Снега, льда — вообще всего, что с холодом связано! Что ни говори, а существо я теплокровное. Место жительства у меня такое: там, где я живу, замерзнуть практически невозможно. Вот и не привык к холоду.
А здесь хорошо — клянусь всеми семью кругами! Теплынь… За лесом зеленеет поле, на косогоре вдали видны избушки. Деревня там… Как называется-то? Ага, Колуново… По левую руку речка журчит — даже отсюда слышно… Кузнечики чирикают — дождя, значит, не ожидается. Спокойно прогуляемся… А копыта немного зудят — верная примета, что побегать придется… С другой стороны, когда это я на работе не бегал? Служба у меня поистине дьявольская, расслабиться ни на минуту нельзя!.. А так хочется иногда просто в травке полежать — и чтобы вокруг не было никого, чтобы никто не мешал, не голосил, не плевался…
— Кстати, тебе кто-нибудь когда-нибудь говорил, что плеваться постоянно некрасиво? — обратился я к своему спутнику.
— А я плевался? — удивился Гаврила.
Вот те раз! Такой пришибет — и не заметит, это точно!
— Еще как!
— Батюшки-светы! Как душеньку растревожу — всегда так… Нельзя мне мое мастерство использовать, кроме как на крайний случай.
Пришло время удивиться мне:
— Что еще за мастерство?
Хотя никого вокруг не было, Гаврила огляделся и шепотом сообщил:
— Мастерство это от прадеда ко мне перешло. Тот знатный плевун был! Со ста шагов медведя наповал укладывал! Древнее тайное боевое мастерство… По преданию, постиг его первым Никита Степняк — он и есть мой прадедушка. Его раз в лесу разбойники обложили. Он на сосну — что еще делать оставалось, когда меч сломался, копье в черепе врага застряло, а стрелы кончились? Никакого оружия не осталось у прадедушки!.. Разбойники — лихие люди — уселись под сосной, обзывать его стали всяко, поганить. Прадед злился, злился, да как плюнет в одного изо всех сил — тот бездыханным на землю грянулся! Прадед во второго — дубину из рук вышиб! Ну потом лихие люди начали от плевков уворачиваться, да не тут-то было. Всех их дедушка переплевал, ни одного в живых не оставил! А чтобы во рту у него подолгу мокро было и снарядов, значит, для плевбы побольше накапливалось, он смолу с сосны отколупывал и жевал!.. С тех пор нашему роду и завещано раз и навсегда при себе добрый кусок сосновой смолы иметь. Во! — Он вытащил из-за пояса тряпичный сверток в кулак величиной. — И мастерство это боевое в тайне держать. А я как душеньку растревожу, так не слежу за собой… Плохо это…
«Занятно, — подумал я. — Надо бы перенять этот опыт: авось когда-нибудь пригодится. Даром, что ли, мы, бесы, по две тысячи лет живем и имеем возможность туда-сюда во времени перемещаться — от раннечеловеческой эпохи до начала двадцать первого века включительно? А оружием отовариваемся лишь в двадцатом и двадцать первом веках — вроде как сливки цивилизации снимаем… Проще надо быть! Пистолет, в конце концов, осечку может дать, или, допустим, патроны закончатся. Постигшему же тайное и древнее искусство убойной плевбы всё нипочем…»
— Век живи — век учись, — произнес я. — Вы, люди, большие выдумщики по части истребления друг друга. А на бесов смотрите, как на погубителей человеков! Вот тебе, например, я чего-нибудь плохого сделал?
— Нет, — подумав, проговорил Гаврила.
— То-то же. А я тебе еще и помогу. За плату, конечно.
Упоминание о неминуемой расплате исторгло из мощной грудной клетки моего клиента протяжный вздох.
Мы спускались к реке, когда со стороны деревни донеслось разудалое гиканье. Я оглянулся и выругался по-нашему, по-бесовски. Гаврила ни слова из моего высказывания не понял, а то бы, наверное, случилось с ним то же самое, что и с грузчиком из вино-водочного магазина в городе Грязно-Волынске, — грохнулся бы Гаврила в обморок, как тот грузчик! Чего-чего, а ругаться я умею… Да и как не ругнуться, если в твою сторону летят на вороных конях пять десятков добрых молодцев (впрочем, наверное, не такие уж они и добрые!), размахивая саблями и пиками?
— Опричники… — обомлел Гаврила. — Батюшки, что будет-то?
Всадники стремительно приближались. Уже видны были болтавшиеся на седлах голые собачьи черепа, кровожадно сверкавшие наконечники пик, сабли, описывавшие над головами смертоносные круги… Красивое зрелище, конечно, но лучше любоваться им откуда-нибудь издалека.
— Что делать-то? Это Ефимка, Еропкин приятель, поднял дружков своих!
— Бежать! — крикнул я, прыгая к реке. — Что еще делать-то?
Гаврила тяжело бухал ножищами рядом со мной. Дубину свою нес, прижимая к груди, как младенца.
— Смолы у меня мало, — бубнил он на бегу. — Десяток переплюю, а на большее снарядов не хватит… С четырьмя десятками верховых как сладишь?
Я на бормотание дыхания не тратил..И так было понятно, что полсотни вооруженных до зубов опричников — это многовато. Даже для такого беса, как я. Ну одного зашвырну в небо, ну другого… А остальные в это время что — спокойно дожидаться своей очереди будут?.. Да и на конях они. Пешего человека швырять не так сложно, а попробуй всадника! Кони-то у них ухоженные, откормленные, тяжелые… Лягаются еще небось…
— На броде… — громко выкрикнул Гаврила, — застрянем! Там воды выше колена, и на лошадях они нас враз…
Мы спрыгнули с невысокого — примерно метр — обрыва на песчаный берег. Гаврила ринулся было к реке, но я успел схватить его за рукав.
— Под обрыв! — хрипнул я.
— Поймают! Сразу не казнят, посреди народа замучают!
— Под обрыв, говорю!
— Дак они ж…
Гаврила был, наверное, потяжелее откормленного жеребца с всадником на хребте. Пришлось напрячь все силы, чтобы втолкнуть его под обрыв. Массивная туша врезалась в вертикальный срез почвы, сверху моего клиента тут же накрыл волной обрушившийся песок.
— Поймают! — вякнул напоследок Гаврила и утробно заурчал, видимо комплектуя во рту снаряд для первого выстрела. — Так просто не дамся! — невнятно добавил он.
Паутины здесь хватало. Поспешно, но осторожно я сорвал несколько ниточек, повернулся лицом к барахтавшемуся в песке Гавриле и сдул паутинки с ладони, мысленно проговорив необходимые слова. Потом метнулся в тень укрытия, пришлепнул пальцем рот Гаврилы и шепотом приказал:
— Заткнись!
Он замолчал и без моего приказания, заметив, что окружающий мир начал ощутимо меняться. Взметнувшийся и тут же стихший ветер мгновенно выдул из чудесного пейзажа яркие краски, оставив лишь тусклые полутона. Звуки скукожились, как ветхие испуганные листья осени на огне. Дробный топот лошадиных копыт превратился в далекий-далекий перестук водяных капель. Речка замедлила свое движение, потом словно совсем остановилась, застыв серым льдом.
— Батюшки-светы! — ахнул Гаврила, поднося сложенные щепотью пальцы ко лбу.
Я едва успел щелкнуть его по руке:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
А здесь хорошо — клянусь всеми семью кругами! Теплынь… За лесом зеленеет поле, на косогоре вдали видны избушки. Деревня там… Как называется-то? Ага, Колуново… По левую руку речка журчит — даже отсюда слышно… Кузнечики чирикают — дождя, значит, не ожидается. Спокойно прогуляемся… А копыта немного зудят — верная примета, что побегать придется… С другой стороны, когда это я на работе не бегал? Служба у меня поистине дьявольская, расслабиться ни на минуту нельзя!.. А так хочется иногда просто в травке полежать — и чтобы вокруг не было никого, чтобы никто не мешал, не голосил, не плевался…
— Кстати, тебе кто-нибудь когда-нибудь говорил, что плеваться постоянно некрасиво? — обратился я к своему спутнику.
— А я плевался? — удивился Гаврила.
Вот те раз! Такой пришибет — и не заметит, это точно!
— Еще как!
— Батюшки-светы! Как душеньку растревожу — всегда так… Нельзя мне мое мастерство использовать, кроме как на крайний случай.
Пришло время удивиться мне:
— Что еще за мастерство?
Хотя никого вокруг не было, Гаврила огляделся и шепотом сообщил:
— Мастерство это от прадеда ко мне перешло. Тот знатный плевун был! Со ста шагов медведя наповал укладывал! Древнее тайное боевое мастерство… По преданию, постиг его первым Никита Степняк — он и есть мой прадедушка. Его раз в лесу разбойники обложили. Он на сосну — что еще делать оставалось, когда меч сломался, копье в черепе врага застряло, а стрелы кончились? Никакого оружия не осталось у прадедушки!.. Разбойники — лихие люди — уселись под сосной, обзывать его стали всяко, поганить. Прадед злился, злился, да как плюнет в одного изо всех сил — тот бездыханным на землю грянулся! Прадед во второго — дубину из рук вышиб! Ну потом лихие люди начали от плевков уворачиваться, да не тут-то было. Всех их дедушка переплевал, ни одного в живых не оставил! А чтобы во рту у него подолгу мокро было и снарядов, значит, для плевбы побольше накапливалось, он смолу с сосны отколупывал и жевал!.. С тех пор нашему роду и завещано раз и навсегда при себе добрый кусок сосновой смолы иметь. Во! — Он вытащил из-за пояса тряпичный сверток в кулак величиной. — И мастерство это боевое в тайне держать. А я как душеньку растревожу, так не слежу за собой… Плохо это…
«Занятно, — подумал я. — Надо бы перенять этот опыт: авось когда-нибудь пригодится. Даром, что ли, мы, бесы, по две тысячи лет живем и имеем возможность туда-сюда во времени перемещаться — от раннечеловеческой эпохи до начала двадцать первого века включительно? А оружием отовариваемся лишь в двадцатом и двадцать первом веках — вроде как сливки цивилизации снимаем… Проще надо быть! Пистолет, в конце концов, осечку может дать, или, допустим, патроны закончатся. Постигшему же тайное и древнее искусство убойной плевбы всё нипочем…»
— Век живи — век учись, — произнес я. — Вы, люди, большие выдумщики по части истребления друг друга. А на бесов смотрите, как на погубителей человеков! Вот тебе, например, я чего-нибудь плохого сделал?
— Нет, — подумав, проговорил Гаврила.
— То-то же. А я тебе еще и помогу. За плату, конечно.
Упоминание о неминуемой расплате исторгло из мощной грудной клетки моего клиента протяжный вздох.
Мы спускались к реке, когда со стороны деревни донеслось разудалое гиканье. Я оглянулся и выругался по-нашему, по-бесовски. Гаврила ни слова из моего высказывания не понял, а то бы, наверное, случилось с ним то же самое, что и с грузчиком из вино-водочного магазина в городе Грязно-Волынске, — грохнулся бы Гаврила в обморок, как тот грузчик! Чего-чего, а ругаться я умею… Да и как не ругнуться, если в твою сторону летят на вороных конях пять десятков добрых молодцев (впрочем, наверное, не такие уж они и добрые!), размахивая саблями и пиками?
— Опричники… — обомлел Гаврила. — Батюшки, что будет-то?
Всадники стремительно приближались. Уже видны были болтавшиеся на седлах голые собачьи черепа, кровожадно сверкавшие наконечники пик, сабли, описывавшие над головами смертоносные круги… Красивое зрелище, конечно, но лучше любоваться им откуда-нибудь издалека.
— Что делать-то? Это Ефимка, Еропкин приятель, поднял дружков своих!
— Бежать! — крикнул я, прыгая к реке. — Что еще делать-то?
Гаврила тяжело бухал ножищами рядом со мной. Дубину свою нес, прижимая к груди, как младенца.
— Смолы у меня мало, — бубнил он на бегу. — Десяток переплюю, а на большее снарядов не хватит… С четырьмя десятками верховых как сладишь?
Я на бормотание дыхания не тратил..И так было понятно, что полсотни вооруженных до зубов опричников — это многовато. Даже для такого беса, как я. Ну одного зашвырну в небо, ну другого… А остальные в это время что — спокойно дожидаться своей очереди будут?.. Да и на конях они. Пешего человека швырять не так сложно, а попробуй всадника! Кони-то у них ухоженные, откормленные, тяжелые… Лягаются еще небось…
— На броде… — громко выкрикнул Гаврила, — застрянем! Там воды выше колена, и на лошадях они нас враз…
Мы спрыгнули с невысокого — примерно метр — обрыва на песчаный берег. Гаврила ринулся было к реке, но я успел схватить его за рукав.
— Под обрыв! — хрипнул я.
— Поймают! Сразу не казнят, посреди народа замучают!
— Под обрыв, говорю!
— Дак они ж…
Гаврила был, наверное, потяжелее откормленного жеребца с всадником на хребте. Пришлось напрячь все силы, чтобы втолкнуть его под обрыв. Массивная туша врезалась в вертикальный срез почвы, сверху моего клиента тут же накрыл волной обрушившийся песок.
— Поймают! — вякнул напоследок Гаврила и утробно заурчал, видимо комплектуя во рту снаряд для первого выстрела. — Так просто не дамся! — невнятно добавил он.
Паутины здесь хватало. Поспешно, но осторожно я сорвал несколько ниточек, повернулся лицом к барахтавшемуся в песке Гавриле и сдул паутинки с ладони, мысленно проговорив необходимые слова. Потом метнулся в тень укрытия, пришлепнул пальцем рот Гаврилы и шепотом приказал:
— Заткнись!
Он замолчал и без моего приказания, заметив, что окружающий мир начал ощутимо меняться. Взметнувшийся и тут же стихший ветер мгновенно выдул из чудесного пейзажа яркие краски, оставив лишь тусклые полутона. Звуки скукожились, как ветхие испуганные листья осени на огне. Дробный топот лошадиных копыт превратился в далекий-далекий перестук водяных капель. Речка замедлила свое движение, потом словно совсем остановилась, застыв серым льдом.
— Батюшки-светы! — ахнул Гаврила, поднося сложенные щепотью пальцы ко лбу.
Я едва успел щелкнуть его по руке:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79