О, сударь, на такую неизменность позволительно надеяться лишь младенцам, не знающим ни человеческой природы, ни опыта, накопленного человечеством».
Вот-вот, как раз этот-то опыт, отвечал я, и не даст нам, новомосковцам, повторить ошибки минувших времен; у нас немыслим этот самый «пронунсиаменто», ибо вольные казаки уже вкусили от древа Свободы.
Г-н Лагард возражал улыбками и междометиями. Сдается, у него не было охоты скрещивать шпаги. Да, признаться, и у меня тоже. Поддаваясь чарам вечера, моря, прохлады, сменившей зной, блеклых созвездий, поддаваясь всему гармоническому настроению природы, мы (он, думаю, тоже) ощущали себя мыслителями, независимыми от сегодняшнего, свободными от злобы дня.
И губернатор продолжал, по-прежнему не произнося ни «Обок», ни «Новая Москва», продолжал в том смысле, что вот, мол, удержись на ногах Парижская коммуна – и она бы, мол, ринулась на Версаль. Почему? Какая причина? Та же, что развязала «оргии» внутри Парижа, то есть злоба и месть, якобы присущие низшим слоям.
– Чувства, которые, пожалуй, понятны, – снисходительно молвил г-н Лагард. И тотчас спросил: – Вы думаете, низшие слои никак не могли бы устроиться рядом с высшими? Вы думаете, есть фатальное?
Я отвечал, что эдак «устроиться» нельзя.
– О нет, сударь, можно. И смею заверить, высшие слои в конце концов обнаружили бы достаточно разума и решимости для компромисса. Однако, мой милый, вся штука в том, что низшие попросту не хотят устраиваться на существующей исторической почве. Наступает известный момент, когда нравственное подчинение делается тяжелее физического. Вот этого-то нравственного подчинения, всего, что хотя бы напоминает нечто высшее, вот этого-то и не хотят выносить низшие. И отсюда яростное желание истребления.
– Нравственный авторитет, – отвечал я, – на стороне тех, кто трудится… И вы, сударь, не станете отрицать, что не Париж двинулся на Версаль, а Версаль – на Париж.
– В первые дни коммуны раздавалось множество призывов идти на Версаль.
– Однако коммунары не пошли?
– Потому что были заняты тем, что они называли социальными переменами, – ухмыльнулся губернатор. – Но потом, укрепившись…
– И тогда бы Версаль пал?
– И тогда была бы Версальская коммуна.
– Превосходно, мсье Лагард, превосходно! Итак, победа коммунаров, грядущих коммунаров неизбежна?
Он меня озадачил, сказав: «А разве я спорю?»
Помедлил и добавил:
– Но не потому, что они обещают наибольшее благополучие, это слова, и только…
Я перебил его:
– Понимаю, понимаю. Вы победу полагаете неизбежной, ибо суд народной Немезиды обладает гигантской силой. Вы опять, вы все время исходите из того, что социализм коммунаров не есть спасение и обновление, а есть месть и месть.
– Именно так, именно так, – подтвердил он спокойно и твердо.
– Именно не так, именно не так, – возразил я.
Но главный, хотя и скрытый, нерв этого отвлеченного, теоретического разговора крылся не в проблемах минувшего и не в проблемах будущего. Главный-то нерв, как я позже сообразил, был в том, что Версалям необходимо действовать первыми, сколь бы ни были иные версальцы убеждены в собственном поражении.
И мне теперь сдается, что губернатор как бы намекал, что интересы его страны уже понуждают действовать. И в самом деле, на рейде Обока рядом с канонерской лодкой «Метеор» вдруг появились и другие военные корабли. Но я не придал должного значения их появлению. Может быть, потому не придал, что как раз в это время произошли события, которые оглушили меня, как внезапный удар грома.
8
Я все еще жил в Обоке, пользуясь неизменной любезностью г-на Лагарда. У нас с Ашиновым был уговор, чтобы я не трогался с места, не обменявшись с ним письмами; в моем – отчет «дипломатической миссии»; в его – ответ на мой диалог с Лагардом и, возможно, дополнительные инструкции. Курьерами должны были служить наши матросы с фелуки, я дожидался их, но они почему-то запаздывали, и я уже тревожился за их судьбу – ведь с морем не шутят. Но в истекшее время море шуток не выкидывало. Тогда я стал думать, не случилось ли столкновение вольных казаков с данакильцами. Но, во-первых, об этом, несомненно, было бы известно в Обоке, а во-вторых, резонов к подобному предположению не оказывалось, так как наши отношения с туземцами никакими тучами не заволакивались. Моя тревога росла, я терялся в догадках. Кроме того, от меня, сколь ни был я наивен и прекраснодушен, не ускользнуло появление в Обоке чрезмерного числа французских военных моряков; впрочем, если честно, – последнее не осознавалось мною с достаточной степенью серьезности.
Курьерской фелуки я так и не дождался. Вместо нее в один далеко не прекрасный день в Обок явились Бесов, Баланюк и Орлов, хорошо мне знакомые.
Разговор мой с беглецами из нашего града Китежа был как в горячке, то кружил, то несся вскачь, передавать его вышло бы и длинно и путано, но вот что удалось вылущить.
Перво-наперво Н.И.Ашинов изъял у вольных казаков боевое оружие, исключая личный конвой и еще одну категорию, о которой я позже узнал. Было заявлено, что колонисты каждый раз будут получать из крепости свои ружья системы Баранова и Бердана № 2 для учений; ну и, конечно, получат при первых звуках боевой трубы, то есть на случай военной тревоги. А так, в обыденности, пусть-де они, ружья, вкупе с боевыми припасами лежат в крепостном каземате, под замком – «для лучшей сохранности». Нужно заметить, что наши вольные казаки легко расстались с оружием, потому что у них оставались (правда, далеко не у всех) охотничьи, а с боевыми, дескать, одна морока – чисть, смазывай да еще и берегись нагоняев капитана Нестерова…
Хорошо, это б еще и не беда, кажется. Что же дальше? Тут мои собеседники с каким-то страхом, едва ли не суеверным, выговорили: «Попечительное хозяйство». Оказывается, именно так определил Н.И.Ашинов новую эпоху в деятельности нашей колонии. Но ведь попечительность предполагает наличие попечителей и подопечных, не так ли? Оказывается, так, именно так. И отсюда завидный ранжир вылупился: Комитет – Хозяева – Помощники!
Теперь разъясню. Комитет – это они, то есть сам Ашинов, капитан Нестеров и Шавкуц Джайранов. Хозяева – это ротные и взводные, то есть бывшие унтеры, знатоки фрунта и, надо признать, неплохие, я бы сказал, крепкие мужики, я-то ведь их всех знал. Ну-с, и, наконец, помощники – это уж все остальные, все вольные казаки, отряженные примерно в равном числе к отдельным хозяевам.
Выходило, в сущности, некое искусственное, но всепроникающее распространение армейского, войскового принципа. Хватало поверхностного знания русской истории, чтобы усмотреть здесь сколок приснопамятных военных поселений!
Меня как оглушило. Я не хотел верить. Я хотел отогнать видение костлявой аракчеевщины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
Вот-вот, как раз этот-то опыт, отвечал я, и не даст нам, новомосковцам, повторить ошибки минувших времен; у нас немыслим этот самый «пронунсиаменто», ибо вольные казаки уже вкусили от древа Свободы.
Г-н Лагард возражал улыбками и междометиями. Сдается, у него не было охоты скрещивать шпаги. Да, признаться, и у меня тоже. Поддаваясь чарам вечера, моря, прохлады, сменившей зной, блеклых созвездий, поддаваясь всему гармоническому настроению природы, мы (он, думаю, тоже) ощущали себя мыслителями, независимыми от сегодняшнего, свободными от злобы дня.
И губернатор продолжал, по-прежнему не произнося ни «Обок», ни «Новая Москва», продолжал в том смысле, что вот, мол, удержись на ногах Парижская коммуна – и она бы, мол, ринулась на Версаль. Почему? Какая причина? Та же, что развязала «оргии» внутри Парижа, то есть злоба и месть, якобы присущие низшим слоям.
– Чувства, которые, пожалуй, понятны, – снисходительно молвил г-н Лагард. И тотчас спросил: – Вы думаете, низшие слои никак не могли бы устроиться рядом с высшими? Вы думаете, есть фатальное?
Я отвечал, что эдак «устроиться» нельзя.
– О нет, сударь, можно. И смею заверить, высшие слои в конце концов обнаружили бы достаточно разума и решимости для компромисса. Однако, мой милый, вся штука в том, что низшие попросту не хотят устраиваться на существующей исторической почве. Наступает известный момент, когда нравственное подчинение делается тяжелее физического. Вот этого-то нравственного подчинения, всего, что хотя бы напоминает нечто высшее, вот этого-то и не хотят выносить низшие. И отсюда яростное желание истребления.
– Нравственный авторитет, – отвечал я, – на стороне тех, кто трудится… И вы, сударь, не станете отрицать, что не Париж двинулся на Версаль, а Версаль – на Париж.
– В первые дни коммуны раздавалось множество призывов идти на Версаль.
– Однако коммунары не пошли?
– Потому что были заняты тем, что они называли социальными переменами, – ухмыльнулся губернатор. – Но потом, укрепившись…
– И тогда бы Версаль пал?
– И тогда была бы Версальская коммуна.
– Превосходно, мсье Лагард, превосходно! Итак, победа коммунаров, грядущих коммунаров неизбежна?
Он меня озадачил, сказав: «А разве я спорю?»
Помедлил и добавил:
– Но не потому, что они обещают наибольшее благополучие, это слова, и только…
Я перебил его:
– Понимаю, понимаю. Вы победу полагаете неизбежной, ибо суд народной Немезиды обладает гигантской силой. Вы опять, вы все время исходите из того, что социализм коммунаров не есть спасение и обновление, а есть месть и месть.
– Именно так, именно так, – подтвердил он спокойно и твердо.
– Именно не так, именно не так, – возразил я.
Но главный, хотя и скрытый, нерв этого отвлеченного, теоретического разговора крылся не в проблемах минувшего и не в проблемах будущего. Главный-то нерв, как я позже сообразил, был в том, что Версалям необходимо действовать первыми, сколь бы ни были иные версальцы убеждены в собственном поражении.
И мне теперь сдается, что губернатор как бы намекал, что интересы его страны уже понуждают действовать. И в самом деле, на рейде Обока рядом с канонерской лодкой «Метеор» вдруг появились и другие военные корабли. Но я не придал должного значения их появлению. Может быть, потому не придал, что как раз в это время произошли события, которые оглушили меня, как внезапный удар грома.
8
Я все еще жил в Обоке, пользуясь неизменной любезностью г-на Лагарда. У нас с Ашиновым был уговор, чтобы я не трогался с места, не обменявшись с ним письмами; в моем – отчет «дипломатической миссии»; в его – ответ на мой диалог с Лагардом и, возможно, дополнительные инструкции. Курьерами должны были служить наши матросы с фелуки, я дожидался их, но они почему-то запаздывали, и я уже тревожился за их судьбу – ведь с морем не шутят. Но в истекшее время море шуток не выкидывало. Тогда я стал думать, не случилось ли столкновение вольных казаков с данакильцами. Но, во-первых, об этом, несомненно, было бы известно в Обоке, а во-вторых, резонов к подобному предположению не оказывалось, так как наши отношения с туземцами никакими тучами не заволакивались. Моя тревога росла, я терялся в догадках. Кроме того, от меня, сколь ни был я наивен и прекраснодушен, не ускользнуло появление в Обоке чрезмерного числа французских военных моряков; впрочем, если честно, – последнее не осознавалось мною с достаточной степенью серьезности.
Курьерской фелуки я так и не дождался. Вместо нее в один далеко не прекрасный день в Обок явились Бесов, Баланюк и Орлов, хорошо мне знакомые.
Разговор мой с беглецами из нашего града Китежа был как в горячке, то кружил, то несся вскачь, передавать его вышло бы и длинно и путано, но вот что удалось вылущить.
Перво-наперво Н.И.Ашинов изъял у вольных казаков боевое оружие, исключая личный конвой и еще одну категорию, о которой я позже узнал. Было заявлено, что колонисты каждый раз будут получать из крепости свои ружья системы Баранова и Бердана № 2 для учений; ну и, конечно, получат при первых звуках боевой трубы, то есть на случай военной тревоги. А так, в обыденности, пусть-де они, ружья, вкупе с боевыми припасами лежат в крепостном каземате, под замком – «для лучшей сохранности». Нужно заметить, что наши вольные казаки легко расстались с оружием, потому что у них оставались (правда, далеко не у всех) охотничьи, а с боевыми, дескать, одна морока – чисть, смазывай да еще и берегись нагоняев капитана Нестерова…
Хорошо, это б еще и не беда, кажется. Что же дальше? Тут мои собеседники с каким-то страхом, едва ли не суеверным, выговорили: «Попечительное хозяйство». Оказывается, именно так определил Н.И.Ашинов новую эпоху в деятельности нашей колонии. Но ведь попечительность предполагает наличие попечителей и подопечных, не так ли? Оказывается, так, именно так. И отсюда завидный ранжир вылупился: Комитет – Хозяева – Помощники!
Теперь разъясню. Комитет – это они, то есть сам Ашинов, капитан Нестеров и Шавкуц Джайранов. Хозяева – это ротные и взводные, то есть бывшие унтеры, знатоки фрунта и, надо признать, неплохие, я бы сказал, крепкие мужики, я-то ведь их всех знал. Ну-с, и, наконец, помощники – это уж все остальные, все вольные казаки, отряженные примерно в равном числе к отдельным хозяевам.
Выходило, в сущности, некое искусственное, но всепроникающее распространение армейского, войскового принципа. Хватало поверхностного знания русской истории, чтобы усмотреть здесь сколок приснопамятных военных поселений!
Меня как оглушило. Я не хотел верить. Я хотел отогнать видение костлявой аракчеевщины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122