Или же регент, пойдя на попятный, послал гвардейцев схватить его?
Но нет! Ибо регент собственной персоной шел впереди, подняв над головой факел.
Меньше всего он напоминал сейчас высокомерного властелина… равно как не походил и на развратного правителя, который откладывал на завтра все важнейшие государственные дела во имя удовольствия и играл судьбами Франции по прихоти очередной любовницы.
Пораженный смелостью и благородством Лагардера, Филипп Орлеанский, словно вспомнив о своих рыцарственных предках, ринулся на помощь шевалье.
За ним следовали сановники и вельможи, присутствовавшие на заседании семейного суда.
– Никого отсюда не выпускать! – приказал регент. – Окружить кладбище гвардейцами! – А затем позвал: – Лагардер! Лагардер!
Если бы помощь пришла на четверть часа раньше, Гонзага и его сообщники оказались бы в западне. А Анри де Лагардер в одежде смертника преклонил бы колени перед алтарем вместе с Авророй де Невер в подвенечном платье, и никто не смог бы разлучить тех, кого соединил Господь.
Но теперь было слишком поздно! Филипп Орлеанский уже не мог вершить правосудие – Гонзага спасся вместе со своей бандой. Он бежал, унося добычу, которая прежде не давалась ему в руки, и Лагардеру предстояло начать все сначала!
– Я здесь, монсеньор, – отозвался шевалье с поклоном. В глазах его стояли слезы.
– Где мадемуазель де Невер?
– Похищена принцем Гонзага… ее везут в Испанию под охраной его сообщников, которых я убью вместе с ним.
Едва он произнес эти слова, как раздался крик, полный невыразимого отчаяния:
– Аврора! Аврора! Дочь моя!
Поразительно, но принцесса Гонзага только сейчас узнала о том, что произошло. Словно обезумев, она выбежала из церкви и упала на руки президента де Ламуаньона, лишившись чувств. Над ней склонился ее духовник, так и не снявший своего торжественного облачения.
– Я сама возложила на нее венок из флердоранжа, – прошептала несчастная мать, открыв глаза, – я готовила ее к радости и счастью. Неужели муки наши не кончились? Неужели Господь не сжалится надо мной? Как же это случилось, маркиз?
Шаверни, шатаясь, приблизился к принцессе.
– Сударыня, – сказал он, – высокочтимая кузина… Я сдержал слово. Трусы обошли стороной мою шпагу… Но моей крови оказалось недостаточно, чтобы спасти мадемуазель де Невер!
Белые цветы померанцевого дерева, венок из которых является традиционным украшением невесты.
– Он храбро сражался! – единодушно подтвердили Кокардас и Паспуаль.
Маркиз, поклонившись, отошел и бессильно привалился к стволу кипариса.
Он был так бледен, что регент послал за придворным хирургом, чтобы сделать раненому перевязку.
Принцесса Гонзага постепенно овладела собой; но лицо ее вновь застыло в скорбной неподвижности, заставляющей вспомнить мраморную статую. Удар был настолько силен, что у любой другой женщины вызвал бы потоки слез и бессильное отчаяние. Она же не пролила ни единой слезинки. На застывшем лице ее жили, казалось, одни глаза, но в них больше не светилась покорность судьбе, как в былые времена, в них сверкала ярость тигрицы, защищающей детенышей.
– Монсеньор, – сказала она, протягивая руку, – здесь рядом гробница Филиппа Лотарингского, герцога Неверского… Я хочу преклонить перед ней колени, дабы отринуть навсегда – перед вами и перед всеми – имя принца Гонзага… С этого момента я вновь становлюсь герцогиней Неверской!
Регент лишь поклонился в ответ.
По-прежнему держа в руках факел, он шел рядом с Лагардером – нахмурившись, с омраченным челом, что было поразительно для человека, чья жизнь была посвящена лишь удовольствиям и наслаждениям.
Аврора де Кейлюс опережала их на несколько шагов.
У подножия статуи герцога Неверского она опустилась на колени и несколько секунд молилась про себя. Затем она поднялась, исполненная холодной решимости.
– Перед людьми, – сказала она, – я была женой Филиппа Мантуанского, принца Гонзага! Перед Господом я всегда была безутешной и верной супругой Филиппа Лотарингского, герцога Неверского! Да будет навеки проклято имя Гонзага! Отвергаю его и предаю позору! Молю сына моего, шевалье Анри де Лагардера, привести к этой гробнице, по доброй воле или насильно, принца Филиппа Гонзага и умертвить убийцу там, где покоится жертва.
Присутствующие с трудом сдерживали волнение. Лагардер опустился на одно колено и преклонил обнаженную шпагу к ногам принцессы.
– Сударыня, – сказал он, – матушка! С Божьей помощью я отыщу вашу дочь, клянусь вам в этом! Клянусь также, что Невер будет отомщен.
– В день, когда это произойдет, – ответила та, что желала отныне носить имя герцогини Неверской, – наследница дома Неверов станет мадам де Лагардер, если его королевское высочество разрешит это.
Шевалье, поднявшись на ноги, крикнул звенящим голосом:
– Коня! Монсеньор, прикажите дать мне коня!
ЧАСТЬ 1
Испанская дорога
I. ЖИВОЙ ВЫКУП
Около полуночи по испанской дороге при свете луны бешено мчались всадники.
Стоял сентябрь 1718 года.
Погода была прекрасной, на дорогах лишь изредка встречались рытвины и ухабы, так что лошади могли показать все, на что способны.
Они неслись в ночи под мертвенно-бледными лучами с такой быстротой, что при взгляде на них вспоминалась скачка Смерти, описанная в старых немецких легендах.
Немногие крестьяне, еще бодрствовавшие в этот час, с содроганием осеняли себя крестом, а разбойники, которые в те времена отправлялись на промысел лишь в сумраке ночи, уступали дорогу, заранее отказавшись от намерения напасть.
Впрочем, то были люди благоразумные: жизнь, полная треволнений, давно научила их действовать наверняка, избегая малейшего риска.
Всадники делились на два отряда – беглецов и преследователей.
Первая группа заметно уступала в скорости второй из-за кареты, катившейся посередине; по всему было видно, что вскоре оба отряда сойдутся в жестокой битве, ибо разделяло их не более чем три лье.
Ставкой в этом сражении, несомненно, была карета, ради которой беглецы все поставили на карту; окружавшие ее всадники держали в руках обнаженные шпаги.
Это были дворяне, привыкшие щеголять в роскошных придворных нарядах. Сейчас, однако, все они были экипированы по-походному, из чего следовало, что к путешествию своему – или, точнее говоря, бегству – они приготовились заранее. Об этом, кстати, свидетельствовало и то, что подставы для них были приготовлены вплоть до Байонны.
Их было восемь человек; они мнили себя храбрецами и полагали, что имеют на это основания.
Весь Париж знал их имена, титулы, шпаги и любовниц.
Час назад стало также известно, что отныне они превратились в изгнанников и что им надолго закрыт доступ не только ко двору, но и в само королевство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
Но нет! Ибо регент собственной персоной шел впереди, подняв над головой факел.
Меньше всего он напоминал сейчас высокомерного властелина… равно как не походил и на развратного правителя, который откладывал на завтра все важнейшие государственные дела во имя удовольствия и играл судьбами Франции по прихоти очередной любовницы.
Пораженный смелостью и благородством Лагардера, Филипп Орлеанский, словно вспомнив о своих рыцарственных предках, ринулся на помощь шевалье.
За ним следовали сановники и вельможи, присутствовавшие на заседании семейного суда.
– Никого отсюда не выпускать! – приказал регент. – Окружить кладбище гвардейцами! – А затем позвал: – Лагардер! Лагардер!
Если бы помощь пришла на четверть часа раньше, Гонзага и его сообщники оказались бы в западне. А Анри де Лагардер в одежде смертника преклонил бы колени перед алтарем вместе с Авророй де Невер в подвенечном платье, и никто не смог бы разлучить тех, кого соединил Господь.
Но теперь было слишком поздно! Филипп Орлеанский уже не мог вершить правосудие – Гонзага спасся вместе со своей бандой. Он бежал, унося добычу, которая прежде не давалась ему в руки, и Лагардеру предстояло начать все сначала!
– Я здесь, монсеньор, – отозвался шевалье с поклоном. В глазах его стояли слезы.
– Где мадемуазель де Невер?
– Похищена принцем Гонзага… ее везут в Испанию под охраной его сообщников, которых я убью вместе с ним.
Едва он произнес эти слова, как раздался крик, полный невыразимого отчаяния:
– Аврора! Аврора! Дочь моя!
Поразительно, но принцесса Гонзага только сейчас узнала о том, что произошло. Словно обезумев, она выбежала из церкви и упала на руки президента де Ламуаньона, лишившись чувств. Над ней склонился ее духовник, так и не снявший своего торжественного облачения.
– Я сама возложила на нее венок из флердоранжа, – прошептала несчастная мать, открыв глаза, – я готовила ее к радости и счастью. Неужели муки наши не кончились? Неужели Господь не сжалится надо мной? Как же это случилось, маркиз?
Шаверни, шатаясь, приблизился к принцессе.
– Сударыня, – сказал он, – высокочтимая кузина… Я сдержал слово. Трусы обошли стороной мою шпагу… Но моей крови оказалось недостаточно, чтобы спасти мадемуазель де Невер!
Белые цветы померанцевого дерева, венок из которых является традиционным украшением невесты.
– Он храбро сражался! – единодушно подтвердили Кокардас и Паспуаль.
Маркиз, поклонившись, отошел и бессильно привалился к стволу кипариса.
Он был так бледен, что регент послал за придворным хирургом, чтобы сделать раненому перевязку.
Принцесса Гонзага постепенно овладела собой; но лицо ее вновь застыло в скорбной неподвижности, заставляющей вспомнить мраморную статую. Удар был настолько силен, что у любой другой женщины вызвал бы потоки слез и бессильное отчаяние. Она же не пролила ни единой слезинки. На застывшем лице ее жили, казалось, одни глаза, но в них больше не светилась покорность судьбе, как в былые времена, в них сверкала ярость тигрицы, защищающей детенышей.
– Монсеньор, – сказала она, протягивая руку, – здесь рядом гробница Филиппа Лотарингского, герцога Неверского… Я хочу преклонить перед ней колени, дабы отринуть навсегда – перед вами и перед всеми – имя принца Гонзага… С этого момента я вновь становлюсь герцогиней Неверской!
Регент лишь поклонился в ответ.
По-прежнему держа в руках факел, он шел рядом с Лагардером – нахмурившись, с омраченным челом, что было поразительно для человека, чья жизнь была посвящена лишь удовольствиям и наслаждениям.
Аврора де Кейлюс опережала их на несколько шагов.
У подножия статуи герцога Неверского она опустилась на колени и несколько секунд молилась про себя. Затем она поднялась, исполненная холодной решимости.
– Перед людьми, – сказала она, – я была женой Филиппа Мантуанского, принца Гонзага! Перед Господом я всегда была безутешной и верной супругой Филиппа Лотарингского, герцога Неверского! Да будет навеки проклято имя Гонзага! Отвергаю его и предаю позору! Молю сына моего, шевалье Анри де Лагардера, привести к этой гробнице, по доброй воле или насильно, принца Филиппа Гонзага и умертвить убийцу там, где покоится жертва.
Присутствующие с трудом сдерживали волнение. Лагардер опустился на одно колено и преклонил обнаженную шпагу к ногам принцессы.
– Сударыня, – сказал он, – матушка! С Божьей помощью я отыщу вашу дочь, клянусь вам в этом! Клянусь также, что Невер будет отомщен.
– В день, когда это произойдет, – ответила та, что желала отныне носить имя герцогини Неверской, – наследница дома Неверов станет мадам де Лагардер, если его королевское высочество разрешит это.
Шевалье, поднявшись на ноги, крикнул звенящим голосом:
– Коня! Монсеньор, прикажите дать мне коня!
ЧАСТЬ 1
Испанская дорога
I. ЖИВОЙ ВЫКУП
Около полуночи по испанской дороге при свете луны бешено мчались всадники.
Стоял сентябрь 1718 года.
Погода была прекрасной, на дорогах лишь изредка встречались рытвины и ухабы, так что лошади могли показать все, на что способны.
Они неслись в ночи под мертвенно-бледными лучами с такой быстротой, что при взгляде на них вспоминалась скачка Смерти, описанная в старых немецких легендах.
Немногие крестьяне, еще бодрствовавшие в этот час, с содроганием осеняли себя крестом, а разбойники, которые в те времена отправлялись на промысел лишь в сумраке ночи, уступали дорогу, заранее отказавшись от намерения напасть.
Впрочем, то были люди благоразумные: жизнь, полная треволнений, давно научила их действовать наверняка, избегая малейшего риска.
Всадники делились на два отряда – беглецов и преследователей.
Первая группа заметно уступала в скорости второй из-за кареты, катившейся посередине; по всему было видно, что вскоре оба отряда сойдутся в жестокой битве, ибо разделяло их не более чем три лье.
Ставкой в этом сражении, несомненно, была карета, ради которой беглецы все поставили на карту; окружавшие ее всадники держали в руках обнаженные шпаги.
Это были дворяне, привыкшие щеголять в роскошных придворных нарядах. Сейчас, однако, все они были экипированы по-походному, из чего следовало, что к путешествию своему – или, точнее говоря, бегству – они приготовились заранее. Об этом, кстати, свидетельствовало и то, что подставы для них были приготовлены вплоть до Байонны.
Их было восемь человек; они мнили себя храбрецами и полагали, что имеют на это основания.
Весь Париж знал их имена, титулы, шпаги и любовниц.
Час назад стало также известно, что отныне они превратились в изгнанников и что им надолго закрыт доступ не только ко двору, но и в само королевство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85