– Нет, – спокойно сказала Селия, скрыв волнение.
Никто, кроме нее, Максимилиана и Лизетты, не знал правды о том, как она попала в Новый Орлеан. Максимилиан придумал историю, объясняющую ее неожиданное появление: будто во время пиратского нападения остались в живых несколько отважных матросов, которые и спасли Селию.
– Если власти прознают об участии в этом Жюстина, – сказал Максимилиан Лизетте и Селии, – им будет легче поймать его. Каждый раз, когда упоминают имя Жюстина, все начинают интересоваться, где он. Пиратские набеги портят политическую карьеру многих важных лиц. Я знаю нескольких высокопоставленных особ, которые с радостью расправились бы с ним, чтоб другим неповадно было.
– Пусть лучше поймают Доминика Легара, – придушенным голосом сказала Селия. – Вы, наверное, догадались: мне ваш сын не по душе, месье Волеран. Но он не так жесток, как Легар.
– Конечно, – вставила Лизетта. – В глубине души Жюстин добр. Иначе зачем ему было рисковать жизнью ради тебя?
Селия промолчала. Лизетта ничего не знала о том, что произошло между ней и Жюстином, и, Селия надеялась, никогда не узнает. Лизетта видит в своем пасынке только хорошее, и Волеранам, наверное, показалось бы отвратительным поведение Селии. Уж конечно, доброта не является основным качеством Жюстина, презрительно думала она. «Да и тебя, голубушка, добропорядочной не назовешь», – с горечью мысленно заключила Селия. Она не смогла рассказать о своем страшном грехе даже местному священнику. Она никогда не сможет признаться кому-нибудь в том, что была близка с братом своего дорогого мужа и, что еще хуже, получала от этого греховное наслаждение.
Не будь жизнь на плантации так приятна, Селия, возможно, решилась бы уйти в монастырь. Мысль о покое и уединении казалась ей заманчивой, и выходить замуж во второй раз она не собиралась. Филипп был ее первой и единственной любовью, и едва ли кто-нибудь сможет заменить его. Но у Волеранов было спокойно, никто не нарушал ее уединения. К тому же Селия очень привязалась к рыжеволосым детишкам Лизетты – Эвелине, Анжелине и Рафу, – которые стали называть ее тетушкой. По креольской традиции вдовы и старые девы становились в семье наставницами детей своих родственников. Девочки – восьми и шести лет – частенько приходили навестить Селию: она жила одна в небольшом хорошеньком домике, построенном неподалеку от главного дома усадьбы.
Обычно этот флигель занимали неженатые члены семьи и подрастающие дети мужского пола, но сын Максимилиана и Лизетты Рафаэль пребывал еще в младенческом возрасте, а больше Волеранов-мужчин на плантации не было. По настоянию Лизетты Селия изменила убранство домика. Максимилиан привел ее на чердак главного дома. Здесь хранилась старинная мебель, картины, изящные безделушкм. «Бери все, что понравится», – сказал он.
К своему удовольствию, Селия откопала там настоящие сокровища: гобелены нежных зеленых и розовых тонов, тонкий фарфор, итальянские часы в стиле барокко, украшенные крошечными фигурками сатиров, диван и кресла в стиле Людовика XV, с позолоченными ножками, обтянутые шелковой тканью лимонного цвета. И вскоре «холостяцкий», как его называли" флигель превратился в уютный дом с просторными светлыми комнатами. Селии там очень нравилось. Особенно ей полюбилась гостиная с застекленными дверьми и каминной доской из белого мрамора, а также библиотека – комната была необычной восьмиугольной формы, ее обставили мебелью, сделанной местными креольскими мастерами.
– Здесь стало так красиво! – воскликнула Лизетта, увидев результаты труда Селии. – Ты, я вижу, умеешь подобрать цвета и украсить дом… Ой, а здесь что такое?
Она открыла дверь в самую маленькую комнату в доме, всю меблировку которой составляли старый прямоугольный стол, табурет и мольберт. Не было ни занавесей на окнах, ни ковров на полу. В углу стояли чистые загрунтованные холсты. На столе лежали альбомы для этюдов, кисти и краски. Лизетта удивленно уставилась на Селию:
– Я и не подозревала, что ты художница.
Селия покраснела.
– Нет, какая я художница, что вы… Я просто… Мне нравится… Прошу вас, не смотрите на мою мазню, мне не хотелось бы, чтобы это кто-нибудь видел.
Лизетта отдернула руку от альбома для этюдов.
Испугавшись, что Лизетта обидится, Селия стала оправдываться и еще больше покраснела.
– Мои работы никто никогда не видел. В детстве я любила рисовать, но потом умерла мама, и мне стало не до этого. – Она смущенно откашлялась. – Надеюсь, вы не будете возражать, что я превратила эту комнату в мастерскую? Все это просто так, от нечего делать, но меня успокаивает сам процесс… Будь Филипп жив, я ни за что не стала бы рисовать. Он захотел бы взглянуть на мою мазню, а я бы этого не вынесла.
– Ну что ты, Селия, – ласково сказала Лизетта. – Не нужно так расстраиваться. Можешь использовать эту комнату по своему усмотрению. Я никогда тебе не помешаю.
– Спасибо, – еле слышно поблагодарила Селия. Лизетта задумчиво посмотрела на ее опущенную головку:
– Ты такая тихая и нетребовательная, дорогая, даже слишком. Иногда меня это тревожит.
– У меня есть все… нет никаких причин тревожиться за меня. – Селия стала шаг за шагом отступать к двери, боясь, что Лизетта спросит что-нибудь еще. Этой женщине было свойственно заботиться обо всех, кто ее окружал. Но Селия за всю свою жизнь была откровенна лишь с очень немногими людьми: с отцом, братьями, сестрами и с Филиппом.
Селия написала отцу о смерти Филиппа и о жизни на плантации. На свои сдержанные, даже суховатые письма она получала сочувственные, но не менее сдержанные ответы от отца и братьев. Возможно, постороннему наблюдателю их отношения показались бы несколько холодноватыми. Но все Веритэ были людьми практичными и умели управлять своими чувствами. Ее отец был уверен, что главное – крепкое здоровье, а все остальное не так важно. Никто, даже Филипп, не проникал еще в потаенные уголки ее души.
Селия подозревала, что способна на сильные чувства. Страсти, спрятанные глубоко в ее душе, пугали ее. Она мучилась вопросом: были бы они с Филиппом по-настоящему близки – не только физически, но и духовно? Но теперь она уже никогда не получит ответа.
Селия не позволяла себе думать о Филиппе перед сном. А если такое случалось, она непременно видела во сне, как он тонет, протягивает к ней руки и умоляет спасти. Она просыпалась в поту и слезах с ощущением, что Филипп жив.
* * *
– Нет, Веста, – уговаривала Селия рыжую кошку, пытавшуюся вскарабкаться ей на колени.
С тех пор как Селия перебралась в "холостяцкий флигель, кошка поселилась у нее. Смирившись с непрошеным вторжением, Селия назвала ее Вестой в честь древнеримской богини домашнего очага.
Сейчас Селия сидела в уединенном уголке сада, укрытом от посторонних взглядов двумя рядами лимонных деревьев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76