Елизавета, получив прекрасное домашнее образование, много читала, не влезала в дворцовые интриги и сумела-таки дождаться «звездного часа»: она взошла на престол сразу после смерти Марии под бурные, радостные крики протестантов. Елизавета хранила обет королевы-девственницы всю жизнь, хотя порой из-за политических соображений демонстративно велись переговоры с некоторыми монаршими фамилиями о возможном замужестве королевы Англии. Елизавета правила Англией с 1558 по 1603 годы, успев восстановить и основательно укрепить позиции протестантства, для чего ей приходилось вести сложные дипломатические игры, укреплять военное и экономическое положение страны в том сложном мире главенствующих международных отношений. Елизавета I превратила Англию в истинную «владычицу морей», идя ради этого даже на поощрение пиратства. Известный «морской волк» Фрэнсис Дрейк (1540-1596), первый из капитанов, совершивших кругосветное плаванье, по благословению своей королевы грабил испанские галиоты, занимался работорговлей, захватывал прибрежные города как в старом, так и новом свете.
Елизавета I вынуждена была вести постоянную борьбу с другой претенденткой на английской престол – с Марией Стюарт. Мария Стюарт была «продуктом» еще одной «шалости» Генриха VIII с Екатериной Арагонской, тоже однажды признанной незаконнорожденной. Красавица Мария Стюарт была верной папе римскому католичкой, воспитанной при французском дворе. Эта беспокойная женщина после брака с дофином Франциском была провозглашена королевой одновременно Франции, Шотландии, Англии. Но в Англии ей никто не собирался уступать трон, ее здесь воспринимали как врага законной монархии и англиканской церкви.
После известной Варфоломеевской ночи (24 августа 1572 года), когда французские католики перебили массу гугенотов, протестанты окончательно возненавидели носительницу родства Гизов – Марию Стюарт. Елизавета I сумела пленить свою конкурентку, но тогда возник огромный соблазн быстро с ней рассчитаться. Как бы сдерживая общественное мнение, Елизавета мучила и себя, отрекаясь от подписания смертного приговора Марии Стюарт – творцу возможного заговора. Неудачницу долго «таскали» по дальним, холодным, неуютным замкам Англии, пока в 8 февраля 1587 года не была совершена казнь несчастной в замке Фодерингей. Елизаветой, скорее всего, руководила не жестокость, а холодность политического расчета: Марию Стюарт не казнили до тех пор, пока это было выгодно Англии. Как только такие выгоды растаяли, то решили избавиться от лишних хлопот – к тому времени эта политическая карта была уже окончательно бита"…
Сейчас мы с Верещагиным рыскали по путаным, тесным лестницам и коридорам второго этажа здания 127-го отделения милиции в поисках кабинета нашей отечественной Елизаветы Генриховны, а у меня в голове выстраивались занятные исторические параллели. Придворные нравы Англии старой формации могли поразить даже более стойкий, чем мой, разум: здесь присутствовала явная гремучая смесь – примитивного варварства и изысканной изощренности. Пришел на память текст распоряжения, изданного в 1598 году для постояльцев дворца Английской королевы: «запрещается кому бы то ни было загрязнять своей мочой и прочими испражнениями лестницы, коридоры и прочие дворцовые помещения». Невольно я потянул носом: мочой и прочими экскрементами не пахло, но по органолептике шибанул какой-то особый милицейский дух – смесь пота, сапожной ваксы, перегара, доноса…
Вот наконец-то и нужный кабинет: постучались, ответа не последовало, но я все же сунул грешную голову в щель, образованную моим любопытством и темпераментом путем взаимодействия с таинственной дверью. От стола, прижатого к окну и занимавшего своей махиной почти все жизненное пространство кабинета, на меня глянули суровые глаза. В первый момент показалось, что взглянула не женщина, а дьявол, плохо выспавшийся и страдающий хроническим неврозом. Показалось даже, что прозвучали слова: «Чего надо? Убери рожу за дверь!» Но я не принимал психологическое давление ни в какой форме, а потому, порывшись в кармане, извлек пару повесток – на себя и Верещагина. Молча, не тратя слов на «неблагодарную персону», я выложил мое «достояние» на стол перед следователем. Почему-то не возникло желание сомневаться в том, что я попал туда, куда нужно, к человеку, вызвавшего меня повесткой. Женщина сперва закурила, потом вчиталась в атрибутику повестки, затем прищурилась (может быть, от дыма сигареты) и спросила:
– Вы кто? – Федоров или Верещагин?..
Опять холодный испытующий взгляд… За это время и Олег успел втиснуться боком, мимо меня в кабинет, и мы стояли перед женщиной-следователем почти что с голой душой, с содранной кожей, с обнаженной совестью. Так она, скорее всего, и воспринимала нас. Однако я заметил, что ее взгляд успел скользнуть и по нашим пенисам, причем на олеговом он задержался дольше и минимум шесть раз уходил в сторону и возвращался снова. Я бы при таком внимании со стороны женщины обязательно разделся тут же, а Олег – вот уж спортсмен несгибаемой воли – как был пентюхом, так им и остался. В отношении меня в графе «прочие приметы» было почему-то помечено: «без особо выдающихся признаков»! Я даже обиделся по этому поводу, но смолчал… «На вкус и цвет – товарищей нет!» Полагаю, что повышенное внимание к олеговым прелестям объяснялось просто: он был основательно перегрет недавним общением с Ладой Борисовной. «Остаточные явления» даже сквозь штаны и путающиеся в перекладывании на лобке руки (любимый жест Гитлера) оставались весьма заметными…
– Вообще-то надо поговорить с каждым из вас по отдельности, – начала было кобениться следователь, – но, как говорится,..
Мы не успели услышать очередную милицейскую сентенцию… Дверь широко распахнулась и на пороге возникла фигура начальника следственного отдела Колесникова Павла Олеговича. Сегодня он был почему-то в форме, и она ему очень шла, особенно майорские погоны!.. Елизавета Генриховна тоже отметила элегантность и молодцеватость своего шефа: она даже более четырех раз перевела взгляд с его погон тоже на пенис! Но женщина почему-то промолчала, не поднялась навстречу начальству, из чего я сделал заключение, что Иванова, во-первых, блатная штучка, во-вторых, сексуально удовлетворенная особа!..
По-моему, это все великолепно понимал и Колесников, но он почему-то посчитал необходимым продемонстрировать особое расположение ко мне и Верещагину, тем самым, видимо, попытаться настроить Елизавету Генриховну на деликатный лад допроса. Он поздоровался с Олегом и со мной за руку, поинтересовался о нашем здоровье, ненароком выяснил, где мы проводили все эти дни – с момента нашей последней встречи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158
Елизавета I вынуждена была вести постоянную борьбу с другой претенденткой на английской престол – с Марией Стюарт. Мария Стюарт была «продуктом» еще одной «шалости» Генриха VIII с Екатериной Арагонской, тоже однажды признанной незаконнорожденной. Красавица Мария Стюарт была верной папе римскому католичкой, воспитанной при французском дворе. Эта беспокойная женщина после брака с дофином Франциском была провозглашена королевой одновременно Франции, Шотландии, Англии. Но в Англии ей никто не собирался уступать трон, ее здесь воспринимали как врага законной монархии и англиканской церкви.
После известной Варфоломеевской ночи (24 августа 1572 года), когда французские католики перебили массу гугенотов, протестанты окончательно возненавидели носительницу родства Гизов – Марию Стюарт. Елизавета I сумела пленить свою конкурентку, но тогда возник огромный соблазн быстро с ней рассчитаться. Как бы сдерживая общественное мнение, Елизавета мучила и себя, отрекаясь от подписания смертного приговора Марии Стюарт – творцу возможного заговора. Неудачницу долго «таскали» по дальним, холодным, неуютным замкам Англии, пока в 8 февраля 1587 года не была совершена казнь несчастной в замке Фодерингей. Елизаветой, скорее всего, руководила не жестокость, а холодность политического расчета: Марию Стюарт не казнили до тех пор, пока это было выгодно Англии. Как только такие выгоды растаяли, то решили избавиться от лишних хлопот – к тому времени эта политическая карта была уже окончательно бита"…
Сейчас мы с Верещагиным рыскали по путаным, тесным лестницам и коридорам второго этажа здания 127-го отделения милиции в поисках кабинета нашей отечественной Елизаветы Генриховны, а у меня в голове выстраивались занятные исторические параллели. Придворные нравы Англии старой формации могли поразить даже более стойкий, чем мой, разум: здесь присутствовала явная гремучая смесь – примитивного варварства и изысканной изощренности. Пришел на память текст распоряжения, изданного в 1598 году для постояльцев дворца Английской королевы: «запрещается кому бы то ни было загрязнять своей мочой и прочими испражнениями лестницы, коридоры и прочие дворцовые помещения». Невольно я потянул носом: мочой и прочими экскрементами не пахло, но по органолептике шибанул какой-то особый милицейский дух – смесь пота, сапожной ваксы, перегара, доноса…
Вот наконец-то и нужный кабинет: постучались, ответа не последовало, но я все же сунул грешную голову в щель, образованную моим любопытством и темпераментом путем взаимодействия с таинственной дверью. От стола, прижатого к окну и занимавшего своей махиной почти все жизненное пространство кабинета, на меня глянули суровые глаза. В первый момент показалось, что взглянула не женщина, а дьявол, плохо выспавшийся и страдающий хроническим неврозом. Показалось даже, что прозвучали слова: «Чего надо? Убери рожу за дверь!» Но я не принимал психологическое давление ни в какой форме, а потому, порывшись в кармане, извлек пару повесток – на себя и Верещагина. Молча, не тратя слов на «неблагодарную персону», я выложил мое «достояние» на стол перед следователем. Почему-то не возникло желание сомневаться в том, что я попал туда, куда нужно, к человеку, вызвавшего меня повесткой. Женщина сперва закурила, потом вчиталась в атрибутику повестки, затем прищурилась (может быть, от дыма сигареты) и спросила:
– Вы кто? – Федоров или Верещагин?..
Опять холодный испытующий взгляд… За это время и Олег успел втиснуться боком, мимо меня в кабинет, и мы стояли перед женщиной-следователем почти что с голой душой, с содранной кожей, с обнаженной совестью. Так она, скорее всего, и воспринимала нас. Однако я заметил, что ее взгляд успел скользнуть и по нашим пенисам, причем на олеговом он задержался дольше и минимум шесть раз уходил в сторону и возвращался снова. Я бы при таком внимании со стороны женщины обязательно разделся тут же, а Олег – вот уж спортсмен несгибаемой воли – как был пентюхом, так им и остался. В отношении меня в графе «прочие приметы» было почему-то помечено: «без особо выдающихся признаков»! Я даже обиделся по этому поводу, но смолчал… «На вкус и цвет – товарищей нет!» Полагаю, что повышенное внимание к олеговым прелестям объяснялось просто: он был основательно перегрет недавним общением с Ладой Борисовной. «Остаточные явления» даже сквозь штаны и путающиеся в перекладывании на лобке руки (любимый жест Гитлера) оставались весьма заметными…
– Вообще-то надо поговорить с каждым из вас по отдельности, – начала было кобениться следователь, – но, как говорится,..
Мы не успели услышать очередную милицейскую сентенцию… Дверь широко распахнулась и на пороге возникла фигура начальника следственного отдела Колесникова Павла Олеговича. Сегодня он был почему-то в форме, и она ему очень шла, особенно майорские погоны!.. Елизавета Генриховна тоже отметила элегантность и молодцеватость своего шефа: она даже более четырех раз перевела взгляд с его погон тоже на пенис! Но женщина почему-то промолчала, не поднялась навстречу начальству, из чего я сделал заключение, что Иванова, во-первых, блатная штучка, во-вторых, сексуально удовлетворенная особа!..
По-моему, это все великолепно понимал и Колесников, но он почему-то посчитал необходимым продемонстрировать особое расположение ко мне и Верещагину, тем самым, видимо, попытаться настроить Елизавету Генриховну на деликатный лад допроса. Он поздоровался с Олегом и со мной за руку, поинтересовался о нашем здоровье, ненароком выяснил, где мы проводили все эти дни – с момента нашей последней встречи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158