Считалось непреложной истиной, и об этом знали все офицеры, что полковник никогда не отступал от поставленной задачи и его люди готовы следовать за ним хоть в ад, если он их позовет.
Французский аванпост представлял собой нагромождение деревянных хижин в небольшом лесочке возле стен Оливенцы. Со свинцового неба лил дождь, с веток деревьев капало, полотняные палатки промокли насквозь, и безжалостные потоки воды низвергались на землю между деревянными перекладинами хижин.
Фиалка, она же Виолетта, нареченная при рождении именем Тэмсин, дочь Сесили Пенхэллан и Эль Барона, сидела, скорчившись, на мокром земляном полу в углу одной из хижин. Шею ее охватывал плетеный кожаный ошейник, крепившийся с помощью веревки к стене. Тэмсин попробовала отодвинуться от непрестанно стекавшей по желобку в перекладине воды, струившейся вдоль ее спины и насквозь промочившей рубашку.
Она замерзла и была голодна, промокла, ноги начало сводить судорогами, но глаза оставались такими же зоркими, как и прежде и в них светился ум, а уши ловили обрывки тихой беседы, едва различимой за барабанной дробью дождя. Корнише и два его товарища-офицера сидели за столом в центре хижины. У нее аж слюнки потекли от запахов чесночной колбасы и зрелого сыра. Офицеры откупорили бутылку, и ей показалось, что она ощущает терпкий вкус местного вина. От голода к горлу подкатывала тошнота.
В таком положении Тэмсин находилась уже два дня. Сегодня рано утром ей в угол бросили половину каравая. Хлеб упал в грязь, но она отряхнула его и с жадностью съела, потом запрокинула голову и подставила губы под струю дождевой воды, стекавшей сверху. В воде по крайней мере недостатка не было, и от жажды она бы не страдала. Пока что она страдала главным образом от неудобства и унижения.
Но немножко унижения и чуть-чуть неудобств ее не пугали. Тэмсин вспоминала голос Барона, говорившего ей: «Девочка, ты должна знать, что можно вытерпеть, а чего нельзя, за что следует сражаться, а что того не стоит».
Но когда же закончится то, «что можно вытерпеть»? Когда они примутся за нее всерьез? Конечно, она просто могла бы уступить им сразу, возможно, даже могла бы назначить за «уступки» свою цену. Но это была как раз та битва, которую стоило вести. Она не станет помогать французам, предавая партизан, — отец бы ей никогда этого не простил! Так когда же они примутся за нее?
Как бы отвечая на невысказанный вопрос, полковник Корнише поднялся с места и танцующей походкой направился к ней. Он смотрел на нее сверху, поглаживая кудрявые нафабренные усы, едва прикрывавшие тонкогубый жесткий рот. Тэмсин встретила его взгляд, стараясь, насколько могла, не показывать страха.
— Eh bien, — сказал он. — Теперь, я надеюсь, ты со мной поговоришь.
— О чем? — откликнулась она. Во рту пересохло, несмотря на холод и сырость, казалось жарко, ее лихорадило. Дочь Эль Барона не была трусихой, но любой бы страшился того, что предстояло ей.
— Не испытывай мое терпение, — сказал он почти приветливо. — Мы можем обойтись без боли, а можем и не обойтись. Для меня это не имеет значения.
Тэмсин скрестила руки на груди, прислонилась головой к стене и прикрыла глаза, уже не обращая внимания на бесконечно текущую за воротник воду.
Внезапно веревка, прикрепленная к кожаному воротнику, натянулась, и ее рывком подняли на ноги, ошейник надавил на горло, и, когда веревку снова дернули вверх, Тэмсин пришлось подняться на цыпочки, чтобы не задохнуться.
— Не будь дурой, Виолетта, — сказал Корнише тихо. — В конце концов ты нам все расскажешь. Все, что мы хотим знать, и то, о чем не подозреваем, расскажешь для того, чтобы прекратить боль. Ты это понимаешь. Мы тоже. Поэтому давай сэкономим время и избавим нас всех от лишних хлопот.
Долго она не выдержит. Не сможет терпеть бесконечно. Но еще некоторое время выдержать сможет — на это ее хватит.
— Где Лонга?
Тихий вопрос прозвучал как взрыв на фоне монотонной дождевой дроби.
Лонга был предводителем партизанских отрядов на севере. Его герилья неизменно наносила потери наполеоновским войскам — его набеги были стремительными, внезапные атаки всегда застигали врасплох, как гром среди ясного неба. Партизаны ослабляли войска, во время рейдов уничтожали отставших и заблудившихся солдат, опустошали поля, и французская армия оставалась без фуража, необходимого, чтобы выжить и продолжать двигаться вперед.
Тэмсин знала, где Лонга. Но, если весть о ее захвате дойдет до вождя герильи, прежде чем она сломается, он может успеть исчезнуть. Ей следовало молить Бога, чтобы кто-нибудь узнал о ее пленении и уже вез эту новость в Памплону. Ее люди, те, кто не был убит, рассеялись по засадам и кустам, все, кроме Габриэля.
Но где же Габриэль? Если он еще жив, значит — в такой же жалкой лачуге. А может быть, он уже на свободе? Немыслимо представить похожего на исполинский дуб гиганта Габриэля узником и чтобы его могли удержать обычными оковами… Если Габриэль свободен, он придет ей на помощь! Она должна потерпеть…
Веревка ослабла и провисла, Тэмсин уже могла нормально стоять, но рука полковника лежала на ее плече. Он не стал разрывать рубашку, а начал медленно расстегивать пуговицы.
Когда Тэмсин увидела, что в другой руке полковника нож, она вся заледенела. Во рту появилась горечь. Больше всего на свете она боялась ножа. Мог ли Корнише знать об этом? Знать о том ужасе, который она испытывала при виде любой царапины на собственном теле, при виде даже самой маленькой капли собственной крови… Перед глазами заплясали черные точки. Каких усилий стоило ей не потерять сознания!
Улыбаясь, подошел один из офицеров. Став у нее за спиной, он потянул за рубашку. Как только последняя пуговица оказалась расстегнутой, он схватил ее за руки и завернул их назад, за спину. Грубая веревка врезалась в запястья. Грудь дрожала в такт биению ее сердца.
— Такая жалость, — бормотал Корнише, водя ножом вокруг маленького холмика правой груди. — Такая нежная кожа. Кто бы мог подумать, что такая кожа может быть у разбойницы и воровки?
Кончик ножа очертил окружность вокруг соска.
— Не вынуждай меня это сделать, — сказал он медовым голосом. — Скажи мне, где Лонга.
Она молчала, стараясь забыть об этой хижине, где трепетал свет свечи и по крыше которой бесконечно барабанил дождь, она пыталась отрешиться от холодного лезвия, острие которого теперь плотно прижалось к ее груди. Но оно еще не впилось в ее тело…
— Ты скажешь мне, где Лонга, — продолжал француз тем же задумчивым тоном. — А потом опишешь перевалы через горы Гвадеррамы, те самые, которыми пользуетесь ты и твои друзья.
Она молчала. Мужчина, стоявший за спиной, резко развернул ее лицом к стене. Веревка снова туго натянулась, и ей опять пришлось встать на цыпочки:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
Французский аванпост представлял собой нагромождение деревянных хижин в небольшом лесочке возле стен Оливенцы. Со свинцового неба лил дождь, с веток деревьев капало, полотняные палатки промокли насквозь, и безжалостные потоки воды низвергались на землю между деревянными перекладинами хижин.
Фиалка, она же Виолетта, нареченная при рождении именем Тэмсин, дочь Сесили Пенхэллан и Эль Барона, сидела, скорчившись, на мокром земляном полу в углу одной из хижин. Шею ее охватывал плетеный кожаный ошейник, крепившийся с помощью веревки к стене. Тэмсин попробовала отодвинуться от непрестанно стекавшей по желобку в перекладине воды, струившейся вдоль ее спины и насквозь промочившей рубашку.
Она замерзла и была голодна, промокла, ноги начало сводить судорогами, но глаза оставались такими же зоркими, как и прежде и в них светился ум, а уши ловили обрывки тихой беседы, едва различимой за барабанной дробью дождя. Корнише и два его товарища-офицера сидели за столом в центре хижины. У нее аж слюнки потекли от запахов чесночной колбасы и зрелого сыра. Офицеры откупорили бутылку, и ей показалось, что она ощущает терпкий вкус местного вина. От голода к горлу подкатывала тошнота.
В таком положении Тэмсин находилась уже два дня. Сегодня рано утром ей в угол бросили половину каравая. Хлеб упал в грязь, но она отряхнула его и с жадностью съела, потом запрокинула голову и подставила губы под струю дождевой воды, стекавшей сверху. В воде по крайней мере недостатка не было, и от жажды она бы не страдала. Пока что она страдала главным образом от неудобства и унижения.
Но немножко унижения и чуть-чуть неудобств ее не пугали. Тэмсин вспоминала голос Барона, говорившего ей: «Девочка, ты должна знать, что можно вытерпеть, а чего нельзя, за что следует сражаться, а что того не стоит».
Но когда же закончится то, «что можно вытерпеть»? Когда они примутся за нее всерьез? Конечно, она просто могла бы уступить им сразу, возможно, даже могла бы назначить за «уступки» свою цену. Но это была как раз та битва, которую стоило вести. Она не станет помогать французам, предавая партизан, — отец бы ей никогда этого не простил! Так когда же они примутся за нее?
Как бы отвечая на невысказанный вопрос, полковник Корнише поднялся с места и танцующей походкой направился к ней. Он смотрел на нее сверху, поглаживая кудрявые нафабренные усы, едва прикрывавшие тонкогубый жесткий рот. Тэмсин встретила его взгляд, стараясь, насколько могла, не показывать страха.
— Eh bien, — сказал он. — Теперь, я надеюсь, ты со мной поговоришь.
— О чем? — откликнулась она. Во рту пересохло, несмотря на холод и сырость, казалось жарко, ее лихорадило. Дочь Эль Барона не была трусихой, но любой бы страшился того, что предстояло ей.
— Не испытывай мое терпение, — сказал он почти приветливо. — Мы можем обойтись без боли, а можем и не обойтись. Для меня это не имеет значения.
Тэмсин скрестила руки на груди, прислонилась головой к стене и прикрыла глаза, уже не обращая внимания на бесконечно текущую за воротник воду.
Внезапно веревка, прикрепленная к кожаному воротнику, натянулась, и ее рывком подняли на ноги, ошейник надавил на горло, и, когда веревку снова дернули вверх, Тэмсин пришлось подняться на цыпочки, чтобы не задохнуться.
— Не будь дурой, Виолетта, — сказал Корнише тихо. — В конце концов ты нам все расскажешь. Все, что мы хотим знать, и то, о чем не подозреваем, расскажешь для того, чтобы прекратить боль. Ты это понимаешь. Мы тоже. Поэтому давай сэкономим время и избавим нас всех от лишних хлопот.
Долго она не выдержит. Не сможет терпеть бесконечно. Но еще некоторое время выдержать сможет — на это ее хватит.
— Где Лонга?
Тихий вопрос прозвучал как взрыв на фоне монотонной дождевой дроби.
Лонга был предводителем партизанских отрядов на севере. Его герилья неизменно наносила потери наполеоновским войскам — его набеги были стремительными, внезапные атаки всегда застигали врасплох, как гром среди ясного неба. Партизаны ослабляли войска, во время рейдов уничтожали отставших и заблудившихся солдат, опустошали поля, и французская армия оставалась без фуража, необходимого, чтобы выжить и продолжать двигаться вперед.
Тэмсин знала, где Лонга. Но, если весть о ее захвате дойдет до вождя герильи, прежде чем она сломается, он может успеть исчезнуть. Ей следовало молить Бога, чтобы кто-нибудь узнал о ее пленении и уже вез эту новость в Памплону. Ее люди, те, кто не был убит, рассеялись по засадам и кустам, все, кроме Габриэля.
Но где же Габриэль? Если он еще жив, значит — в такой же жалкой лачуге. А может быть, он уже на свободе? Немыслимо представить похожего на исполинский дуб гиганта Габриэля узником и чтобы его могли удержать обычными оковами… Если Габриэль свободен, он придет ей на помощь! Она должна потерпеть…
Веревка ослабла и провисла, Тэмсин уже могла нормально стоять, но рука полковника лежала на ее плече. Он не стал разрывать рубашку, а начал медленно расстегивать пуговицы.
Когда Тэмсин увидела, что в другой руке полковника нож, она вся заледенела. Во рту появилась горечь. Больше всего на свете она боялась ножа. Мог ли Корнише знать об этом? Знать о том ужасе, который она испытывала при виде любой царапины на собственном теле, при виде даже самой маленькой капли собственной крови… Перед глазами заплясали черные точки. Каких усилий стоило ей не потерять сознания!
Улыбаясь, подошел один из офицеров. Став у нее за спиной, он потянул за рубашку. Как только последняя пуговица оказалась расстегнутой, он схватил ее за руки и завернул их назад, за спину. Грубая веревка врезалась в запястья. Грудь дрожала в такт биению ее сердца.
— Такая жалость, — бормотал Корнише, водя ножом вокруг маленького холмика правой груди. — Такая нежная кожа. Кто бы мог подумать, что такая кожа может быть у разбойницы и воровки?
Кончик ножа очертил окружность вокруг соска.
— Не вынуждай меня это сделать, — сказал он медовым голосом. — Скажи мне, где Лонга.
Она молчала, стараясь забыть об этой хижине, где трепетал свет свечи и по крыше которой бесконечно барабанил дождь, она пыталась отрешиться от холодного лезвия, острие которого теперь плотно прижалось к ее груди. Но оно еще не впилось в ее тело…
— Ты скажешь мне, где Лонга, — продолжал француз тем же задумчивым тоном. — А потом опишешь перевалы через горы Гвадеррамы, те самые, которыми пользуетесь ты и твои друзья.
Она молчала. Мужчина, стоявший за спиной, резко развернул ее лицом к стене. Веревка снова туго натянулась, и ей опять пришлось встать на цыпочки:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115