[270]
Важную роль сыграл мой тогдашний друг Василий Громаков, ставший к этому
времени секретарем партбюро факультета. Он был прекрасно осведомлен о моих
умонастроениях. Он не разделял их, но и он был захвачен нарастающим
стремлением к переменам и свободомыслию. Он был вполне ортодоксальным
марксистом-ленинцем, членом партии еще с войны, специализировался по
"научному коммунизму". Еще будучи студентом, стал секретарем партбюро
факультета. Это много значило в сталинские годы. От него зависело, примут
меня в аспирантуру или нет. И несмотря ни на что, он высказался в мою
пользу. Наши отношения - характерный пример тому, что психологическая,
моральная и идейная ситуация в те годы была не такой уж простой. Не было тех
резких разграничительных линий, которые стали примысливать потом. Этот же
человек, которого потом кое-кто зачислил в "недобитые сталинисты", дал мне
рекомендацию в партию, зная меня как антисталиниста.
Всеобщее стремление к обновлению, к переменам проявлялось в стране не в
прямых требованиях социальных реформ, а в бесчисленных мелких делах, которые
казались локальными и частными. О радикальных переменах в системе власти и в
образе жизни коллективов открыто не говорил никто. Да и вряд ли кто
осознавал необходимость и возможность таких перемен. Потребность в них
ощущалась именно в частностях. И в частностях они казались возможными. Те,
кто стремился к ним и ратовал за них, делали это целиком и полностью в
рамках принятых норм жизни и идеологии. Все ратовали за лучшее исполнение
воли высшего руководства и лично товарища Сталина.
На нашем факультете эта общая тенденция проявилась в своеобразном бунте
студентов, аспирантов и молодых преподавателей против низкого уровня
философской культуры и против застоя в философии, в борьбе за дальнейшее
развитие марксизма-ленинизма. Тем не менее это был бунт. Дух бунтарства
захватил и ряд профессоров старшего поколения. Заседания кафедр и ученых
советов стали превращаться в очень острые баталии. Они продолжались затем во
всякого рода забегаловках.
[271]
ДИССЕРТАЦИЯ
Темой моей диссертации был метод восхождения от абстрактного к
конкретному на материале "Капитала" К. Маркса, т. е. логический анализ
структуры "Капитала". Этот метод был открыт и в общей форме описан Гегелем и
затем Марксом как "технический" (логический) прием, удобный для исследования
и понимания таких сложных и изменчивых предметов, каким является
человеческое общество. Этот метод и был не чем иным, как логическим аспектом
диалектического метода.
В моей диссертации я осуществил анализ этого метода и описал его
составные элементы, такие, например, как изолирующая и конкретизирующая
абстракции, абстрактные модели, клеточка целого, переход от отдельного
явления к множеству однородных взаимодействующих явлений. Короче говоря, я в
диссертации установил, что диалектический метод мышления есть просто научное
мышление в условиях, когда, по словам Маркса, приемы эмпирического и
экспериментального исследования должна заменить сила абстракции, а также
теоретических допущений и дедукции применительно к сложному, изменчивому
переплетению связей и процессов. В прошлой истории философии еще до Гегеля
попытка описания такого метода была предпринята Дж. С. Миллем, но ее
почему-то никто не ставил в связь с диалектикой. В России об этом методе
писал Чернышевский, переводивший сочинения Милля на русский язык.
На многих студентов и аспирантов моя диссертация произвела сильное
впечатление. Диссертацию размножали во многих копиях. Это организовал Г.
Щедровицкий, который в те годы был моим последователем. Но она была
враждебно встречена руководителями советской философии. И это не случайно.
Превращение марксизма в господствующую государственную идеологию
сопровождалось превращением диалектики из орудия познания сложных явлений
действительности в орудие идеологического жульничества и оглупления людей.
Всякая попытка описать диалектический метод мышления как совокупность
особого рода логических приемов [272] (а именно такой была ориентация моей
работы) была обречена на осуждение в силу сложившегося в советской философии
понимания диалектики как некоего учения об общих законах бытия. На основе
идей моей диссертации образовалась небольшая группа. В нее, помимо Г.
Щедровицкого, входили Б.Г. Грушин, М. Мамардашвили и другие, но через пару
лет группа распалась.
СТАЛИНСКИЕ КАМПАНИИ
Сталинские кампании (против космополитизма, например) коснулись моих
мыслей и чувств лишь как материал для шуток и анекдотов. Мое отношение к
сталинизму имело место совсем в ином разрезе жизни. Все эти кампании
казались мне явлением на поверхности, а не в глубине потока жизни. Но все же
и меня они зацепили. На одной студенческой вечеринке я потешал собравшихся
шуточными импровизациями, которые зашли слишком далеко. В результате я
удостоился вызова в деканат факультета. В беседе участвовали руководители
факультета и активисты курса. Я вспылил и наговорил много такого, за что
тогда следовало исключение из университета и еще более суровое наказание. Но
как это ни странно, меня выручила именно моя резкость и искренность. Кроме
того, мой друг Василий Громаков был секретарем партбюро курса и членом
партбюро факультета, а один из студентов нашей группы (Петр Кондратьев) стал
даже секретарем парткома университета. С ним я вместе поступал в МИФЛИ в
1939 году. Он помнил мою скандальную историю. Во время войны он стал
политруком, затем заместителем начальника политотдела крупного авиационного
подразделения (не то дивизии, не то корпуса), получил чин майора. Мы бывали
в одних и тех же дружеских компаниях. Он был осведомлен о моих
умонастроениях, но солидарность бывших фронтовиков оказалась сильнее. Оба
они поручились за меня лично, и меня оставили в университете. Случай этот
характерен для общей ситуации в стране: репрессии имели место одновременно с
явным сопротивлением им со стороны бывших фронтовиков. [273]
По моим наблюдениям, сталинские кампании не вызывали особого энтузиазма у
населения страны и породили множество анекдотов, чего раньше не было. Мы в
стенной газете факультета рисовали карикатуры по поводу раздувания русской
философии, по поводу поисков основных законов в различных сферах природы и
общества (в подражание "открытому" Сталиным "основному закону социализма"),
по поводу превращений одних видов животных в другие (сатира на идеи
Лысенко).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156
Важную роль сыграл мой тогдашний друг Василий Громаков, ставший к этому
времени секретарем партбюро факультета. Он был прекрасно осведомлен о моих
умонастроениях. Он не разделял их, но и он был захвачен нарастающим
стремлением к переменам и свободомыслию. Он был вполне ортодоксальным
марксистом-ленинцем, членом партии еще с войны, специализировался по
"научному коммунизму". Еще будучи студентом, стал секретарем партбюро
факультета. Это много значило в сталинские годы. От него зависело, примут
меня в аспирантуру или нет. И несмотря ни на что, он высказался в мою
пользу. Наши отношения - характерный пример тому, что психологическая,
моральная и идейная ситуация в те годы была не такой уж простой. Не было тех
резких разграничительных линий, которые стали примысливать потом. Этот же
человек, которого потом кое-кто зачислил в "недобитые сталинисты", дал мне
рекомендацию в партию, зная меня как антисталиниста.
Всеобщее стремление к обновлению, к переменам проявлялось в стране не в
прямых требованиях социальных реформ, а в бесчисленных мелких делах, которые
казались локальными и частными. О радикальных переменах в системе власти и в
образе жизни коллективов открыто не говорил никто. Да и вряд ли кто
осознавал необходимость и возможность таких перемен. Потребность в них
ощущалась именно в частностях. И в частностях они казались возможными. Те,
кто стремился к ним и ратовал за них, делали это целиком и полностью в
рамках принятых норм жизни и идеологии. Все ратовали за лучшее исполнение
воли высшего руководства и лично товарища Сталина.
На нашем факультете эта общая тенденция проявилась в своеобразном бунте
студентов, аспирантов и молодых преподавателей против низкого уровня
философской культуры и против застоя в философии, в борьбе за дальнейшее
развитие марксизма-ленинизма. Тем не менее это был бунт. Дух бунтарства
захватил и ряд профессоров старшего поколения. Заседания кафедр и ученых
советов стали превращаться в очень острые баталии. Они продолжались затем во
всякого рода забегаловках.
[271]
ДИССЕРТАЦИЯ
Темой моей диссертации был метод восхождения от абстрактного к
конкретному на материале "Капитала" К. Маркса, т. е. логический анализ
структуры "Капитала". Этот метод был открыт и в общей форме описан Гегелем и
затем Марксом как "технический" (логический) прием, удобный для исследования
и понимания таких сложных и изменчивых предметов, каким является
человеческое общество. Этот метод и был не чем иным, как логическим аспектом
диалектического метода.
В моей диссертации я осуществил анализ этого метода и описал его
составные элементы, такие, например, как изолирующая и конкретизирующая
абстракции, абстрактные модели, клеточка целого, переход от отдельного
явления к множеству однородных взаимодействующих явлений. Короче говоря, я в
диссертации установил, что диалектический метод мышления есть просто научное
мышление в условиях, когда, по словам Маркса, приемы эмпирического и
экспериментального исследования должна заменить сила абстракции, а также
теоретических допущений и дедукции применительно к сложному, изменчивому
переплетению связей и процессов. В прошлой истории философии еще до Гегеля
попытка описания такого метода была предпринята Дж. С. Миллем, но ее
почему-то никто не ставил в связь с диалектикой. В России об этом методе
писал Чернышевский, переводивший сочинения Милля на русский язык.
На многих студентов и аспирантов моя диссертация произвела сильное
впечатление. Диссертацию размножали во многих копиях. Это организовал Г.
Щедровицкий, который в те годы был моим последователем. Но она была
враждебно встречена руководителями советской философии. И это не случайно.
Превращение марксизма в господствующую государственную идеологию
сопровождалось превращением диалектики из орудия познания сложных явлений
действительности в орудие идеологического жульничества и оглупления людей.
Всякая попытка описать диалектический метод мышления как совокупность
особого рода логических приемов [272] (а именно такой была ориентация моей
работы) была обречена на осуждение в силу сложившегося в советской философии
понимания диалектики как некоего учения об общих законах бытия. На основе
идей моей диссертации образовалась небольшая группа. В нее, помимо Г.
Щедровицкого, входили Б.Г. Грушин, М. Мамардашвили и другие, но через пару
лет группа распалась.
СТАЛИНСКИЕ КАМПАНИИ
Сталинские кампании (против космополитизма, например) коснулись моих
мыслей и чувств лишь как материал для шуток и анекдотов. Мое отношение к
сталинизму имело место совсем в ином разрезе жизни. Все эти кампании
казались мне явлением на поверхности, а не в глубине потока жизни. Но все же
и меня они зацепили. На одной студенческой вечеринке я потешал собравшихся
шуточными импровизациями, которые зашли слишком далеко. В результате я
удостоился вызова в деканат факультета. В беседе участвовали руководители
факультета и активисты курса. Я вспылил и наговорил много такого, за что
тогда следовало исключение из университета и еще более суровое наказание. Но
как это ни странно, меня выручила именно моя резкость и искренность. Кроме
того, мой друг Василий Громаков был секретарем партбюро курса и членом
партбюро факультета, а один из студентов нашей группы (Петр Кондратьев) стал
даже секретарем парткома университета. С ним я вместе поступал в МИФЛИ в
1939 году. Он помнил мою скандальную историю. Во время войны он стал
политруком, затем заместителем начальника политотдела крупного авиационного
подразделения (не то дивизии, не то корпуса), получил чин майора. Мы бывали
в одних и тех же дружеских компаниях. Он был осведомлен о моих
умонастроениях, но солидарность бывших фронтовиков оказалась сильнее. Оба
они поручились за меня лично, и меня оставили в университете. Случай этот
характерен для общей ситуации в стране: репрессии имели место одновременно с
явным сопротивлением им со стороны бывших фронтовиков. [273]
По моим наблюдениям, сталинские кампании не вызывали особого энтузиазма у
населения страны и породили множество анекдотов, чего раньше не было. Мы в
стенной газете факультета рисовали карикатуры по поводу раздувания русской
философии, по поводу поисков основных законов в различных сферах природы и
общества (в подражание "открытому" Сталиным "основному закону социализма"),
по поводу превращений одних видов животных в другие (сатира на идеи
Лысенко).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156