Вроде бы нас хотели привлечь к какому-то определенному действию?.. Но групповой секс после такого количества выпитого алкоголя был точно нам не под силу. Сейчас, если мы собирались продолжать жить, нам было необходимо избегать эмоциональных потрясений!.. Мы смахнули слезу, а вместе с ней и радостное наваждение…
Картины загадочного бытия были прерваны громким стуком во входную дверь, а затем и смелым шерудением ключом в скважине замка во входной двери… Ключ, видимо, подошел… Вот дверь решительно распахнулась: мы с Олегом, нещадно расслабленные, могли наблюдать, как в комнату входит Владимир – у него всегда находился запасной ключ от моей берлоге. Из-за плеча Владимира показались две весьма пикантные дамы, показавшиеся нам вначале совершенно незнакомыми. Одна дама бросилась мне на грудь, другая – Олегу!..
Такие редкие подарки судьбы всегда приятны, особенно, когда дама кажется незнакомой, но очаровательной: новизна – это прелюдия к большому чувству, так редко посещающему взрослого человека… Ничего не могу сказать за Олега – видел только, что в объятиях женщины он затих и обезмолвел, как ребенок, приложенный к материнской груди. Я же еще некоторое время бился в клещах объятий своей соблазнительницы, поскольку не верил до конца в бескорыстность свалившегося на меня счастья. Я силился сперва идентифицировать личность так резко воспылавшей ко мне страстью женщины. Так и в детстве бывало: приснится, что тебе подарили новую игрушку, но когда проснешься, то тебя встречает пошлая обыденность.
Наконец, и я пообвыкся с новыми впечатлениями, и из далекого тумана ко мне вернулась память об этой женщине, тихо плакавшей от ощущения трагической безысходности. Такое чувство всегда рано или поздно появляющейся у тех, кто понял, что связал свою судьбу с законченным алкоголиком. Я вспомнил имя и отчество своей благодетельницы. Тактильное и проприорецептивное восприятие вернуло мне даже тот теплый восторг и нежность, испытанные мной в недавние дни нашей последней встречи. Однако это я так думал – «недавние дни». Как оказалось, в лихом запое мы с Олежеком находились почти целый месяц. И наши дамы все это время тревожились, били нежными кулачками в глухонемую дверь квартиры, выжимая из нее хоть малейший намек на то, что мы еще живы. Им хотелось нас проведать, накормить, наготовить закусок, обогреть, умыть и обстирать… Но может это были только сиюминутные ласковые слова помноженные на мою фантазию?! Редко я встречал женщину, способную с пониманием отнестись к таким маленьким шалостям чисто мужского темперамента, как запойное пьянство…
Пока нас ласкали, а мы пытались изобразить хоть что-то похожее на ответное чувство, Владимир обошел комнаты. Он почему-то подолгу изучал окна на другой стороне дворового колодца, скользил взглядом по крышам и слуховым оконцам домов, расположенных напротив. Его явно что-то волновало, потому сейчас он выполнял какие-то загадочные действия, похожие на рекогносцировку возможного поля боя. Мне показалось – или я это выдумал от осознания собственной вины перед Человечеством – что Владимир речитативом повторял одно и тоже место из Книги Иова (39: 5-6): «Кто пустил дикого осла на свободу, и кто разрешил узы онагру, которому степь Я назначил домом и солончаки – жилищем?». Непраздный вопрос был явно обращен ко мне и Олегу…
2.5
Тем временем женщины уже достаточно насладились общением с нашими вялыми телами и стали ощущать еще и страшно противный запах перегара, нависший густым облаком во всех помещениях. Женщины хотели открыть окна, чтобы устроить залповое проветривание, но Владимир запретил и отогнал всех от окон, не позволил даже распахнуть шторы. Нас с Олегом повели в ванную и установили под теплые струю душа спина к спине. Напор воды, словно по заказу, был почему-то достаточный. Мы стояли оба голые в одной лохани, совершенно непохожие по конституции: Олег был худым и длинным, а я достаточно упитанным и среднего роста, но оба мы были с намеками на прошлую спортивность. Что-то в наших фигурах напоминало картину «На берегу Неаполитанского залива», хранящуюся в Третьяковской галерее. Естественно, мы были постарше, но с такой же чистой душой, как и те мальчишки, что изображены художником А.А.Ивановым на холсте в светло-желтых тонах. Правда, наши «бантики» от длительного запоя скукошились и трогательно обвисли, что вызывало нескрываемую грусть у дам. Однако «неаполитанское солнце», струящееся из женских душ, обещало поправить через некоторое время и эту маленькую неувязочку. Жаль, что в ванной не оказался с кистями, красками и мольбертом гениальный художник Иванов.
Нельзя было не заметить, что обе женщины наблюдали не столько за игрой наших мышц, сколько оценивающе изучали и, видимо, многократно сравнивали другие мужские достоинства… Нам было трудно понять суть их оценок и выводы. Мы только видели нежные улыбки, бродившие по губам этих двух банщиц… Сейчас, после столь сильного алкогольного торможения, мы могли им отвечать только скромными обещаниями, да и то готовыми сорваться с крючка надежды словно проворный пескарик. Перекрестный анализ не ослабевал даже тогда, когда банщицы усиленно скребли жесткими мочалками наши исхудавшие телеса. Но что-то тайное уже начинало бодрить меня и Олега: и вот чудо! – возник не долгий и, может быть, не очень стойкий ответ на женскую ласку и категоричность движения мочалок. Я проследил за направлением взгляда Воскресенской и моей Ирины, стараясь хоть как-то, пусть приблизительно, смоделировать направление и характер их мыслей. Все говорило за то, что мысли те были – исключительно полигамными!..
У Олежека было заметна одна анатомо-хирургическая особенность. Ее нельзя было подвести под великолепие традиционного «обрезания»: что-то среднее между врачебной ошибкой и идеологической диверсией против крайней плоти било в глаза. Я-то хорошо знал ту «кровавую историю»: один папа-иудей заказал акушеру, чтобы без лишних хлопот его новорожденному сыну за отдельную плату выполнили несложную операцию на пипиське прямо в родильном доме. Годы были пятидесятые, и идеологические расхождения между партией и кашерной медициной тогда существовали. Операцию пришлось для скрытности выполнять в темноте: акушер манипулировал на ощупь и со страху перепутал новорожденных. В темноте Олегу слегка подрезали пипиську. Видимо, «действо» было выполнено неважным специалистом – не имевшим достаточный опыт, хотя и иудейской породы. Известно, что в типичных синагогах, а не в советских родильных домах, после обрезания крайней плоти кровь останавливалась недолгим, но сильным отсасыванием губами. Цадики, производившие важную операцию, обычно с удовольствием выполнял эту процедуру, предварительно прополоскав рот и кариозные зубы самогоном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158
Картины загадочного бытия были прерваны громким стуком во входную дверь, а затем и смелым шерудением ключом в скважине замка во входной двери… Ключ, видимо, подошел… Вот дверь решительно распахнулась: мы с Олегом, нещадно расслабленные, могли наблюдать, как в комнату входит Владимир – у него всегда находился запасной ключ от моей берлоге. Из-за плеча Владимира показались две весьма пикантные дамы, показавшиеся нам вначале совершенно незнакомыми. Одна дама бросилась мне на грудь, другая – Олегу!..
Такие редкие подарки судьбы всегда приятны, особенно, когда дама кажется незнакомой, но очаровательной: новизна – это прелюдия к большому чувству, так редко посещающему взрослого человека… Ничего не могу сказать за Олега – видел только, что в объятиях женщины он затих и обезмолвел, как ребенок, приложенный к материнской груди. Я же еще некоторое время бился в клещах объятий своей соблазнительницы, поскольку не верил до конца в бескорыстность свалившегося на меня счастья. Я силился сперва идентифицировать личность так резко воспылавшей ко мне страстью женщины. Так и в детстве бывало: приснится, что тебе подарили новую игрушку, но когда проснешься, то тебя встречает пошлая обыденность.
Наконец, и я пообвыкся с новыми впечатлениями, и из далекого тумана ко мне вернулась память об этой женщине, тихо плакавшей от ощущения трагической безысходности. Такое чувство всегда рано или поздно появляющейся у тех, кто понял, что связал свою судьбу с законченным алкоголиком. Я вспомнил имя и отчество своей благодетельницы. Тактильное и проприорецептивное восприятие вернуло мне даже тот теплый восторг и нежность, испытанные мной в недавние дни нашей последней встречи. Однако это я так думал – «недавние дни». Как оказалось, в лихом запое мы с Олежеком находились почти целый месяц. И наши дамы все это время тревожились, били нежными кулачками в глухонемую дверь квартиры, выжимая из нее хоть малейший намек на то, что мы еще живы. Им хотелось нас проведать, накормить, наготовить закусок, обогреть, умыть и обстирать… Но может это были только сиюминутные ласковые слова помноженные на мою фантазию?! Редко я встречал женщину, способную с пониманием отнестись к таким маленьким шалостям чисто мужского темперамента, как запойное пьянство…
Пока нас ласкали, а мы пытались изобразить хоть что-то похожее на ответное чувство, Владимир обошел комнаты. Он почему-то подолгу изучал окна на другой стороне дворового колодца, скользил взглядом по крышам и слуховым оконцам домов, расположенных напротив. Его явно что-то волновало, потому сейчас он выполнял какие-то загадочные действия, похожие на рекогносцировку возможного поля боя. Мне показалось – или я это выдумал от осознания собственной вины перед Человечеством – что Владимир речитативом повторял одно и тоже место из Книги Иова (39: 5-6): «Кто пустил дикого осла на свободу, и кто разрешил узы онагру, которому степь Я назначил домом и солончаки – жилищем?». Непраздный вопрос был явно обращен ко мне и Олегу…
2.5
Тем временем женщины уже достаточно насладились общением с нашими вялыми телами и стали ощущать еще и страшно противный запах перегара, нависший густым облаком во всех помещениях. Женщины хотели открыть окна, чтобы устроить залповое проветривание, но Владимир запретил и отогнал всех от окон, не позволил даже распахнуть шторы. Нас с Олегом повели в ванную и установили под теплые струю душа спина к спине. Напор воды, словно по заказу, был почему-то достаточный. Мы стояли оба голые в одной лохани, совершенно непохожие по конституции: Олег был худым и длинным, а я достаточно упитанным и среднего роста, но оба мы были с намеками на прошлую спортивность. Что-то в наших фигурах напоминало картину «На берегу Неаполитанского залива», хранящуюся в Третьяковской галерее. Естественно, мы были постарше, но с такой же чистой душой, как и те мальчишки, что изображены художником А.А.Ивановым на холсте в светло-желтых тонах. Правда, наши «бантики» от длительного запоя скукошились и трогательно обвисли, что вызывало нескрываемую грусть у дам. Однако «неаполитанское солнце», струящееся из женских душ, обещало поправить через некоторое время и эту маленькую неувязочку. Жаль, что в ванной не оказался с кистями, красками и мольбертом гениальный художник Иванов.
Нельзя было не заметить, что обе женщины наблюдали не столько за игрой наших мышц, сколько оценивающе изучали и, видимо, многократно сравнивали другие мужские достоинства… Нам было трудно понять суть их оценок и выводы. Мы только видели нежные улыбки, бродившие по губам этих двух банщиц… Сейчас, после столь сильного алкогольного торможения, мы могли им отвечать только скромными обещаниями, да и то готовыми сорваться с крючка надежды словно проворный пескарик. Перекрестный анализ не ослабевал даже тогда, когда банщицы усиленно скребли жесткими мочалками наши исхудавшие телеса. Но что-то тайное уже начинало бодрить меня и Олега: и вот чудо! – возник не долгий и, может быть, не очень стойкий ответ на женскую ласку и категоричность движения мочалок. Я проследил за направлением взгляда Воскресенской и моей Ирины, стараясь хоть как-то, пусть приблизительно, смоделировать направление и характер их мыслей. Все говорило за то, что мысли те были – исключительно полигамными!..
У Олежека было заметна одна анатомо-хирургическая особенность. Ее нельзя было подвести под великолепие традиционного «обрезания»: что-то среднее между врачебной ошибкой и идеологической диверсией против крайней плоти било в глаза. Я-то хорошо знал ту «кровавую историю»: один папа-иудей заказал акушеру, чтобы без лишних хлопот его новорожденному сыну за отдельную плату выполнили несложную операцию на пипиське прямо в родильном доме. Годы были пятидесятые, и идеологические расхождения между партией и кашерной медициной тогда существовали. Операцию пришлось для скрытности выполнять в темноте: акушер манипулировал на ощупь и со страху перепутал новорожденных. В темноте Олегу слегка подрезали пипиську. Видимо, «действо» было выполнено неважным специалистом – не имевшим достаточный опыт, хотя и иудейской породы. Известно, что в типичных синагогах, а не в советских родильных домах, после обрезания крайней плоти кровь останавливалась недолгим, но сильным отсасыванием губами. Цадики, производившие важную операцию, обычно с удовольствием выполнял эту процедуру, предварительно прополоскав рот и кариозные зубы самогоном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158