– Молчите, Артур, молчите! Как вы можете злословить, когда жизнь мадмуазель Генриетты в опасности, и этот самый ваш Бензапирен борется за ее жизнь.
Пуаро, сделавшийся ниже ростом, подошел к окну, стал рассматривать заснеженный парк, сосновый лес вдали, жививший пейзаж зеленью хвои и тусклым золотом стволов. «Снова Потрошитель, – думал он, пытаясь хоть на чем-то задержать глаза. – Уже третья жертва… Бедная женщина…»
Эркюль Пуаро поступил в клинику профессора Перена за два месяца до начала описываемых здесь событий, поступил с расшатанной нервной системой и запущенным полиартритом, лишившим его возможности самостоятельно передвигаться и навек (по приговору хваленых британских эскулапов) приковавшим к инвалидной коляске.
И что же? Не прошло и нескольких дней, как Перен, этот самородок, этот чудо-врач, поставил его на ноги, поставил с помощью лекарственного электрофореза и нескольких углубленных психотерапевтических сеансов. «Вы, всемирно известный сыщик, в настоящее время являетесь моим оппонентом, – не уставал повторять он Пуаро в процессе лечения. – И вы, всемирно известный сыщик, со своим артритом, являющимся не чем иным, как вашим человеческим следствием, следствием вашего образа жизни, иначе – квинтэссенцией вашего ума, неминуемо проиграете мне, ибо я никому не проигрываю».
И он выиграл. Выиграл, оставив в душе Эркюля Пуаро, никогда никому до того не проигрывавшего, неприятный осадок сокрушительного поражения. Да, поражения. Пуаро, как и профессор Перен, никогда никому не проигрывал. Никому, кроме своей болезни. И вот, нашелся человек, обычный лягушатник, который победил эту болезнь, и, следовательно, победил самого Пуаро. Победил, оставив в своих иронических глазах недвусмысленный вызов: «Я сделал свое дело, теперь дело за вами, прославленная ищейка».
Пуаро понял смысл этого невысказанного заявления, лишь узнав, что в санатории завелся Джек Потрошитель. Первой его жертвой стала всеобщая любимица Моника Сюпервьель, второй – официантка Лиз-Мари Грёз, благоволившая Гастингсу. Профессор Перен, конечно же, сообщил префекту полиции департамента о каждом из этих событий, но уже после того, как снежные лавины до весны засыпали единственную дорогу, связывавшую санаторий с остальным миром.
Когда самоопределившийся взгляд Пуаро приклеился к трем дубам, возвышавшимся над Первым корпусом (на одном, как гвоздями прибитый, сидел зловещего вида ворон), в номер вошел профессор Перен – сухощавый человечек лет пятидесяти двух, в белом халате и докторской шапочке с красным крестиком, светлых брюках, из-под которых выглядывали черные, до блеска начищенные полуботинки (шнурок левого, воспользовавшись моментом, распустился). В глубоко посаженных черных глазах профессора нетрудно было разглядеть пытливый ум, недюжинное упорство, готовность сострадать, еще что-то. В данный момент в этом букете главенствовала глубокая озабоченность, по-видимому, причинявшая главе клиники физическую боль.
– Здравствуйте, Пуаро, – поприветствовав Гастингса офицерским кивком, обратился он к спине сыщика.
Пуаро обернулся. Невзирая на небольшой рост и забавно круглую голову, он выглядел более чем достойно, к тому же знаменитые его усы выглядели, как всегда, воинственными. Никто, даже давний друг, не смог бы усмотреть на лице сыщика и тени растерянности, минутой ранее им владевшей.
– How do you do, my doctor? Fine weather, is not it?
– Погода выглядит неплохо, да и вы тоже, Эркюль. Лет так на шестьдесят, выглядите.
Пуаро, семеня, как Дэвид Суше, изображавший его в известном сериале, подошел к профессору.
– Вашими стараниями, профессор, вашими стараниями. Бог мой!!! – ужас овладел его лицом. – У вас шнурок на правом ботинке распустился!
Пуаро был изысканный щеголь, даже пятнышко на чужом костюме, не говоря уж о распущенных шнурках, доставляло ему невыносимое страдание.
– Я, собственно, пришел предложить средство, – попустил профессор замечание мимо ушей, – которое поможет вам скинуть еще лет двадцать пять-тридцать…
На вертолетной площадке затарахтел снегоуборочный агрегат. Перен, приказывавший Садосеку не громыхать после обеда, мстительно сжал губы.
– Вы хотите предложить мне поймать Джека? – пристально посмотрел Пуаро профессору в глаза.
– Да, я хочу предложить вам найти его. Пациенты взволнованы, весной я могу недосчитаться десятка клиентов. Из-за этих лавин их уже и так меньше на целую дюжину. Вот, слышите, еще одна сорвалась.
– Вы знаете, профессор, я опустил занавес… – сказал сыщик, лишь только снегоуборочная машина Садосека перемолола гул лавины.
– Не кокетничайте, Пуаро, вы ведь мой должник. Мне нужны пациенты… – посмотрел глава клиники на распятие, висевшее в красном углу комнаты. Христос на нем был очень похож на Пуаро. А тот молчал. Лицо его изображало абсолютную беспристрастность. Профессор, с удовольствием за ним понаблюдав, повернул свой ключ к Пуаро на последний оборот:
– К тому же нападение на мадмуазель Генриетту может повториться…
– Может повториться… – повторил сыщик, воочию видя растерзанной женщину, поразившую его ум.
– Несомненно. Маньяки не любят провалов. Вы ведь не оставите ее в опасности?
– Никто никогда не мог вывернуть мне руку, профессор Перен… – отвернулся Пуаро к окну. – Но вам это удалось.
– Я в два счета поставлю ее на место, – сказал, потерев рукой левое плечо, вероятно, болевшее. – С чего, my dear friend, вы хотели бы начать следствие?
– Сначала… сначала я хотел бы осмотреть мисс Монику Сюпервьель.
– Нет проблем. Вы можете это сделать минут через пятнадцать, – сказал Перен, достав из кармана серебряную коробочку со своими пилюлями.
– Где?
– Думаю, это лучше будет сделать внизу, в морге… – проглотил профессор пилюлю.
– В морге?! – Пуаро не любил моргов, в которых так много желтых безжизненных тел, красноречиво иллюстрирующих скоротечность земного существования.
– Да. Там меньше глаз и больше света.
– Хорошо. Я буду в назначенное время. И прошу… – Пуаро замолчал, смущенная улыбка одолела его лицо.
– Что?
– Скройте бюст Моники… И… Ну, вы понимаете.
– Хорошо, я скрою их, – снисходительно улыбнулся профессор, знавший из сеансов психотерапии, что знаменитый сыщик знаком с определенными частями женского тела лишь посредством осязания в кромешной тьме.
3. Это мог сделать только сведущий врач
Моника Сюпервьель лежала на операционном столе в пронзительном свету софитов. Лицо ее и грудь покрывали вафельные полотенца, тело ниже пояса и ноги – простыня. Отметив (механически), что девушка весьма неплохо сложена, Пуаро занялся делом.
– Так… Шея дважды рассечена, – констатировал он в полголоса, – три или четыре нисходящих разреза брюшины, несколько – поперек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110