз". Смерть в
штурмовой авиации была быстрой и безболезненной. В случае попадания
штурмовик, начиненный бензином, бомбами и снарядами, обычно взрывался в
воздухе или при ударе о землю. Кроме того, немцы летчиков-штурмовиков в плен
не брали: убивали на месте.
Машина, на которой я летал (Ил-2), была потрясающей во многих отношениях.
Я ее считаю самым гениальным изобретением для целей войны. Однажды я должен
был фотографировать результаты работы эскадрильи по бомбежке
железнодорожного узла. Я должен был зайти на цель, включить фотопулемет и ни
в коем случае не маневрировать, т. е. не уклоняться от зенитного огня. И
меня основательно изрешетили. Один снаряд угодил в ящик для пулеметных лент,
другой - в мотор. He[216] сколько цилиндров вышло из строя. Но я все-таки
дотащился до ближайшего аэродрома, где "сидел" другой полк, и приземлился.
Осматривавшие мою машину инженеры заявили, что в таком состоянии самолет
теоретически не мог лететь. Но я все-таки долетел.
НАТУРА ОБЩЕСТВА
Одновременно с нарастанием тех благ, о которых я говорил выше,
происходило нарастание явлений противоположного характера. Страна оправилась
от шокового состояния поражений и восстановила уверенность в способности
выжить. Объективные закономерности отношений между людьми и их поведения
стали заявлять все настойчивее и очевиднее. В условиях поражений,
растерянности и перестройки страны в ходе разрушительной войны социальный
аспект жизни отошел на задний план. Теперь же он снова стал заявлять
претензии на главные роли. Например, награды стали самым циничным образом
распределяться в соответствии с чинами и формальными принципами оценки
людей, а не в зависимости от личных заслуг. Карьеристы, подхалимы и
приспособленцы получили преимущества в продвижении по службе и в получении
чинов. Фиктивные дела стали занимать место дел фактических, преувеличение
успехов в отчетах стало принимать гротескные формы.
Однажды я сказал по этому поводу, что если бы в наших отчетах о военных
успехах была бы хотя бы половина правды, то у немцев уже не должно было бы
остаться ни одного солдата, ни одного танка, ни одного самолета. О моем
высказывании донесли политруку, и я имел с ним неприятную беседу. В
результате мою кандидатуру на должность старшего летчика отклонили. Вместо
меня назначили только что прибывшего в полк неопытного летчика, который
успел стать комсоргом полка и кандидатом в члены партии. Я же был
беспартийным. Такого рода случаи, когда "тыловикам" отдавали предпочтение,
становились обычными. А что касается наград, то со мной произошел случай,
весьма характерный с этой точки зрения. В один из совершенно безопасных
боевых вылетов мне вместо стрелка посади[217] ли майора из политотдела
дивизии. Майору нужно было иметь в своем активе личное участие в боях, чтобы
получить высокую награду. Ко мне его посадили потому, что я считался самым
"мягким" (или "плавным") летчиком эскадрильи. Полет был фактически прогулкой
- мы бомбили какой-то мирный населенный пункт. Я решил проучить майора. Я
вел машину специально так, что его стало мутить. К тому же он перед вылетом
выпил для храбрости стопку водки. Он облевал всю кабину стрелка и фюзеляж
самолета. Когда мы приземлились, он чуть живой вылез из самолета и хотел
уйти, но я его заставил вымыть кабину и фюзеляж, угрожая пистолетом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156