Мне за
эту выходку дали двое суток ареста. А майора наградили орденом Красного
Знамени за участие в боях и "проявленную при этом храбрость". Кроме ареста,
я был наказан тем, что меня отстранили от очередной законной награды.
О том, до какой нелепости дошла наградная система, говорит хотя бы такой
факт. К нам в воздушную армию прибыла важная комиссия из Москвы. Я был
дежурным по полку, когда комиссия должна была прибыть к нам. Зная по опыту,
на что обычно обращают внимание в таких случаях, я мобилизовал всех людей,
не занятых на аэродроме, на уборку мусора в расположении полка и в
помещениях. Я попал, как говорится, в яблочко. В других полках комиссия
возмущалась именно захламленностью территории, окурками в помещениях, плохой
заправкой коек. В нашем полку она была потрясена порядком. За это ряд
старших офицеров полка был награжден орденами и медалями, а меня наградили
почетным оружием - немецким пистолетом "вальтер".
МОЯ НАТУРА
Хотя я вроде бы оторвался от прошлого, я не мог оторваться от своей
натуры. Она постоянно вылезала наружу в репликах, речах, экстравагантных
выходках.
Вместе с тем было общепризнано, что я лучше всех в полку занимался
политической подготовкой и знал марксистские тексты лучше самого политрука.
Когда политруку требовалось процитировать "Краткий курс истории [218] ВКП
(б)", он обращался ко мне, и я читал эти места наизусть. Но иногда я точный
текст забывал, особенно после пьянок. Тогда я импровизировал, причем всегда
так, что отличить мой бред от сталинского было невозможно. Политрук как-то
спросил меня, почему я вел себя так плохо, хотя был хорошо знаком с
марксизмом. Я ответил, что именно поэтому. Он сказал, что я опасный человек
и что за мной надо смотреть в оба. Но ему это не удалось. На нашем аэродроме
приземлился истребительный полк. Некоторое время мы жили вместе. Истребители
оказались еще более распущенными и анархичными, чем мы. Вечером на танцы они
приходили вдребезину пьяные и устраивали дебоши. Наш политрук однажды
приказал одному такому пьяному истребителю покинуть помещение и идти спать.
Тот вынул пистолет и пристрелил нашего замполита. В победоносной армии стали
замечаться признаки морально-психологического разложения.
Почему меня терпели? Во-первых, потому, что я был не один такой и даже не
худший. Были экземпляры и похуже меня. Во-вторых, была война, я
добросовестно выполнял обязанности "смертника". В-третьих, я никому не
становился поперек дороги, никому не мешал. В-четвертых, на мое поведение
смотрели как на мальчишество. Кто мог знать, что я был потенциальным автором
"Зияющих высот", если об этом не помышлял и я сам?!
Впрочем, в это время я сочинял много стихов. И начал задумываться над
тем, чтобы написать повесть или роман. И даже написал кое-что. Но рукописи
пропали при довольно комических обстоятельствах. Мы перебазировались с
одного аэродрома на другой. Личные вещи мы погрузили в бомболюки. На новом
аэродроме мы не успели разгрузиться, как нам подвесили внешние большие
бомбы, не влезавшие в люки, и сразу послали на задание. После обычной
бомбежки объекта нам с земли по радио приказали "продублировать аварийно".
Мы бомбы сбрасывали всегда с помощью электросбрасывателя. Иногда они
застревали в бомболюках. Это было опасно: при посадке бомбы могли вывалиться
и подорвать самолет. Чтобы этого не произошло, мы иногда открывали бомболюки
на всякий случай еще и механическими средствами - "аварийно". В этот раз нам
при[219] казали это сделать с земли. Я выполнил приказание, и мои личные
вещи, в том числе шинель, сапоги и рукописи, улетели в расположение
разбомбленного противника. Шинель и сапоги было жаль - это были
действительно большие ценности. О рукописях я даже не подумал. К тому же
хранить их было небезопасно. В то время, когда мы летали, дневальные и
дежурные по приказанию Особого отдела осматривали наши вещи. Рукописи мне
приходилось прятать, оставляя для осведомителей лишь то, в чем не было
ничего криминального.
ГЕРМАНИЯ
Германия ошеломила нас своим сказочным (сравнительно с нашей российской
нищетой) богатством. Миллионы советских людей вдруг увидели, что тот уровень
жизни, о каком они мечтали как о коммунистическом изобилии, уже был обычным
уровнем в Германии, а значит, так думали люди, и в других капиталистических
странах. Как мыльный пузырь, лопнул образ капиталистических стран,
создававшийся советской идеологией и пропагандой. Достойной насмешки стала
марксистская сказка об обществе изобилия в будущем. Еще более убогой стала
выглядеть российская убогость. Советские люди, придя в Германию, не увидели
того, как добывалось такое изобилие, какую цену люди тут платили за него.
Они видели лишь очевидные результаты - дома, дороги, одежду, обувь, посуду и
другие вещи, которые до сих пор являются предметом мечтаний и мерилом
богатства для советских людей. И то, что они видели, оказывало на них
гораздо более сильное влияние, чем слова идеологии и пропаганды об
эксплуатации и каторжном труде. И до сих пор советским людям Запад
представляется как общество изобилия материальных ценностей. До сих пор
советские люди игнорируют то, что за это изобилие западным людям приходится
платить высокую цену - цену, которую сами советские люди платить не хотят.
Миллионы советских людей вошли в Германию как победители. Массы населения
Германии бежали от советской армии, бросая все свое имущество. Это
усили[220] вало видимость богатства. Причем богатство это было доступно. Оно
рассматривалось как военные трофеи. Началось организованное и стихийное
разграбление брошенных ценностей. И не только брошенных.
Военнослужащие полка стали стремительно "обарахляться". За трофеями
снаряжались специальные машины и команды. Потом трофеи делились в полку в
соответствии с чинами и званиями. Началась оргия посылок в Советский Союз.
Опять-таки по нормам. Я категорически отказался участвовать в "обарахлении"
и в дележе трофеев. Я сказал себе, что, если даже под ногами у меня будут
валяться бриллианты, я не унижусь до того, чтобы нагнуться за ними. Я до сих
пор горжусь тем, что не взял в брошенных домах даже зубную щетку. Такое мое
поведение вызывало недовольство у прочих офицеров полка. Они чувствовали
себя грабителями, глядя на меня. Со мной имел длинный разговор новый
замполит полка, убеждая меня в том, что трофеи есть законная плата немцев за
ущерб, причиненный ими нашей стране.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156
эту выходку дали двое суток ареста. А майора наградили орденом Красного
Знамени за участие в боях и "проявленную при этом храбрость". Кроме ареста,
я был наказан тем, что меня отстранили от очередной законной награды.
О том, до какой нелепости дошла наградная система, говорит хотя бы такой
факт. К нам в воздушную армию прибыла важная комиссия из Москвы. Я был
дежурным по полку, когда комиссия должна была прибыть к нам. Зная по опыту,
на что обычно обращают внимание в таких случаях, я мобилизовал всех людей,
не занятых на аэродроме, на уборку мусора в расположении полка и в
помещениях. Я попал, как говорится, в яблочко. В других полках комиссия
возмущалась именно захламленностью территории, окурками в помещениях, плохой
заправкой коек. В нашем полку она была потрясена порядком. За это ряд
старших офицеров полка был награжден орденами и медалями, а меня наградили
почетным оружием - немецким пистолетом "вальтер".
МОЯ НАТУРА
Хотя я вроде бы оторвался от прошлого, я не мог оторваться от своей
натуры. Она постоянно вылезала наружу в репликах, речах, экстравагантных
выходках.
Вместе с тем было общепризнано, что я лучше всех в полку занимался
политической подготовкой и знал марксистские тексты лучше самого политрука.
Когда политруку требовалось процитировать "Краткий курс истории [218] ВКП
(б)", он обращался ко мне, и я читал эти места наизусть. Но иногда я точный
текст забывал, особенно после пьянок. Тогда я импровизировал, причем всегда
так, что отличить мой бред от сталинского было невозможно. Политрук как-то
спросил меня, почему я вел себя так плохо, хотя был хорошо знаком с
марксизмом. Я ответил, что именно поэтому. Он сказал, что я опасный человек
и что за мной надо смотреть в оба. Но ему это не удалось. На нашем аэродроме
приземлился истребительный полк. Некоторое время мы жили вместе. Истребители
оказались еще более распущенными и анархичными, чем мы. Вечером на танцы они
приходили вдребезину пьяные и устраивали дебоши. Наш политрук однажды
приказал одному такому пьяному истребителю покинуть помещение и идти спать.
Тот вынул пистолет и пристрелил нашего замполита. В победоносной армии стали
замечаться признаки морально-психологического разложения.
Почему меня терпели? Во-первых, потому, что я был не один такой и даже не
худший. Были экземпляры и похуже меня. Во-вторых, была война, я
добросовестно выполнял обязанности "смертника". В-третьих, я никому не
становился поперек дороги, никому не мешал. В-четвертых, на мое поведение
смотрели как на мальчишество. Кто мог знать, что я был потенциальным автором
"Зияющих высот", если об этом не помышлял и я сам?!
Впрочем, в это время я сочинял много стихов. И начал задумываться над
тем, чтобы написать повесть или роман. И даже написал кое-что. Но рукописи
пропали при довольно комических обстоятельствах. Мы перебазировались с
одного аэродрома на другой. Личные вещи мы погрузили в бомболюки. На новом
аэродроме мы не успели разгрузиться, как нам подвесили внешние большие
бомбы, не влезавшие в люки, и сразу послали на задание. После обычной
бомбежки объекта нам с земли по радио приказали "продублировать аварийно".
Мы бомбы сбрасывали всегда с помощью электросбрасывателя. Иногда они
застревали в бомболюках. Это было опасно: при посадке бомбы могли вывалиться
и подорвать самолет. Чтобы этого не произошло, мы иногда открывали бомболюки
на всякий случай еще и механическими средствами - "аварийно". В этот раз нам
при[219] казали это сделать с земли. Я выполнил приказание, и мои личные
вещи, в том числе шинель, сапоги и рукописи, улетели в расположение
разбомбленного противника. Шинель и сапоги было жаль - это были
действительно большие ценности. О рукописях я даже не подумал. К тому же
хранить их было небезопасно. В то время, когда мы летали, дневальные и
дежурные по приказанию Особого отдела осматривали наши вещи. Рукописи мне
приходилось прятать, оставляя для осведомителей лишь то, в чем не было
ничего криминального.
ГЕРМАНИЯ
Германия ошеломила нас своим сказочным (сравнительно с нашей российской
нищетой) богатством. Миллионы советских людей вдруг увидели, что тот уровень
жизни, о каком они мечтали как о коммунистическом изобилии, уже был обычным
уровнем в Германии, а значит, так думали люди, и в других капиталистических
странах. Как мыльный пузырь, лопнул образ капиталистических стран,
создававшийся советской идеологией и пропагандой. Достойной насмешки стала
марксистская сказка об обществе изобилия в будущем. Еще более убогой стала
выглядеть российская убогость. Советские люди, придя в Германию, не увидели
того, как добывалось такое изобилие, какую цену люди тут платили за него.
Они видели лишь очевидные результаты - дома, дороги, одежду, обувь, посуду и
другие вещи, которые до сих пор являются предметом мечтаний и мерилом
богатства для советских людей. И то, что они видели, оказывало на них
гораздо более сильное влияние, чем слова идеологии и пропаганды об
эксплуатации и каторжном труде. И до сих пор советским людям Запад
представляется как общество изобилия материальных ценностей. До сих пор
советские люди игнорируют то, что за это изобилие западным людям приходится
платить высокую цену - цену, которую сами советские люди платить не хотят.
Миллионы советских людей вошли в Германию как победители. Массы населения
Германии бежали от советской армии, бросая все свое имущество. Это
усили[220] вало видимость богатства. Причем богатство это было доступно. Оно
рассматривалось как военные трофеи. Началось организованное и стихийное
разграбление брошенных ценностей. И не только брошенных.
Военнослужащие полка стали стремительно "обарахляться". За трофеями
снаряжались специальные машины и команды. Потом трофеи делились в полку в
соответствии с чинами и званиями. Началась оргия посылок в Советский Союз.
Опять-таки по нормам. Я категорически отказался участвовать в "обарахлении"
и в дележе трофеев. Я сказал себе, что, если даже под ногами у меня будут
валяться бриллианты, я не унижусь до того, чтобы нагнуться за ними. Я до сих
пор горжусь тем, что не взял в брошенных домах даже зубную щетку. Такое мое
поведение вызывало недовольство у прочих офицеров полка. Они чувствовали
себя грабителями, глядя на меня. Со мной имел длинный разговор новый
замполит полка, убеждая меня в том, что трофеи есть законная плата немцев за
ущерб, причиненный ими нашей стране.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156