ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


М. Я. Мудровым одним из первых в отечественной медицине была разработана особая система расспроса больного, которую впоследствии развил и усовершенствовал выдающийся русский терапевт второй половины XIX века Г. А. Захарьин.
Мудров писал: «Чтобы узнать болезнь подробно, нужно врачу расспросить больного: когда болезнь его посетила в первый раз; в каких частях тела показала первые ему утеснения; вдруг ли напала, как сильный неприятель, или приходила яко тать в нощи? Где первое показала свое насилие?…»
Несколько историй болезни Мудров собственноручно вписал в красную с золотым обрезом и украшениями сафьяновую книгу, которая долгие годы служила образцом ведения историй болезни для врачей и студентов.
До трагической гибели поэта М. Я. Мудров не дожил.

X. X. Саломон

И. Ф. Мойер
Подобно тем врачам, которые идут, как он писал, туда, где «ад источает всю лютость и искусство к убийству и мучению смертных», он сам ушел на борьбу с эпидемией холеры и погиб в расцвете творческих сил, заразившись от больного. Умерших от холеры хоронили на отдельных кладбищах. Похоронный обряд совершали ночью при свете смоляных факелов. На одном из таких заброшенных холерных кладбищ на Выборгской стороне находилась могила М. Я. Мудрова.
На памятнике замечательному доктору было написано, что он скончался в 1831 году «на подвиге подавання помощи зараженным холерою в Санкт-Петербурге и пал оной жертвою своего усердия. Полезного житья его было 55 лет».
3
Продолжим, однако, описание физического развития Пушкина. Сестра поэта, вспоминая детские годы, свидетельствует: «…своею неповоротливостью, происходившею от тучности тела, и всегдашнею молчаливостью приводил иногда мать в отчаяние. Она почти насильно водила его гулять и заставляла бегать, отчего он охотнее оставался с бабушкой Марьею Алексеевною, залезал в ее корзину и смотрел, как она занималась рукодельем… Достигнув семилетнего возраста, он стал резов и шаловлив…»
Когда Иван Пущин познакомился с двенадцатилетним Пушкиным, неуклюжести, вялости не было и в помине. Это был живой, подвижный, быстроглазый мальчик.
По-видимому, родительские укоры и насмешки привели к тому, что в шкале человеческих ценностей у него получили приоритет физическая сила и ловкость.
К занятиям в Лицее Пушкин был подготовлен лучше, чем многие его товарищи. Но он вовсе не думал это как-то выказывать. Напротив, как пишет И. Пущин, «все научное он считал ни во что и как будто желал только доказать, что мастер бегать, прыгать через стулья, бросать мячик и пр…».
Строгий распорядок шестилетней жизни в Лицее (подъем в 6 утра, отбой в 10 вечера) с регулярным питанием, чередованием умственных занятий и отдыха, обязательными трехразовыми прогулками, хорошими гигиеническими условиями благоприятно отразился на его физическом развитии, а скромная обстановка его «кельи» (железная кровать, комод, конторка, за которой он занимался, стул, стол для умывальника) сделала его непритязательным в быту.
Примерно те же предметы, втиснутые в одну комнату (зато все необходимое под рукой), нашел И. И. Пущин, навестивший друга в Михайловском зимой 1825 года: «…В этой небольшой комнате помещалась кровать его с пологом, письменный стол, диван, шкаф с книгами и пр. Во всем поэтический беспорядок, везде разбросаны исписанные листы бумаги, всюду валялись обкусанные, обожженные кусочки перьев (он всегда, с самого Лицея, писал оглодками, которые едва можно было держать в пальцах)».
Оставшись в целом доме один, он не только не собирался обживать пустующую его половину, но даже не выбрал себе комнату побольше.
Привычки юности, как и привязанности, – самые стойкие. И через много лет он будет придерживаться почти лицейского распорядка. Правда, когда хорошо пишется, чтобы не спугнуть вдохновения, работает лежа в постели. «…Просыпаюсь в семь часов, пью кофей, и лежу до трех часов. Недавно расписался, и уже написал пропасть, – информирует он Наталью Николаевну из Болдина в 1833 году. – В три часа сажусь верхом, в пять в ванну и потом обедаю картофелем, да грешневой кашей. До девяти часов – читаю. Вот тебе мой день, и все на одно лицо».
В другой раз – из Михайловского осенью 1835 года: «…Я много хожу, много езжу верхом… Ем я печеный картофель… и яйца всмятку… Вот мой обед. Ложусь в 9 часов; встаю в 7…»
В еде Александр Сергеевич был неприхотлив, или, как однажды выразился П. А. Вяземский, лакомкой он не был, хотя имел любимые «блюда»: печеный картофель, моченые яблоки, варенье из крыжовника и некоторые другие «дары природы». Менее чем за час до смерти ему захотелось моченой морошки. Он с нетерпением ожидал, пока ее принесли. Вкус болотной ягоды – последнее приятное ощущение, которое испытал Пушкин.
По мнению одних, ростом Александр Сергеевич был мал, другие же пишут, что он был среднего роста. Однако почти все мемуаристы сходятся на том, что он был плечист, тонок в талии и сложен крепко и соразмерно. Да и сам Александр Сергеевич об этом прекрасно знал. «…Мерялся поясом с Евпраксией, и тальи наши нашлись одинаковы, – писал он брату из Михайловского и, чуть-чуть кокетничая, с улыбкой заключил: – След из двух одно: или я имею талью 15-летней девушки, или она талью 25-летнего мужчины».
Что же касается разнотолков о росте Пушкина, то спор этот легко разрешим.
Художник Г. Г. Чернецов, работая над известной картиной «Парад на Царицыном лугу», в апреле 1832 года писал с натуры группу поэтов: А. С. Пушкина, И. А. Крылова, В. А. Жуковского и Н. И. Гнедича. Под изображением Пушкина рукой художника помечено: «…ростом 2 арш. 5 верш, с половиной», что в переводе на десятичную систему составляет 166,74 см, т– е. по тем временам рост вполне средний.
Александр Сергеевич постоянно поддерживал хорошую физическую форму. Он был неутомимым ходоком. Прогуливался часто с тяжелой (по определению кучера Пушкина П. Парфенова, девятифунтовой) железной палицей, которую к тому же нередко подбрасывал и ловил на лету. Верховая езда была его страстью. Ему седлали то прекрасного аргамака, то крестьянскую лошадку, которой за это перепадал овес. Александр Сергеевич дорожил репутацией хорошего наездника и однажды, повредив во время скачки руку, убеждал П. А. Вяземского, что он не свалился с лошади, а упал на льду с лошадью: «Большая разница для моего наезднического честолюбия».
Летом, находясь в Михайловском, Пушкин подолгу плавал в Сороти, а зимой пред завтраком принимал ванну со льдом. Правда, ванной служила большая бочка, которую наполняли водой. Кучер Александра Сергеевича вспоминал: «…утром встанет, пойдет в баню, прошибет кулаком лед в ванне, сядет, окатится, да иназад, потом сейчас на лошадь и гоняет тут по лугу; лошадь взмылит и пойдет к себе».
К этому надо еще добавить его любовь к русской бане, которую он называл «наша вторая мать»:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69