Хуан поднял голову от книги и доверительно сказал:
— Убегу я из этого дома.
— Убежишь?
— Ага.
— Куда, Хуан?
— Туда, где меня не будут бить.
— Когда, Хуан?
— Сегодня ночью.
— Сегодня ночью ты убежишь из дому, Хуан?
— Ага.
— И найдешь себе новую маму?
— Конечно.
У Кико отнялся язык. Хуан добавил еще таинственнее и тише, показывая на кровати Пабло и Маркоса:
— Я сделаю веревки из простынь, свяжу их и уйду через балкон.
— Как волхвы?
— Да, как волхвы.
Кико поморгал и сказал, широко улыбаясь:
— Я хочу, чтобы волхвы подарили мне танк. А ты, Хуан?
— Вот еще! — сказал Хуан.
Доми посмотрела на них:
— Что это вы там шепчетесь?
— Ничего, — ответил Хуан.
Кико достал из кармана свой тюбик и, присев на корточки, стал возить его по полу, гудя, как мотор, и время от времени делая «бии-бии». Под кроватью Пабло что-то блестело. Подойдя ближе, Кико увидел, что это маленький сапожный гвоздик. Он подобрал гвоздь, посмотрел на Доми и сунул его в карман. Потом выпрямился, спрятал тюбик и подошел к Хуану.
— Мне скучно, — сказал он.
Хуан читал «Покорение Дальнего Запада». Кико увидел рисунок, на котором было много синего, схватил Доми за подол черного платья и заставил ее взглянуть
— Смотри, Доми, Сан-Себас.
— Да, да, — отозвалась Доми.
— Помнишь Марилоли?
— И Беа.
— И Беа тоже?
— Ну ясно, Беа тоже божья тварь, верно?
— Я хочу в Сан-Себас, Доми.
— Когда будет тепло. Сейчас холодно.
— В Сан-Себасе есть коровы, правда, Доми?
— Конечно есть.
Кико подумал несколько мгновений и вдруг сказал:
— Доми, спой нам про мальчика, который ел вместе с коровами, а?
Хуан закрыл книгу.
— Правда, Доми, спой, — поддержал он.
Доми посадила девочку на стол и следила, чтобы та не свалилась, девочка ползала по столу и говорила «а-та-та» или садилась и тыкала Доми в нос, в глаза, в уши.
— Молчи, Крис, — сказал Кико. — Доми будет петь.
— Садись на свой стул, — повелительно сказала Доми.
Кико подтащил плетеное креслице к ногам старухи и уселся. Оба мальчика, подняв личики, выжидательно смотрели на Доми. Доми откашлялась и наконец затянула:
Вы послушайте повесть
о преступном отце,
бессердечном и злом человеке:
в Вальдепеньяс он взял
и сынка своего
запер в хлев без еды и навеки.
Сумрачными каденциями и дрожащими тремоло Доми подчеркивала драматизм слов. Кико смотрел на черное отверстие в ряду нижних зубов; от этого темного проема ему становилось еще страшнее, по спине пробегал приятный холодок.
Что коровы едят,
то и он с ними ест:
где траву, где горох, где люцерну,
ведь другой-то еды
ему редко дают,
да и та уже с запахом скверным.
А отец все сильней
лупит палкой мальца,
да и мачеха тоже подбавит.
У бедняжки все тело
в крови и в рубцах,—
нет, людьми они зваться не вправе.
Доми перевела дыхание, посмотрела на них, и чуть потеплели на секунду ее зрачки, неподвижные и отливающие сталью, как у ястреба. Смягчив голос, она допела последний куплет:
Плачьте, матери, плачьте,
и у вас дети есть,—
этот изверг двадцатого века
заставляет ребенка
нести тяжкий крест
без еды, без воды и без света.
Кико и Хуан слушали, раскрыв рты. После последнего слова они несколько мгновений сидели неподвижно. Кико взглянул на Хуана и улыбнулся. Хуан спросил у Доми:
— И все?
— Все. За один сентимо больше не дают.
Кико вцепился в края своего плетеного креслица и ездил на нем по комнате, не переставая улыбаться.
— Красивая песня, правда, Хуан? — сказал он.
И сам кивал, подтверждая правильность своих слов. Вдруг он вскочил, схватил Доми за подол и требовательно произнес:
— Доми, спой про Роситу Энкарнаду, слышишь?
Лицо Хуана озарилось радостью:
— Ага, Доми, о двулезом кинжале.
Крис сказала «а-ти-та», и Кико так и расцвел: «Она сказала Росита, ты слышал, Хуан?» И, снова усаживаясь на стул, он смеялся и повторял: «Крис сказала Росита», и потом, взглянув на Доми: «Крис уже умеет говорить, правда, Доми?»
Доми оборвала его:
— Ну так петь или не петь?
— Пой, пой, Доми, — хором отозвались мальчики.
Доми опять прочистила горло, но все-таки ее голос звучал чуть гнусаво, чуть протяжно, как у слепых:
Мы вернулись с войны африканской,
разгорелась солдатская кровь.
Мы из Африки жаркой вернулись —
где ты, прежняя наша любовь?
Доми изменила тембр голоса. Всякий раз, когда она пела за Солдата, голос ее становился ниже и глуше, словно шел из-под земли:
Ты клялась мне, Роса Энкарнада,
ждать меня, за других не идти.
А теперь я вернулся, и что же? —
за другим уже замужем ты.
Старуха сделала многозначительную паузу и посмотрела на мальчиков, зачарованно глядевших ей в рот. Ее голос стал вдруг пронзительным и молящим:
Пощади ты меня, ради бога,
только жизнь сохрани мне сейчас,—
в поцелуях, что нынче ты просишь,
никогда не получишь отказ.
Хуан качнул головой. Он знал, что Солдат не станет ее целовать, и все же неизменно боялся: а вдруг он уступит и польстится на поцелуи. Кико взглянул на брата краешком глаза и тоже качнул головой, толком не зная отчего. Голос Доми напрягся и, чуть сгустившись, зазвучал живее и трагичнее:
Не хочу я твоих поцелуев,
я хочу только месть совершить.
И, доставши кинжал свой двулезый,
ее белую грудь он прошил.
Лица обоих мальчиков сияли. Собрав лоб в складки, Хуан сказал:
— Острый с двух сторон. Ой, Доми, сколько, наверное, крови было!
— Сам подумай, сынок, — ответила Доми. — Женщина молодая, в самом соку, откормленная что твоя телка.
Кико упрямо, сосредоточенно смотрел на старуху.
— Телка, — повторил он. — Спой нам еще раз про мальчика, который ел с коровами, а, Доми?
— Нет, — ответила Доми. — Хватит мне петь. Потом у меня воспалится горло и я не смогу заснуть.
Кико был так поглощен, так потрясен всем услышанным, что полностью забыл о своих естественных надобностях; ощутив горячую влагу между ног, он соскочил с места, бросился в розовую ванную, приподнял крышку, но было уже поздно.
5 часов
Кико шатался по комнате, прячась между кроватями и шкафом, и всякий раз, как Доми взглядывала на него, поспешно скрещивал ноги, чтобы скрыть предательское пятно. Доми играла с Кристиной, показывала ей автомобили, проносившиеся по проспекту, делала «шлеп-шлеп» по головке и только изредка спрашивала — исключительно для порядка:
— Что ты там делаешь, Кико?
— Ничего, — отвечал мальчик и передвигался по комнате, не разжимая ног, хотя штанишки больно терли ему кожу.
Хуан опять читал «Покорение Дальнего Запада», и все внимание Кико было теперь направлено на звуки, доносившиеся из-за дверей. Он трижды слышал, как звонил белый телефон, и трижды переводил дух, зная, что Мама будет говорить. Но он понимал, что час полдника близок, и понимал, что Маме хватит и десяти секунд, чтобы оценить ситуацию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
— Убегу я из этого дома.
— Убежишь?
— Ага.
— Куда, Хуан?
— Туда, где меня не будут бить.
— Когда, Хуан?
— Сегодня ночью.
— Сегодня ночью ты убежишь из дому, Хуан?
— Ага.
— И найдешь себе новую маму?
— Конечно.
У Кико отнялся язык. Хуан добавил еще таинственнее и тише, показывая на кровати Пабло и Маркоса:
— Я сделаю веревки из простынь, свяжу их и уйду через балкон.
— Как волхвы?
— Да, как волхвы.
Кико поморгал и сказал, широко улыбаясь:
— Я хочу, чтобы волхвы подарили мне танк. А ты, Хуан?
— Вот еще! — сказал Хуан.
Доми посмотрела на них:
— Что это вы там шепчетесь?
— Ничего, — ответил Хуан.
Кико достал из кармана свой тюбик и, присев на корточки, стал возить его по полу, гудя, как мотор, и время от времени делая «бии-бии». Под кроватью Пабло что-то блестело. Подойдя ближе, Кико увидел, что это маленький сапожный гвоздик. Он подобрал гвоздь, посмотрел на Доми и сунул его в карман. Потом выпрямился, спрятал тюбик и подошел к Хуану.
— Мне скучно, — сказал он.
Хуан читал «Покорение Дальнего Запада». Кико увидел рисунок, на котором было много синего, схватил Доми за подол черного платья и заставил ее взглянуть
— Смотри, Доми, Сан-Себас.
— Да, да, — отозвалась Доми.
— Помнишь Марилоли?
— И Беа.
— И Беа тоже?
— Ну ясно, Беа тоже божья тварь, верно?
— Я хочу в Сан-Себас, Доми.
— Когда будет тепло. Сейчас холодно.
— В Сан-Себасе есть коровы, правда, Доми?
— Конечно есть.
Кико подумал несколько мгновений и вдруг сказал:
— Доми, спой нам про мальчика, который ел вместе с коровами, а?
Хуан закрыл книгу.
— Правда, Доми, спой, — поддержал он.
Доми посадила девочку на стол и следила, чтобы та не свалилась, девочка ползала по столу и говорила «а-та-та» или садилась и тыкала Доми в нос, в глаза, в уши.
— Молчи, Крис, — сказал Кико. — Доми будет петь.
— Садись на свой стул, — повелительно сказала Доми.
Кико подтащил плетеное креслице к ногам старухи и уселся. Оба мальчика, подняв личики, выжидательно смотрели на Доми. Доми откашлялась и наконец затянула:
Вы послушайте повесть
о преступном отце,
бессердечном и злом человеке:
в Вальдепеньяс он взял
и сынка своего
запер в хлев без еды и навеки.
Сумрачными каденциями и дрожащими тремоло Доми подчеркивала драматизм слов. Кико смотрел на черное отверстие в ряду нижних зубов; от этого темного проема ему становилось еще страшнее, по спине пробегал приятный холодок.
Что коровы едят,
то и он с ними ест:
где траву, где горох, где люцерну,
ведь другой-то еды
ему редко дают,
да и та уже с запахом скверным.
А отец все сильней
лупит палкой мальца,
да и мачеха тоже подбавит.
У бедняжки все тело
в крови и в рубцах,—
нет, людьми они зваться не вправе.
Доми перевела дыхание, посмотрела на них, и чуть потеплели на секунду ее зрачки, неподвижные и отливающие сталью, как у ястреба. Смягчив голос, она допела последний куплет:
Плачьте, матери, плачьте,
и у вас дети есть,—
этот изверг двадцатого века
заставляет ребенка
нести тяжкий крест
без еды, без воды и без света.
Кико и Хуан слушали, раскрыв рты. После последнего слова они несколько мгновений сидели неподвижно. Кико взглянул на Хуана и улыбнулся. Хуан спросил у Доми:
— И все?
— Все. За один сентимо больше не дают.
Кико вцепился в края своего плетеного креслица и ездил на нем по комнате, не переставая улыбаться.
— Красивая песня, правда, Хуан? — сказал он.
И сам кивал, подтверждая правильность своих слов. Вдруг он вскочил, схватил Доми за подол и требовательно произнес:
— Доми, спой про Роситу Энкарнаду, слышишь?
Лицо Хуана озарилось радостью:
— Ага, Доми, о двулезом кинжале.
Крис сказала «а-ти-та», и Кико так и расцвел: «Она сказала Росита, ты слышал, Хуан?» И, снова усаживаясь на стул, он смеялся и повторял: «Крис сказала Росита», и потом, взглянув на Доми: «Крис уже умеет говорить, правда, Доми?»
Доми оборвала его:
— Ну так петь или не петь?
— Пой, пой, Доми, — хором отозвались мальчики.
Доми опять прочистила горло, но все-таки ее голос звучал чуть гнусаво, чуть протяжно, как у слепых:
Мы вернулись с войны африканской,
разгорелась солдатская кровь.
Мы из Африки жаркой вернулись —
где ты, прежняя наша любовь?
Доми изменила тембр голоса. Всякий раз, когда она пела за Солдата, голос ее становился ниже и глуше, словно шел из-под земли:
Ты клялась мне, Роса Энкарнада,
ждать меня, за других не идти.
А теперь я вернулся, и что же? —
за другим уже замужем ты.
Старуха сделала многозначительную паузу и посмотрела на мальчиков, зачарованно глядевших ей в рот. Ее голос стал вдруг пронзительным и молящим:
Пощади ты меня, ради бога,
только жизнь сохрани мне сейчас,—
в поцелуях, что нынче ты просишь,
никогда не получишь отказ.
Хуан качнул головой. Он знал, что Солдат не станет ее целовать, и все же неизменно боялся: а вдруг он уступит и польстится на поцелуи. Кико взглянул на брата краешком глаза и тоже качнул головой, толком не зная отчего. Голос Доми напрягся и, чуть сгустившись, зазвучал живее и трагичнее:
Не хочу я твоих поцелуев,
я хочу только месть совершить.
И, доставши кинжал свой двулезый,
ее белую грудь он прошил.
Лица обоих мальчиков сияли. Собрав лоб в складки, Хуан сказал:
— Острый с двух сторон. Ой, Доми, сколько, наверное, крови было!
— Сам подумай, сынок, — ответила Доми. — Женщина молодая, в самом соку, откормленная что твоя телка.
Кико упрямо, сосредоточенно смотрел на старуху.
— Телка, — повторил он. — Спой нам еще раз про мальчика, который ел с коровами, а, Доми?
— Нет, — ответила Доми. — Хватит мне петь. Потом у меня воспалится горло и я не смогу заснуть.
Кико был так поглощен, так потрясен всем услышанным, что полностью забыл о своих естественных надобностях; ощутив горячую влагу между ног, он соскочил с места, бросился в розовую ванную, приподнял крышку, но было уже поздно.
5 часов
Кико шатался по комнате, прячась между кроватями и шкафом, и всякий раз, как Доми взглядывала на него, поспешно скрещивал ноги, чтобы скрыть предательское пятно. Доми играла с Кристиной, показывала ей автомобили, проносившиеся по проспекту, делала «шлеп-шлеп» по головке и только изредка спрашивала — исключительно для порядка:
— Что ты там делаешь, Кико?
— Ничего, — отвечал мальчик и передвигался по комнате, не разжимая ног, хотя штанишки больно терли ему кожу.
Хуан опять читал «Покорение Дальнего Запада», и все внимание Кико было теперь направлено на звуки, доносившиеся из-за дверей. Он трижды слышал, как звонил белый телефон, и трижды переводил дух, зная, что Мама будет говорить. Но он понимал, что час полдника близок, и понимал, что Маме хватит и десяти секунд, чтобы оценить ситуацию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28