Очень много работал в области
технической эстетики, тогда еще совершенно новой в Советском Союзе области
эстетики. Разговоры с людьми вообще в моей жизни играли роль огромную. В
России в силу обстоятельств в те годы появлялось довольно много людей, для
которых разговоры становились чуть ли не призванием. Были мастера
разговоров. Мы могли разговаривать часами, испытывая интеллектуальное
наслаждение от самого процесса разговора. В этих разговорах я вырабатывал
для себя принципы и опыт моей интеллектуальной эстетики - эстетики мысли.
Ведя свою агитацию, я вовсе не имел целью побуждать людей на какие-то
активные действия. Я просто разговаривал с людьми, как они того и хотели, и
вы[264] сказывал им все то, что знал сам и что надумал. Я просто раздавал
людям содержание своего интеллекта и души. А к каким последствиям в их
эволюции это вело, я об этом вообще не думал. Более того, я даже не имел
сознательной целью определенного рода агитацию. Последняя получалась сама
собой, непроизвольно, просто потому, что я людям отдавал то, что имел, а
иного у меня не было.
РИСКОВАННЫЙ СМЕХ
Студенческие годы были для меня веселыми, несмотря ни на что. Шутками и
хохмами было заполнено все время, включая самые серьезные лекции и семинары.
Приведу два характерных примера на этот счет.
Во время одной лекции, в которой речь шла о теории условных рефлексов
Павлова, я предложил мою интерпретацию этой теории, перевернув отношение
собак и экспериментатора. Преподаватель растерялся, так как теория Павлова
считалась приложимой и к человеку. Тогда же я пустил в оборот другую шутку,
сказав, что Павлов изгнал идеализм из его последнего убежища с помощью
собак. Это была словесно незначительная переделка официально принятого
утверждения.
Я быстро усвоил алгоритм сочинения марксистских текстов, так что мог их
воспроизводить сам, даже не читая их, зная их по намекам. На одном из
экзаменов мне попался вопрос о работе Сталина "О трех особенностях Красной
Армии", которую я не читал. Отвечая, я изобрел десять особенностей и мог бы
изобрести еще десять, если бы меня не остановили. Мой ответ был оценен как
лучший в группе.
ТРЕЗВОСТЬ
Годы 1948 - 1951-й для меня были трезвыми как в прямом, так и в
переносном смысле слова. Я прекратил прежнее безудержное пьянство. Перед
летними каникулами я прошел медицинскую комиссию в военкомате. Никаких
следов язвы желудка обнаружено не было. Я был при[265] знан годным к службе
в авиации и даже к полетам на современных самолетах. Летнее время я проводил
на военных сборах. Летал на спортивных самолетах. Цель полетов заключалась
не только в том, чтобы подкреплять наши летные навыки, но и в том, чтобы
натренировать для полета в лозунгах "Слава КПСС!" или "Сталину слава!" на
воздушном параде. Некоторым из нас предложили вернуться в армию. Часть
бывших летчиков, отчаявшихся устроиться на гражданке, согласились на это
предложение. Я отказался. Я уже выкарабкался из душевного кризиса и уже
приобрел вкус к учебе.
С начала учебного года я стал подрабатывать на жизнь, работая учителем в
ряде школ. Преподавал логику и психологию. Один год я преподавал логику даже
в Пожарной академии. Одновременно начал посещать механико-математический
факультет университета. Хотел перевестись на него, но начать учиться сразу
на третьем курсе я не мог, а терять два года не хотелось. Кроме того, на
философском факультете я получил право свободного посещения, т. е. мог
пропускать какие-то лекции. На механико-математическом факультете это было
невозможно, так что я не смог бы зарабатывать на жизнь.
Теперь я мог позволить себе снимать жилье частным порядком. В ужасающей
тесноте на Большой Спасской жить стало невозможно. Я выработал стиль жизни,
позволявший мне достойно жить на мизерные средства. Этот стиль жизни касался
одежды, питания и прочих трат. Все мое имущество я мог унести с собой в
руках при перемене места жительства. Я не покупал книг, беря их в библиотеке
или у знакомых. Я был беспартийным. Принципиально не принимал участия в
общественных мероприятиях, если не считать стенных газет, которые я делал с
удовольствием. Я не читал газет и не слушал радио из соображений "умственной
гигиены". Короче говоря, я вел исключительно упорядоченный и аскетический
образ жизни. До 1954 года ни разу не обращался к врачам. При всякой
возможности занимался спортом. Разработал свою систему утренней зарядки.
Делал эту зарядку регулярно, не считаясь ни с какими условиями. И продолжаю
делать до сих пор.
Снимал я часть комнат у пожилых людей и отдельные комнаты, в которых
никто, кроме меня, жить не [266] отваживался. Зато эти комнаты были дешевле.
Одна из них была всего 6 кв м., не имела окна и туалета. Мне приходилось
поэтому пользоваться общественным туалетом и ближайшими дворами. Другая
комната, наоборот, была огромная - больше 100 кв м. Это был цементный
подвал, залитый водой. Лишь перед окном был деревянный настил, на котором я
и жил. Я этой "комнатой" был доволен, но меня из нее выжили крысы.
Учился я легко и успешно. Выручала память. На те предметы, которые я
считал несущественными для моего образования, я тратил минимум времени,
иногда - лишь дни, отведенные на подготовку к экзаменам. За два-три дня я
просматривал кипы книг, запоминая с одного просмотра огромное количество
сведений. Сдав экзамен, я встряхивал головой и тут же забывал все это,
освобождая голову для нового материала. Кроме того, я изобретал свои методы
упорядочения и запоминания материала. Это была хорошая тренировка к будущей
исследовательской работе Впрочем, я об этом будущем применении моей
гимнастики ума не думал.
В школах я преподавал с удовольствием. Я оказался прирожденным педагогом,
причем - на привилегированном положении. Уроков логики и психологии в каждой
школе было мало. Я числился почасовиком в пяти или шести школах сразу. Не
посещал никакие педагогические советы. К логике и психологии все относились
с пренебрежением, так что я был совершенно свободен в своем учительстве.
Главное - сохранять дисциплину в классах во время уроков. Я превращал свои
уроки в развлекательные концерты или в лекции на жизненно интересные темы.
Многие истории военных лет, вошедшие впоследствии в мои книги, я отработал
на этих уроках. Работа в школе дала мне хорошую подготовку к моим будущим
лекциям в высших учебных заведениях и к публичным лекциям. С точки зрения
владения аудиторией на любой теме и на любом материале я достиг виртуозного
совершенства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156
технической эстетики, тогда еще совершенно новой в Советском Союзе области
эстетики. Разговоры с людьми вообще в моей жизни играли роль огромную. В
России в силу обстоятельств в те годы появлялось довольно много людей, для
которых разговоры становились чуть ли не призванием. Были мастера
разговоров. Мы могли разговаривать часами, испытывая интеллектуальное
наслаждение от самого процесса разговора. В этих разговорах я вырабатывал
для себя принципы и опыт моей интеллектуальной эстетики - эстетики мысли.
Ведя свою агитацию, я вовсе не имел целью побуждать людей на какие-то
активные действия. Я просто разговаривал с людьми, как они того и хотели, и
вы[264] сказывал им все то, что знал сам и что надумал. Я просто раздавал
людям содержание своего интеллекта и души. А к каким последствиям в их
эволюции это вело, я об этом вообще не думал. Более того, я даже не имел
сознательной целью определенного рода агитацию. Последняя получалась сама
собой, непроизвольно, просто потому, что я людям отдавал то, что имел, а
иного у меня не было.
РИСКОВАННЫЙ СМЕХ
Студенческие годы были для меня веселыми, несмотря ни на что. Шутками и
хохмами было заполнено все время, включая самые серьезные лекции и семинары.
Приведу два характерных примера на этот счет.
Во время одной лекции, в которой речь шла о теории условных рефлексов
Павлова, я предложил мою интерпретацию этой теории, перевернув отношение
собак и экспериментатора. Преподаватель растерялся, так как теория Павлова
считалась приложимой и к человеку. Тогда же я пустил в оборот другую шутку,
сказав, что Павлов изгнал идеализм из его последнего убежища с помощью
собак. Это была словесно незначительная переделка официально принятого
утверждения.
Я быстро усвоил алгоритм сочинения марксистских текстов, так что мог их
воспроизводить сам, даже не читая их, зная их по намекам. На одном из
экзаменов мне попался вопрос о работе Сталина "О трех особенностях Красной
Армии", которую я не читал. Отвечая, я изобрел десять особенностей и мог бы
изобрести еще десять, если бы меня не остановили. Мой ответ был оценен как
лучший в группе.
ТРЕЗВОСТЬ
Годы 1948 - 1951-й для меня были трезвыми как в прямом, так и в
переносном смысле слова. Я прекратил прежнее безудержное пьянство. Перед
летними каникулами я прошел медицинскую комиссию в военкомате. Никаких
следов язвы желудка обнаружено не было. Я был при[265] знан годным к службе
в авиации и даже к полетам на современных самолетах. Летнее время я проводил
на военных сборах. Летал на спортивных самолетах. Цель полетов заключалась
не только в том, чтобы подкреплять наши летные навыки, но и в том, чтобы
натренировать для полета в лозунгах "Слава КПСС!" или "Сталину слава!" на
воздушном параде. Некоторым из нас предложили вернуться в армию. Часть
бывших летчиков, отчаявшихся устроиться на гражданке, согласились на это
предложение. Я отказался. Я уже выкарабкался из душевного кризиса и уже
приобрел вкус к учебе.
С начала учебного года я стал подрабатывать на жизнь, работая учителем в
ряде школ. Преподавал логику и психологию. Один год я преподавал логику даже
в Пожарной академии. Одновременно начал посещать механико-математический
факультет университета. Хотел перевестись на него, но начать учиться сразу
на третьем курсе я не мог, а терять два года не хотелось. Кроме того, на
философском факультете я получил право свободного посещения, т. е. мог
пропускать какие-то лекции. На механико-математическом факультете это было
невозможно, так что я не смог бы зарабатывать на жизнь.
Теперь я мог позволить себе снимать жилье частным порядком. В ужасающей
тесноте на Большой Спасской жить стало невозможно. Я выработал стиль жизни,
позволявший мне достойно жить на мизерные средства. Этот стиль жизни касался
одежды, питания и прочих трат. Все мое имущество я мог унести с собой в
руках при перемене места жительства. Я не покупал книг, беря их в библиотеке
или у знакомых. Я был беспартийным. Принципиально не принимал участия в
общественных мероприятиях, если не считать стенных газет, которые я делал с
удовольствием. Я не читал газет и не слушал радио из соображений "умственной
гигиены". Короче говоря, я вел исключительно упорядоченный и аскетический
образ жизни. До 1954 года ни разу не обращался к врачам. При всякой
возможности занимался спортом. Разработал свою систему утренней зарядки.
Делал эту зарядку регулярно, не считаясь ни с какими условиями. И продолжаю
делать до сих пор.
Снимал я часть комнат у пожилых людей и отдельные комнаты, в которых
никто, кроме меня, жить не [266] отваживался. Зато эти комнаты были дешевле.
Одна из них была всего 6 кв м., не имела окна и туалета. Мне приходилось
поэтому пользоваться общественным туалетом и ближайшими дворами. Другая
комната, наоборот, была огромная - больше 100 кв м. Это был цементный
подвал, залитый водой. Лишь перед окном был деревянный настил, на котором я
и жил. Я этой "комнатой" был доволен, но меня из нее выжили крысы.
Учился я легко и успешно. Выручала память. На те предметы, которые я
считал несущественными для моего образования, я тратил минимум времени,
иногда - лишь дни, отведенные на подготовку к экзаменам. За два-три дня я
просматривал кипы книг, запоминая с одного просмотра огромное количество
сведений. Сдав экзамен, я встряхивал головой и тут же забывал все это,
освобождая голову для нового материала. Кроме того, я изобретал свои методы
упорядочения и запоминания материала. Это была хорошая тренировка к будущей
исследовательской работе Впрочем, я об этом будущем применении моей
гимнастики ума не думал.
В школах я преподавал с удовольствием. Я оказался прирожденным педагогом,
причем - на привилегированном положении. Уроков логики и психологии в каждой
школе было мало. Я числился почасовиком в пяти или шести школах сразу. Не
посещал никакие педагогические советы. К логике и психологии все относились
с пренебрежением, так что я был совершенно свободен в своем учительстве.
Главное - сохранять дисциплину в классах во время уроков. Я превращал свои
уроки в развлекательные концерты или в лекции на жизненно интересные темы.
Многие истории военных лет, вошедшие впоследствии в мои книги, я отработал
на этих уроках. Работа в школе дала мне хорошую подготовку к моим будущим
лекциям в высших учебных заведениях и к публичным лекциям. С точки зрения
владения аудиторией на любой теме и на любом материале я достиг виртуозного
совершенства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156