ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Отсчет времени здесь начнут вести не от РХ – рождества Христова, а от ШЗ – штурма Зимнего. Гору Энгельгардта переименуют в гору Ленина, который севернее Гельсингфорса так и не побывал, на берегу чудом не переименованной Екатерининской гавани станет на двадцать лет памятник «создателю Северного флота» Сталину; в отличие от Ильича, он все же посетил эти суровые края.
Но в этом узаконенном государством беспамятстве найдутся трое полярнинцев – два брата Иванишкина, инженеры с местного судоремонтного завода и рабочий Василий Суров – которые в брежневскую-то пору отыскали на одном из маяков старый колокол с бывшего храма Александровска-на-Мурмане, того самого храма, в котором лейтенант Колчак просил всех своих небесных заступников о помощи в опасном предприятии, о даровании успеха и благополучном возвращении. Многопудовый колокол с превеликим был перетащен в Полярный и поставлен на камень, на котором было выбито имя легендарной к тому времени шхуны «Заря». Эта рисковая акция памяти была предпринята еще в 1978 году. В год столетия города колокол был поднят на колокольню возрожденного храма.
Иногда на якорных стоянках – в нечастую свободную минуту – обычно после вечернего чая, заводили в кают-компании новомодную европейскую новинку – фонограф, который барон Толль привез из Ревеля. Со сменных тон-валиков звучали романсы – такие странные под северным сияньем и такие вдруг многозначительные. Лейтенант Колчак слушал их, опустив голову, так что отросшая черная борода врастала в грубую вязку норвежского свитера. (бриться опасной бритвой в качку – опасно, а безопасное лезвие «жилетт» будет изобретено только в следующем – 1901 году). Ему казалось, как, впрочем, и каждому из его однопоходников, что каждое слово, летящее из раструба чудо-аппарата, – про него, про ту, которая осталась ждать…
И много лет прошло
Томительных и скучных.
И вот в тиши ночной
Твой голос слышу вновь.
И вижу, как тогда,
Во вздохах этих звучных,
Что ты одна – вся жизнь,
Что ты одна – любовь…
Потом, оставшись в тесной каютке наедине с собой, крохотным откидным столиком и листком почтовой бумаги, он быстро, почти, не выбирая слов, писал: "Прошло два месяца, как я уехал от Вас, моя бесконечно дорогая, и так жива передо мной вся картина нашей встречи, так мучительно и больно, как будто это было вчера, на душе.
Сколько бессонных ночей я провел у себя в каюте, шагая из угла в угол, столько дум, горьких, безотрадных… без Вас моя жизнь не имеет ни того смысла, ни той цели, ни той радости. Вы были для меня больше, чем сама жизнь, и продолжить ее без Вас мне невозможно. Все мое лучшее я нес к Вашим ногам, как к божеству моему, все свои силы я отдал Вам.
Я писал Вам, что думаю сократить переписку, но, когда пришел обычный час, в котором я привык беседовать с Вами, я понял, что не писать Вам, не делиться своими думами – свыше моих сил. Переписка с Вами стала для меня вторым «я», и я отказываюсь от своего намерения и буду снова писать Вам – к чему бы это меня ни привело. Ведь Вы понимаете меня, и Вам может быть понятна моя глубокая печаль".

Однако вовсе не всегда в кают-компании «Зари» царила безмятежная атмосфера доброго путевого товарищества. Все чаще и чаще охлаждалась она льдом взаимного неприятия барона и командира, Толля и Коломейцова…
Глава седьмая. «ТАМ ЗА ДАЛЬЮ НЕПОГОДЫ ЕСТЬ БЛАЖЕННАЯ ЗЕМЛЯ…»

Москва. Июнь 1990 года.
На дворе еще большевистская власть со всеми своими лубянками, идеологическими отделами, институтами марксизма-ленинизма, а на Волхонке – в Доме науки и техники – вечер, посвященный землепроходцу русского севера Александру Колчаку, первой Русской Полярной экспедиции. Афишу с большим скандалом удалось разместить только в вестибюле. Тем не менее зал был полон: пришли моряки, историки, журналисты, географы… Вечер вела на свой страх и риск (она же его и организовала) поэт Тамара Пономарева. С ее легкой руки я и познакомился с профессиональным путешественником биологом Юрием Чайковским, который более, чем кто-либо исследовал документы экспедиции Толля и пришел к нестандартным выводам.
Юрий Чайковский считает, что именно этот конфликт между бароном и лейтенантом Коломейцовым и погубил самого Толля.
РУКОЮ ИЗЫСКАТЕЛЯ: «Ссоры с Коломейцовым внешне не было, и отослан он был вроде по необходимости – обеспечить для „Зари“ угольные склады, но все догадывались, что дело глубже. Когда прощались, Коломейцов со всеми обнялся, только барон протянул ему руку. Потом Коломейцов с Расторгуевым вернулись обмороженные, не найдя дороги, все высыпали на лед встречать их, один барон Толль ушел мрачный в каюту. И снова отослал, другой дорогою. Списал на берег. А в каюте Коломейцова собак поселил. В результате „Заря“ осталась без командира и без угля. Дело в том, что Толль поставил перед Коломейцовым в качестве обязательной задачу, которую до этого экспедиция вовсе не ставила – в течение двух летних сезонов создать два угольных склада (на Диксоне, что у устья Енисея, и на Котельном). Коломейцов предлагал начать с Котельного, поскольку без этого „Заря“ не могла вернуться с „земли Санникова“ на Диксон, но Толль настоял на складировании угля сперва на Диксоне. Этим он избавил себя от встречи с Коломейцовым на Котельном и погубил экспедицию, ибо на два склада денег у Академии не нашлось. Во время плавания Матисен и Колчак валились с ног, чередуясь на вахте. „Оба офицера нуждаются в восстановлении своих сил“, – записал Толль в дневнике уже на четвертый день навигации, но попытки вернуть командира не сделал. А склад у Диксона так и пропал зря.
Матисену, тоже отличному моряку, спорить с начальником экспедиции было, видимо, не под силу. Лишь однажды проявил твердость – когда не смогли подойти к Беннетту и, еле вырвавшись изо льдов, сумели войти в отличную бухту на Котельном. Шторм, снег, море того и гляди встанет, в трюме течь. помпы надо чистить, главную машину тоже, угля в обрез, оба офицера с ног валятся (да и команда), а барон Толль решил – снова идти на Беннетта. Увидал на берегу отличную просторную поварню и загорелся: разберем, перевезем на Беннетта и там зазимуем вчетвером. Идея безумная, туда и пеший едва ли прошел бы, а тут – много тяжелейших нарт, миль 15 по невесть какому льду. Вот тогда-то Матисен и положил начальнику на стол список неисправностей – так и так, мол, выйти в море нельзя. Барон и тут уступил не сразу. Дал шесть дней на ремонт, отказался от перевозки поварни, зато загорелся новой (совсем уж сумасшедшей) идеей – идти на Беннетта с четырьмя нартами, в расчете на голодную зимовку. Хорошо, что море встало, и вопрос надолго отпал.
Академия предложила Толлю, в ответ на его просьбу о втором складе угля, сократить круг работ, Толль же предпочел просто бросить «Зарю».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65