ЕРЕК КАРЕРИ ДЗОР
(Ущелье Трех Камней)
МАРГАРИТЕ...
Тупое рыло "льюиса" слегка качнулось и застыло. Теперь, укрывшись за
тремя большими красноватыми камнями, плотно перегородившими тропу, стрелок
мог держать вход в ущелье под обстрелом хоть до ночи, благо патронов
хватало. Арам Овсепян погладил вороненый ствол и слегка усмехнулся. Не
нужно волноваться: от зажатой злости руки дрожат. А сбивать прицел совсем
ни к чему.
Впервые за много дней ничто не мешало спокойно отдохнуть. Разве что
пыль. Черная корка стянула потрескавшиеся губы, постоянно пдталкивая
отвинтить крышку фляги и сполоснуть рот. Но в этом не было смысла: сгусток
в горле на миг отступит, чтобы тотчас вновь подкатиться к гортани. Да и
воду следовало экономить. Что ж, пыль не пуля - стерпеть можно. В Ливии
бывало хуже: мельчайший, почти мучной песок висел повсюду, забивал глаза,
кровавым кашлем рвал легкие. И воду там подвозили лишь раз в три дня.
Ливия... Овсепян отчетливо услышал гул темно-синего прибоя,
накатывающегося от горизонта и вгрызающегося в желтый песчаный берег. То и
дело шум волн гас в коротком громе, а спустя мгновение за спиной Овсепяна,
там где еще огрызалась в сторону моря батарея, взбухали высокие,
распадающиеся в воздухе столбы. Итальянские крейсера стояли совсем близко
от побережья, развернув элегантные, сияющие под ярким солнцем башни, и
бортовые орудия с методичностью метрономов выплевывали оранжево-черные
клубы. Прикрытые артогнем, к берегу шли вельботы, быстро увеличиваясь в
размерах: уже ясно можно было различить вертикальные полосы на кормовых
флагштоках. Люди с винтовками прыгали прямо в буруны - многие уже не
вставали из пены. "Льюис", вот такой же, выталкивал короткие злобные
очереди, вырубая экипажи вельботов, и Овсепяну не удавалось даже перевести
дыхание, на миг оторвавшись от прицела.
Удержать форпост было невозможно. Это поняли даже темные новобранцы из
недавнего пополнения. И потому они разбежались, спасая себя. Но это были
турки, и им можно было заботиться о своей жизни. Овсепяну бежать было
некуда. Побеги он - и майор Вахид Торлак скажет наконец давно
приготовленную фразу: "Ну что ж, господа, армянин есть армянин!". Да,
именно так скажет он в офицерском собрании, уже не опасаясь, что капитан
Овсепян ответит ему пощечиной...
Солдаты в маленьких шляпах с петушиными перьями бежали, увязая в
песке, на ходу стреляя из многозарядных винтовок, пляж был покрыт тихими
бугорками в мундирах аскеров Его Величества Султана; оборона на этом
участке триполитанского побережья пала... но пулемет передового расчета
косил наступавших до тех пор, пока не щелкнул, выкинув последнюю гильзу,
рубчатый диск. А потом победители окружили умолкшую огневую точку и один из
них, ошеломленно глядя на кипарисовый крестик, выбившийся из-под ворота
офицерского кителя, спросил на подпорченном французском: "Вы...
христианин?!".
В дни плена итальянцы были весьма корректны с храбрым османским
офицером. Отдельная каюта. Хороший паек. Вежливая охрана. И все-таки Арам
Овсепян ощущал себя неким монстром, на которого случайные прохожие
оглядываются с любопытством и даже определенной долей брезгливости.
Полностью скрыть ее не мог даже судовой капеллан, шумный неаполитанец,
интересовавшийся судьбами христиан Востока. Овсепян, впрочем, не обижался.
Над миром расцветает двадцатый век; пусть не все еще поняли, что на смену
старым понятиям идут новые, но в такое время каждый должен быть на своем
месте. А для Арама таким местом была армия.
Ясное осознание выбора пришло еще в юности. Многомудрый город Дамаск,
веками переваривавший веры, наречия и прочие условности, измышленные
людьми, отнюдь не располагал к замкнутости. Все росли рядом; скверным тоном
считалось помнить, какой веры придерживается сосед. О крови не говорилось
вообще. Уважение проистекало от веса семьи в городе. Старший же Овсепян...
О, когда затянутый в безупречный сюртук, в больших роговых очках и лаковых
туфлях Овсепян-эфенди выходил на прогулку, с ним раскланивался даже мулла
Омейядов! Кто же не знал в Дамаске, что без этого армянина почтенный старый
вали не предпринимает никаких действий в вопросах торговли? От симпатий
эфенди Овсепяна зависели судьбы многих фирм, имеющих филиалы в портах
благословенной Сирии. Он, разумеется, не шел на сделки с совестью, но
злоупотреблять и не было нужды: и французы, издавна почитавшие Дамаск
воротами Марселя, и пунктуальные немцы, все более докучавшие французам, и
шустрые, совсем недавно объявившиеся янки сами находили тысячи предлогов
напомнить почтеннейшему Ваагну-эфенди о своем существовании, искренней
дружбе и готовности к услугам.
Что и говорить, слово Ваагна Овсепяна имело вес. К пятидесяти годам,
погрузнев и полысев, старик отвык от возражений. Возможно, именно поэтому
он побагровел, узнав от сына о сокровенных мечтах, ставших твердым
решением. "В армию? Прокляну!" - старый Ваагн мечтал о Стамбуле, о школе
султанских драгоманов, о дипломатической карьере, наконец - а что?! - для
отпрыска Овсепянов из Дамаска в Империи, слава Богу, нет закрытых дверей. И
вот - горе отцам! - когда письма, кому надо, отосланы, и получены ответы,
как и ожидалось, самые теплые - этот щенок Арам ("Почему я его не порол?!")
просится в армию!
В представлении Овсепяна-эфенди армейский офицер стоял в неписаной
табели о рангах немногим выше босого полицейского у входа в канцелярию.
Потрясенный отец держался за сердце. В ход были пущены все доводы и
применены все разумные меры. Мать, бледнея, ломала руки. Но, в конце
концов, дело старших - предостеречь. Если молодость упорствует, следует
дать ей идти избранной дорогой. И к вечеру парон Ваагн пожал плечами и, все
еще ворча, сел за бюро, писать новые письма. Ведь Араму, коль скоро мальчик
стоит на своем, надлежало обеспечить место в таком училище, которое
достойно славы рода дамасских Овсепянов.
...Странно, но лишь в последние недели, бредя по горным тропам, Арам
Овсепян ощутил истинный смысл слов "зов крови". По сути, он никогда не знал
Родины, хотя в доме с прадедовских времен было много Армении: гравюры,
старые книги, хранящие высохшие, прозрачно-ломкие листья, стоптанные
башмаки, в которых некогда прибрел в Сирию легендарный прапрадед Багдасар,
основатель рода. С детства Арам слышал об Армении: о ней, полузакрыв глаза,
рассказывал худенький, надрывно кашляющий учитель, о ее судьбах скорбели,
собираясь порой за кофе, приятели отца. Но, заточенная в полуугасшие
запахи, в вещи, давно ставшие просто символами, в громкие и общие слова,
Родина вряд ли была для Арама чем-то большим, нежели красивая грустная
сказка.
1 2 3 4 5 6 7