Ее полюбили еще девочкой – но чувство это еще более выросло и расцвело, когда она превратилась в барышню.
Возвращаясь к ее дебюту, скажу, что мы собрали полный зал, ибо афиши были расклеены за три дня до представления, что было нам позволено господином мэром. С именами шутить не стоит; разумеется, имя само по себе не дает гарантию успеха, но много ему способствует, и, можете мне поверить, прозвище мадемуазель Сапфир, явившееся на свет благодаря мне и мадам Канаде, свою роль сыграло. Оно было напечатано голубыми буквами в блестках, напоминавших крохотные алмазы, занимало середину афиши и, казалось, источало свет само по себе. Весь Нант видел его, весь Нант говорил о нем, весь Нант задавался вопросом: кто такая эта мадемуазель Сапфир? Пошли смотреть!
И весь Нант, чтобы узнать это, заявился к нам, так что многим не хватило билетов.
Конкуренты наши на ярмарке локти кусали – бесились так, что жалко их становилось.
Она исполнила свой танец, словно херувим, бесстрашно и уверенно. Публика для нее ничего не значила, ведь она привыкла к зрителям с младенчества, когда выступала в ясельках и колыбели; впрочем, она потом часто нам говорила, что никого не видит во время представления.
Аплодисменты убаюкивали ее или приводили в легкое волнение, наподобие музыки – но никогда не опьяняли.
Она танцевала в том стиле, что знатоки именуют классическим – с чарующими строгостью и чистотой движениями. Амандина говорила, смеясь и одновременно смахивая слезу: «Если в раю танцуют на канате, это должно выглядеть именно так».
Это было торжественное событие, и мне досадно, что точной его даты я назвать не могу – однако, учитывая местоположение, оно, судя по всему, произошло в конце мая 1858 года.
В балагане нашем царило всеобщее ликование. Даже мадемуазель Фрелюш, забыв о своем уязвленном самолюбии, радовалась триумфу ученицы; Симилор же, надувая щеки, говорил: «Здорово куколка выкаблучивает!»
Он всегда изъяснялся при помощи арго, заимствуя выражения у проходимцев, с которыми якшался в городе.
За кулисами я увидел Саладена – у него горели глаза; я обратил на это внимание моей Амандины, и мы оба решили удвоить бдительность, присматривая за молокососом, почти превратившимся в мужчину.
– Впрочем, – добавила мадам Канада под влиянием радостной минуты, – этот паршивец имеет право восхищаться, как и все остальные.
Когда мадемуазель Сапфир исполнила последний танец без шеста, она спрыгнула на пол под градом цветов. Конечно, мы с мадам Канадой выложили около тридцати су, дабы пять-шесть друзей могли поощрить малютку при помощи букетов от администрации – но многие зрители специально вышли, чтобы купить розы и лилии. Те, у кого цветов не оказалось, кричали, что завтра же их раздобудут. Без всякого преувеличения могу сказать, что жители города Нанта, присутствовавшие на представлении Французского Гидравлического театра, коим я отныне официально руковожу совокупно с мадам Канадой, проявили энтузиазм на грани безумия.
Когда она закончила свое выступление, почти все разошлись – только около тридцати лопухов задержалось, чтобы посмотреть, как господин Саладен будет глотать шпаги. Быть может, я ошибаюсь, но мне кажется, что шпагоглотательство – номер, несомненно, весьма интересный – в нашей отчизне перестает пользоваться успехом. Все меняется в этом мире. Бывали времена, когда лучшие люди города сбегались на подобное выступление – даже если речь шла об артисте куда меньших достоинств, нежели Саладен, который, при всех пороках сердца своего и ума, ремесло знает превосходно.
Мадемуазель Сапфир проследовала в нашу комнату под овацию всех актеров труппы, выстроившихся двумя рядами. Ей аплодировали Колонь, Поке и даже Симилор, но она ничуть не возгордилась; когда же мадам Канада, заливаясь счастливыми слезами, хотела прижать ее к груди, она вдруг отпрянула, начала дрожать и мы угадали на губах у нее те слова, которые она больше не произносила: «Мама, мама, мама…»
Через секунду малютка бросилась к своей приемной матери и принялась ласкаться к ней.
– Старик, – сказал мне Симилор, всегда готовый воспользоваться случаем, дабы удовлетворить потребности своего распутного существования, – я получаю смехотворную сумму в семьдесят пять сантимов за актрису несравненного таланта. Поскольку сын мой Саладен достигнет совершеннолетия лишь через восемь месяцев, а пока по-прежнему пребывает под моей опекой, я требую переоценки. Изящество и грация мадемуазель Сапфир стоят никак не меньше полутора франков в день, и вы будете их платить.
Мадам Канада хотела отказать ему, но я, желая сохранить в труппе спокойствие, уступил этому новому домогательству моего бывшего друга.
– Пусть подавится, – сказал я спутнице жизни. – Саладен, хоть и помимо воли, но возместил затраты мои на него. Не забывай, что именно ему обязаны мы появлением мадемуазель Сапфир, а мадемуазель Сапфир – это курочка, несущая золотые яйца, и благодаря ей мы обретем в старости достаток.
И я ничуть не преувеличил. На следующий день не было уже никаких афиш, зато перед галереей, где работали зазывалы, красовалось небольшое объявление о том, что во время номера мадемуазель Сапфир цена за место будет удвоена. Сотоварищи наши по ярмарке, заходившие взглянуть на это извещение, единодушно нас осудили; тем не менее, с первого же раза многим не хватило билетов, а до захода солнца я внес в реестр выручку – 150 франков чистыми.
Это были Перу и Эльдорадо, вместе взятые, немыслимая прежде мечта – подобного никто и никогда не видел!
Мы оставались в Нанте десять дней, а могли бы задержаться и на сто лет, если бы ярмарки могли столько продолжаться – выручка не упала бы ни на один сантим.
Но какое значение имел теперь для нас тот или иной город? Пока был с нами наш талисман, успех был обеспечен везде – менялось лишь место нашего пребывания.
Все французские города – Бордо, Марсель, Тулуза, Руан, Лилль, Лион, Страссбург и прочие – заполнили наши сундуки знаками своего восхищения; овацию вызывало одно только наше появление; слава нашей звезды летела отныне впереди нас, и некоторые муниципальные советы незначительных населенных пунктов пытались заманить нас к себе, делая неслыханные предложения, от коих мы, защищая свой интерес, принуждены были отказаться.
В 1859 году, в августе месяце, Французский Гидравлический театр был разобран на дрова. Вместо него на ярмарке в Сен-Севере близ Руана был торжественно открыт ТЕАТР МАДЕМУАЗЕЛЬ САПФИР с простой, но выразительной надписью на фронтоне: Танцы и полеты, изящество и совершенство!
Это было величественное сооружение, хотя и переносное путем разборки на составные части. Чуть уступая размерами заведению господ Кошри и Лароша, оно превосходило последнее своей элегантностью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126