Стан, стройный, будто выточенный из нефрита, закутан в простой, но приятный взору халат. На халате вышиты пионы, переплетенные с цветами тотоса, – узор, достойный небожителей. Из-под длинных рукавов видны пальцы, нежные и хрупкие, как ростки весенних цветов. Глядеть на такую красавицу – потерять рассудок, полюбить ее – обрести мудрость тысячелетий, стать человеком, во плоти вошедшим в рай.
– Здравствуй, Нэнхун, – сказал император, не понимая, как ему еще может повиноваться голос.
– Владыка, – прошептала Нэнхун и хотела земно поклониться, но император остановил ее, не в силах оторвать взгляда от прекрасного лица.
– Они все лгали о тебе, – сказал император, не понимая, о чем говорит. Сердце его плакало и смеялось, сгорало в прах и возрождалось из пепла, как священный феникс. – Они клеветали на тебя. Я их всех казню.
– Государь, молю вас не делать этого! – воскликнула Нэнхун. – Я только ваша раба...
– Ты – моя госпожа, – сказал император Жоадин. – По одному твоему слову помилую, по другому – предам смерти.
– Я недостойна такого! – Тут Нэнхун пала на колени и увидела, что император бос, а ноги его стерты в кровь. – О владыка! Вы сбили в кровь ноги!
– А, не обращай внимания, – отмахнулся император. – Это все проклятые золотые туфли. Натирают ужасно, не понимаю, как до меня их носили две династии императоров. Я их бросил где-то у беседки. Пошлем потом твою курносую служанку, она подберет. Ну, встань же с колен, милая моя! Дай мне вдоволь налюбоваться тобой.
И тут зашипел чайник, вода из него переливалась через край.
– Юй, чайник! – вскрикнула Нэнхун. – О, простите нас, государь, что мы, как должно, не подготовились к вашему приходу...
– Это верно, – сказал император. Плотной полой своего драгоценного халата обмотал руку и снял плюющийся кипятком чайник с огня. – Да что возьмешь с твоей курносой служанки, кроме веснушек? Где у вас чашки и заварка? Я сам приготовлю чай. И не спорьте.
Тут Юй, до сих пор пребывавшая в каком-то окаменении, пришла в себя и всплеснула руками:
– Статочное ли это дело, небесный государь! Позвольте мне!
– Милая, твоя служанка мало того, что самая курносая девчонка во всей Яшмовой Империи, так еще и навострилась перечить самому императору.
– Простите ее, простите меня, – сказала Нэнхун и взглянула на государя взглядом, от которого Жоадин почувствовал себя крылатым, как феникс, и могучим, как снежный лев. – Почтительно прошу у вас разрешения омыть вам ноги...
– Нет, это я прошу! – пискнула Юй.
– Оставьте, – отмахнулся император. – Где у вас столик для чая? Я так и буду стоять с чайником в руке?
Юй вскочила, отодвинула в сторону ширму:
– Прошу пожаловать во внутренние покои!
Император, держа в одной руке чайник, а другую П0ложив на плечо заалевшей от смущения Нэнхун, вошел в покои, бывшие одновременно и спальней, и чайной комнатой, и кабинетом для упражнений в рукоделиях (император увидел на круглом столике свечу и разложенный кусок тафты с начатой вышивкой). Кровать была задернута пологом из серого шелка, на чайном столике облупился лак, но все было опрятно и изящно.
Юй подала чашки, блюдце для заварки... Император сам растер плитку чая, понюхал при этом щепотку, сморщил нос:
– Какой чай вы пьете? Обычный?! Разве верховный евнух не снабжает вас всем самым лучшим?
Нэнхун промолчала; глядя на нее, промолчала и служанка.
– Что я спрашиваю... – пробормотал император и приготовил чай. Сел, усадил рядом Нэнхун, беспрестанно ею любуясь, – Хочешь, я пошлю твою служанку за дворцовым распорядителем, и он немедленно устроит здесь все для настоящего пира? По дивным твоим глазам вижу, что нет. И мне это не по душе. Я хочу вкусить того, что вкушала ты, узнать, как ты жила, как страдала. Я хочу сделать для тебя все. Луна станет твоим зеркалом, а солнце – подносом для сладостей!
– Не нужно, мой император, – робко улыбаясь, сказала Нэнхун. – Я ничего не стою...
– Воздух тоже ничего не стоит, но как прожить без воздуха? – пылко сказал император. От близости нежного тела Нэнхун у него кружилась голова, как у юноши, ни разу не познавшего любви. – Я буду Дышать только тобой, Нэнхун.
Они допили терпкий чай и отослали Юй искать золотые императорские туфли у Лотосовой беседки.
Только цапли, вышитые на сером шелковом пологе, видели, как император Жоа-дин погружался в пучину неизведанного блаженства и как алел румянец на щеках, плечах и груди Нэнхун – румянец от поцелуев, что изливались на нее, подобно весеннему ливню.
Так минула ночь, за бумажным окном засияло свежее осеннее утро. Император проснулся и долго любовался женщиной, что спала с ним рядом. Теперь, при свете утра, она виделась ему еще прекрасней. Но это была не высокомерная красота и не смазливость, рождающая одну лишь похоть; прелесть Нэнхун проникала в самую душу, преображала сердце, уча его любить, жалеть и преклоняться. Жоа-дин увидел, что его возлюбленная много плакала и жила печалью, и мысленно поклялся, что отныне никакая скорбь не коснется этого драгоценного лица.
Нэнхун открыла глаза и посмотрела на императора.
– Я видела сон, – прошептала она. – Вы и я – мы стали птицами. Бессмертными фениксами с крыльями пурпурными, как лепестки пламени. Мы парили выше горных вершин, выше облаков, среди бесконечного сияния и красоты...
– Это благой сон, возлюбленная моя, – сказал император, целуя Нэнхун. – Он предвещает счастливые изменения в нашей жизни. Я выстрою для тебя дворец, где стены будут из нефрита и яшмы, полы там устелют мягкими коврами из далекой жаркой страны Хургистан, чтобы твои; прелестные ножки не знали неудобства. Там будут драгоценные вазы и безделушки из золота и серебра – пусть они вызывают улыбку на нежных твоих устах. А наше ложе будет ароматно и укромно, как сердцевина лотоса... Я превращу твою жизнь в рай.
– Рай – там, где вы, – сказала Нэнхун. – Зачем мне дворец, разве здесь я мало любила вас?..
– Любовь надо вознаграждать, – прошептал император, скользя губами по шелковистой коже возлюбленной.
– Любовь нуждается в любви, а не в награде, ответила Нэнхун.
Жоа-дин стиснул Нэнхун так, что она сладко застонала, и спросил, улыбаясь:
– Как ты смеешь возражать своему императору?! Ну, берегись!
... Рассвет давно уже сменился полднем, а маленькая Юй все бродила у Лотосовой беседки, держа в руках золотые императорские туфли.
– Эй, курносая! – услышала вдруг она.
Юй обернулась к озеру и увидела, что на перилах мраморного мостика сидит прекрасный юноша, в котором она признала Небесного Чиновника Аня. Чиновник-небожитель приветливо помахал девушке рукой с раскрытым веером:
– Что, удивилась?
– О, бессмертный! – прошептала Юй. – Как вы здесь оказались?
– За любопытство я прищемлю тебе твой курносый нос, – рассмеялся Небесный Чиновник Ань.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
– Здравствуй, Нэнхун, – сказал император, не понимая, как ему еще может повиноваться голос.
– Владыка, – прошептала Нэнхун и хотела земно поклониться, но император остановил ее, не в силах оторвать взгляда от прекрасного лица.
– Они все лгали о тебе, – сказал император, не понимая, о чем говорит. Сердце его плакало и смеялось, сгорало в прах и возрождалось из пепла, как священный феникс. – Они клеветали на тебя. Я их всех казню.
– Государь, молю вас не делать этого! – воскликнула Нэнхун. – Я только ваша раба...
– Ты – моя госпожа, – сказал император Жоадин. – По одному твоему слову помилую, по другому – предам смерти.
– Я недостойна такого! – Тут Нэнхун пала на колени и увидела, что император бос, а ноги его стерты в кровь. – О владыка! Вы сбили в кровь ноги!
– А, не обращай внимания, – отмахнулся император. – Это все проклятые золотые туфли. Натирают ужасно, не понимаю, как до меня их носили две династии императоров. Я их бросил где-то у беседки. Пошлем потом твою курносую служанку, она подберет. Ну, встань же с колен, милая моя! Дай мне вдоволь налюбоваться тобой.
И тут зашипел чайник, вода из него переливалась через край.
– Юй, чайник! – вскрикнула Нэнхун. – О, простите нас, государь, что мы, как должно, не подготовились к вашему приходу...
– Это верно, – сказал император. Плотной полой своего драгоценного халата обмотал руку и снял плюющийся кипятком чайник с огня. – Да что возьмешь с твоей курносой служанки, кроме веснушек? Где у вас чашки и заварка? Я сам приготовлю чай. И не спорьте.
Тут Юй, до сих пор пребывавшая в каком-то окаменении, пришла в себя и всплеснула руками:
– Статочное ли это дело, небесный государь! Позвольте мне!
– Милая, твоя служанка мало того, что самая курносая девчонка во всей Яшмовой Империи, так еще и навострилась перечить самому императору.
– Простите ее, простите меня, – сказала Нэнхун и взглянула на государя взглядом, от которого Жоадин почувствовал себя крылатым, как феникс, и могучим, как снежный лев. – Почтительно прошу у вас разрешения омыть вам ноги...
– Нет, это я прошу! – пискнула Юй.
– Оставьте, – отмахнулся император. – Где у вас столик для чая? Я так и буду стоять с чайником в руке?
Юй вскочила, отодвинула в сторону ширму:
– Прошу пожаловать во внутренние покои!
Император, держа в одной руке чайник, а другую П0ложив на плечо заалевшей от смущения Нэнхун, вошел в покои, бывшие одновременно и спальней, и чайной комнатой, и кабинетом для упражнений в рукоделиях (император увидел на круглом столике свечу и разложенный кусок тафты с начатой вышивкой). Кровать была задернута пологом из серого шелка, на чайном столике облупился лак, но все было опрятно и изящно.
Юй подала чашки, блюдце для заварки... Император сам растер плитку чая, понюхал при этом щепотку, сморщил нос:
– Какой чай вы пьете? Обычный?! Разве верховный евнух не снабжает вас всем самым лучшим?
Нэнхун промолчала; глядя на нее, промолчала и служанка.
– Что я спрашиваю... – пробормотал император и приготовил чай. Сел, усадил рядом Нэнхун, беспрестанно ею любуясь, – Хочешь, я пошлю твою служанку за дворцовым распорядителем, и он немедленно устроит здесь все для настоящего пира? По дивным твоим глазам вижу, что нет. И мне это не по душе. Я хочу вкусить того, что вкушала ты, узнать, как ты жила, как страдала. Я хочу сделать для тебя все. Луна станет твоим зеркалом, а солнце – подносом для сладостей!
– Не нужно, мой император, – робко улыбаясь, сказала Нэнхун. – Я ничего не стою...
– Воздух тоже ничего не стоит, но как прожить без воздуха? – пылко сказал император. От близости нежного тела Нэнхун у него кружилась голова, как у юноши, ни разу не познавшего любви. – Я буду Дышать только тобой, Нэнхун.
Они допили терпкий чай и отослали Юй искать золотые императорские туфли у Лотосовой беседки.
Только цапли, вышитые на сером шелковом пологе, видели, как император Жоа-дин погружался в пучину неизведанного блаженства и как алел румянец на щеках, плечах и груди Нэнхун – румянец от поцелуев, что изливались на нее, подобно весеннему ливню.
Так минула ночь, за бумажным окном засияло свежее осеннее утро. Император проснулся и долго любовался женщиной, что спала с ним рядом. Теперь, при свете утра, она виделась ему еще прекрасней. Но это была не высокомерная красота и не смазливость, рождающая одну лишь похоть; прелесть Нэнхун проникала в самую душу, преображала сердце, уча его любить, жалеть и преклоняться. Жоа-дин увидел, что его возлюбленная много плакала и жила печалью, и мысленно поклялся, что отныне никакая скорбь не коснется этого драгоценного лица.
Нэнхун открыла глаза и посмотрела на императора.
– Я видела сон, – прошептала она. – Вы и я – мы стали птицами. Бессмертными фениксами с крыльями пурпурными, как лепестки пламени. Мы парили выше горных вершин, выше облаков, среди бесконечного сияния и красоты...
– Это благой сон, возлюбленная моя, – сказал император, целуя Нэнхун. – Он предвещает счастливые изменения в нашей жизни. Я выстрою для тебя дворец, где стены будут из нефрита и яшмы, полы там устелют мягкими коврами из далекой жаркой страны Хургистан, чтобы твои; прелестные ножки не знали неудобства. Там будут драгоценные вазы и безделушки из золота и серебра – пусть они вызывают улыбку на нежных твоих устах. А наше ложе будет ароматно и укромно, как сердцевина лотоса... Я превращу твою жизнь в рай.
– Рай – там, где вы, – сказала Нэнхун. – Зачем мне дворец, разве здесь я мало любила вас?..
– Любовь надо вознаграждать, – прошептал император, скользя губами по шелковистой коже возлюбленной.
– Любовь нуждается в любви, а не в награде, ответила Нэнхун.
Жоа-дин стиснул Нэнхун так, что она сладко застонала, и спросил, улыбаясь:
– Как ты смеешь возражать своему императору?! Ну, берегись!
... Рассвет давно уже сменился полднем, а маленькая Юй все бродила у Лотосовой беседки, держа в руках золотые императорские туфли.
– Эй, курносая! – услышала вдруг она.
Юй обернулась к озеру и увидела, что на перилах мраморного мостика сидит прекрасный юноша, в котором она признала Небесного Чиновника Аня. Чиновник-небожитель приветливо помахал девушке рукой с раскрытым веером:
– Что, удивилась?
– О, бессмертный! – прошептала Юй. – Как вы здесь оказались?
– За любопытство я прищемлю тебе твой курносый нос, – рассмеялся Небесный Чиновник Ань.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89