Боярские дворы и вотчины по Москве и в ее окрестностях вдруг запустели. На дворе Романова тоже приутихла шумная и разгульная жизнь, но еще отсиживались здесь многие, словно в крепости. Знали закладчики и беглецы, что сюда не посмеет ворваться сыск. Многие жили теперь здесь, уже не торгуя, не промышляя ничем, но надеясь на силу царского дяди, словно выжидая перемен, целыми днями толкуя о том, что жизнь стала трудна и что в новом году быть великому бунту… Они бездельно проживались, пропивались, играли в кости и в карты да безнаказно курили табак.
Воровато выбирались отсюда по утрам на промыслы и торга, а к ночи сползались в кучу…
Боярская челядь их не гнала со двора. Да и сам боярин делал вид, что не знает о том, сколько темного, беглого люда скрывается на его дворе. Это был молчаливый сговор боярина со своими холопами. И хотя беглецы давали немалый доход своим укрывателям – не только из прямой корысти держал их Никита Иванович Романов. Больше всего он хотел сохранить хоть в чем-то свою независимость от правителей государства.
Во двор к Романову часто ходили люди боярина князя Якова Куденетовича Черкасского и тоже роптали и тоже грозили новым правителям бунтом и колебаньем всей Русской земли.
Иванка искал брата среди людей Романова и Черкасского. Встретив добрых полдюжины челядинцев, носивших имя Первой, Иванка пустился бродить по городу и толкался возле других боярских дворов, расспрашивая и вызнавая про брата. Это было теперь легче: люди Романова указывали ему дворы больших бояр.
– Да, может, братень твой и не в боярщине. Может быть, он в патриарших или монастырских людях, а то по торговому делу… – высказал предположение Гурка Кострома.
– Не-е, он писал «у набольшего боярина», – возразил Иванка, – уж он такой – он только к набольшему пойдет…
5
Несмотря на все неудачи, на голод и одиночество среди чужих людей, Иванка так и не шел к Кузе.
Гурка позвал его с собой скоморошить на святки, и вот Иванка пустился с медведчиком бродить по ближним к Москве посадам и селам.
Игра на гуслях Иванку занимала всегда. Он научился ей как-то походя, от одного из странников, стоявших у паперти Пароменской церкви. Гурка Кострома дал ему гусли. Старинные, черные, крытые лаком, отделанные рыбьим зубом. «В соляной бунт в дворянском дому мне попались. Сами поют!» – сказал Кострома.
Услышав, что иные считают самым большим боярином Бориса Ивановича Морозова, Иванка пошел по его дворам, но также не мог найти брата. Он побывал на его поташных майданах, на каменоломнях, в сукновальнях, но все впустую…
Из загородной усадьбы боярина Морозова, не найдя брата, Иванка по торгам возвращался на романовский двор. Народ слушал выкрики бирюча:
«Умножилось в людях пьянство и мятежное бесовское глумление и скоморошество с бесовскими играми… Многие люди, забыв бога и православную веру, тем прелестником, скоморохом последуют, на бесчинное их прельщение сходятся на позорище и на улицах и на полях богомерзких их всяких игр и бесовских скверных их песен слушают…»
Выкрикивал бирюч царский указ, заключавшийся так:
«Где объявятся домры, и сурны, и гудки, и гусли, и всякие гудебные бесовские сосуды… изломав, те бесовские игры жечь, а которые люди от того богомерзкого дела не отстанут, по нашему государеву указу тем людям чинить наказание – бить батоги».
– Уж к тому пришло, что за песни секчи! – ворчали в толпе.
«Беда на Гурку! – подумал Иванка прежде всего о друге. – Бежать, упредить поскорее – на сыск не наскочил бы!» И он пустился проталкиваться сквозь толпу… Народ тесно сбился, слушая новость. Время шло к масленице, когда скоморохи и их забавы были особенно в чести у народа, и царский указ лишал праздник привычных радостей. Это всех взволновало…
Выбраться из тесной толпы было не так легко…
Пока торговцы и покупатели, сбившись толпой, слушали бирюча, какой-то малый украл с ларя сапоги. Целая свора земских ярыжек бросилась усердно ловить всех молодых парней у Владимирских ворот.
– Стой, что в мешке? – крикнул один из них, схватив за плечо Иванку, которому только что удалось вырваться из толчеи.
– Тебе что за дело? – дерзко спросил Иванка.
– Кажи, коли спрашиваю! – Земский ощупал мешок, и хотя в нем явно были не сапоги, он вдруг разъярился: – Братцы, гляди, скоморох! Гусли хоронит!
– Вяжи его! – крикнул другой.
Иванка развернулся, дал ему в ухо так, что сыщик упал, и бросился наутек… За ним погнались… Мимо ехал мужик, провозивший на торг оглобли. Иванка схватил с саней тяжелую березовую дубину и стал обороняться. Дело было возле Лубянки. По улице шло много народу и ехало множество саней к торгу. Свалка среди улицы остановила движение. Народ встал стеной, перегородив улицу и подзадоривая Иванку. Иванка взмахивал оглоблей, не подпуская нападавших и не давая им забежать сзади.
– Один на четверых! Вот удалец!
– Дай им! – кричали из толпы. – Снеси по одной башке с каждого, да и ладно!
Земских ярыжек все не любили, и хоть никто не знал, из-за чего драка, но все ободряли Иванку…
Иванка удачно защищался от нападения. Один из ярыжек свалился под ударом оглобли, трое других попятились было в толпу, но в отступающих из толпы полетели снежки и комки навоза. Иванка в горячке тоже пустился преследовать их с дубинкой. Тогда они кинулись к проезжим саням и живо вооружились оглоблями.
– Кидай дубину – насмерть забьем! – крикнул один из них.
Сраженье стало неравным. Двое земских ярыжек обходили Иванку сзади. Оглобли свистели в воздухе, и толпа раздавалась, очищая шире место для драки.
– Побьют, кудрявый, беги! Тебя пропустим, а им заслоним дорогу! – крикнули из толпы за спиной Иванки.
– Я, дяденька, сроду не бегал от драки, – отозвался Иванка, в тот же миг отбивая удары двух противников.
– Романовски, выручай! Тут нашего бьют! – крикнул кто-то, и Иванка увидел двух человек со двора Романова, пытавшихся тоже схватить оглобли с саней у проезжего мужика.
Вдруг от Мясницкой лихо примчалась гурьба конных боярских слуг. С гиком и свистом они плетьми разгоняли толпу и, даже не разузнав, в чем дело, окружили ярыжек вместе с Иванкой. Защищаясь от плети, Иванка бросил дубину, поднял руки над головой и вдруг обалдел.
– Первунька! – воскликнул он.
Сомнений не было. Это был брат – в том самом красивом наряде, которого он желал, говоря с отцом об уходе в Москву… И сам он стал еще красивей, чем прежде… Поднятая с плетью рука конника опустилась.
– Братко! – крикнул Первунька и спешился.
– Чуть не побили брат брата для встречи! – смеясь, говорили вокруг, когда они обнялись.
Тут же нашлась у Первунькиных товарищей заводная лошадь, и Иванка вскочил в седло.
– Эй, лапотщик, не свались! – пошутили в толпе. – Чай, больше на козах езжал!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194
Воровато выбирались отсюда по утрам на промыслы и торга, а к ночи сползались в кучу…
Боярская челядь их не гнала со двора. Да и сам боярин делал вид, что не знает о том, сколько темного, беглого люда скрывается на его дворе. Это был молчаливый сговор боярина со своими холопами. И хотя беглецы давали немалый доход своим укрывателям – не только из прямой корысти держал их Никита Иванович Романов. Больше всего он хотел сохранить хоть в чем-то свою независимость от правителей государства.
Во двор к Романову часто ходили люди боярина князя Якова Куденетовича Черкасского и тоже роптали и тоже грозили новым правителям бунтом и колебаньем всей Русской земли.
Иванка искал брата среди людей Романова и Черкасского. Встретив добрых полдюжины челядинцев, носивших имя Первой, Иванка пустился бродить по городу и толкался возле других боярских дворов, расспрашивая и вызнавая про брата. Это было теперь легче: люди Романова указывали ему дворы больших бояр.
– Да, может, братень твой и не в боярщине. Может быть, он в патриарших или монастырских людях, а то по торговому делу… – высказал предположение Гурка Кострома.
– Не-е, он писал «у набольшего боярина», – возразил Иванка, – уж он такой – он только к набольшему пойдет…
5
Несмотря на все неудачи, на голод и одиночество среди чужих людей, Иванка так и не шел к Кузе.
Гурка позвал его с собой скоморошить на святки, и вот Иванка пустился с медведчиком бродить по ближним к Москве посадам и селам.
Игра на гуслях Иванку занимала всегда. Он научился ей как-то походя, от одного из странников, стоявших у паперти Пароменской церкви. Гурка Кострома дал ему гусли. Старинные, черные, крытые лаком, отделанные рыбьим зубом. «В соляной бунт в дворянском дому мне попались. Сами поют!» – сказал Кострома.
Услышав, что иные считают самым большим боярином Бориса Ивановича Морозова, Иванка пошел по его дворам, но также не мог найти брата. Он побывал на его поташных майданах, на каменоломнях, в сукновальнях, но все впустую…
Из загородной усадьбы боярина Морозова, не найдя брата, Иванка по торгам возвращался на романовский двор. Народ слушал выкрики бирюча:
«Умножилось в людях пьянство и мятежное бесовское глумление и скоморошество с бесовскими играми… Многие люди, забыв бога и православную веру, тем прелестником, скоморохом последуют, на бесчинное их прельщение сходятся на позорище и на улицах и на полях богомерзких их всяких игр и бесовских скверных их песен слушают…»
Выкрикивал бирюч царский указ, заключавшийся так:
«Где объявятся домры, и сурны, и гудки, и гусли, и всякие гудебные бесовские сосуды… изломав, те бесовские игры жечь, а которые люди от того богомерзкого дела не отстанут, по нашему государеву указу тем людям чинить наказание – бить батоги».
– Уж к тому пришло, что за песни секчи! – ворчали в толпе.
«Беда на Гурку! – подумал Иванка прежде всего о друге. – Бежать, упредить поскорее – на сыск не наскочил бы!» И он пустился проталкиваться сквозь толпу… Народ тесно сбился, слушая новость. Время шло к масленице, когда скоморохи и их забавы были особенно в чести у народа, и царский указ лишал праздник привычных радостей. Это всех взволновало…
Выбраться из тесной толпы было не так легко…
Пока торговцы и покупатели, сбившись толпой, слушали бирюча, какой-то малый украл с ларя сапоги. Целая свора земских ярыжек бросилась усердно ловить всех молодых парней у Владимирских ворот.
– Стой, что в мешке? – крикнул один из них, схватив за плечо Иванку, которому только что удалось вырваться из толчеи.
– Тебе что за дело? – дерзко спросил Иванка.
– Кажи, коли спрашиваю! – Земский ощупал мешок, и хотя в нем явно были не сапоги, он вдруг разъярился: – Братцы, гляди, скоморох! Гусли хоронит!
– Вяжи его! – крикнул другой.
Иванка развернулся, дал ему в ухо так, что сыщик упал, и бросился наутек… За ним погнались… Мимо ехал мужик, провозивший на торг оглобли. Иванка схватил с саней тяжелую березовую дубину и стал обороняться. Дело было возле Лубянки. По улице шло много народу и ехало множество саней к торгу. Свалка среди улицы остановила движение. Народ встал стеной, перегородив улицу и подзадоривая Иванку. Иванка взмахивал оглоблей, не подпуская нападавших и не давая им забежать сзади.
– Один на четверых! Вот удалец!
– Дай им! – кричали из толпы. – Снеси по одной башке с каждого, да и ладно!
Земских ярыжек все не любили, и хоть никто не знал, из-за чего драка, но все ободряли Иванку…
Иванка удачно защищался от нападения. Один из ярыжек свалился под ударом оглобли, трое других попятились было в толпу, но в отступающих из толпы полетели снежки и комки навоза. Иванка в горячке тоже пустился преследовать их с дубинкой. Тогда они кинулись к проезжим саням и живо вооружились оглоблями.
– Кидай дубину – насмерть забьем! – крикнул один из них.
Сраженье стало неравным. Двое земских ярыжек обходили Иванку сзади. Оглобли свистели в воздухе, и толпа раздавалась, очищая шире место для драки.
– Побьют, кудрявый, беги! Тебя пропустим, а им заслоним дорогу! – крикнули из толпы за спиной Иванки.
– Я, дяденька, сроду не бегал от драки, – отозвался Иванка, в тот же миг отбивая удары двух противников.
– Романовски, выручай! Тут нашего бьют! – крикнул кто-то, и Иванка увидел двух человек со двора Романова, пытавшихся тоже схватить оглобли с саней у проезжего мужика.
Вдруг от Мясницкой лихо примчалась гурьба конных боярских слуг. С гиком и свистом они плетьми разгоняли толпу и, даже не разузнав, в чем дело, окружили ярыжек вместе с Иванкой. Защищаясь от плети, Иванка бросил дубину, поднял руки над головой и вдруг обалдел.
– Первунька! – воскликнул он.
Сомнений не было. Это был брат – в том самом красивом наряде, которого он желал, говоря с отцом об уходе в Москву… И сам он стал еще красивей, чем прежде… Поднятая с плетью рука конника опустилась.
– Братко! – крикнул Первунька и спешился.
– Чуть не побили брат брата для встречи! – смеясь, говорили вокруг, когда они обнялись.
Тут же нашлась у Первунькиных товарищей заводная лошадь, и Иванка вскочил в седло.
– Эй, лапотщик, не свались! – пошутили в толпе. – Чай, больше на козах езжал!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194