Иными словами, он будет искать соответствующую субстанцию, а найдя ее, будет надеяться, что пациент постепенно научится отделять себя от интроецированного другого (это может быть его отец или мать).
Мы же будем обращать внимание на процесс, а не на содержание. Мы сосредоточимся на том, что пациент, – в качестве интроектора, – ищет легких путей, ленится ассимилировать мир, препятствует собственному росту и самореализации. Потому что до тех пор, пока пациент интроецирует чужое содержание, он не является собой, не может опираться на себя, и нуждается в дополнительной опоре. В той мере, в какой Интроекция является для него основным способом отношений с миром, успешное «изгнание» одного-двух интроектов (папы и мамы, например) не помешает ему набирать другие. Нам нужно дать ему увидеть, каким образом он проглатывает, не жуя, как он постоянно прерывает процесс деструктурирования и ассимиляции.
В нашем целостном подходе мы можем обходиться с этой проблемой как на уровне фантазии, так и на уровне актуальности. Как я отмечал ранее, если организм проглатывает нечто, что он не может ассимилировать, его как правило вырвет непереваренной пищей. В эмоциональной жизни физической рвоте соответствует отвращение. Воздвигая внутренний барьер против своего отвращения, пациент перестает его чувствовать.
Как пациент строит этот барьер? Он либо десенситизирует себя (то есть притупляет свою чувствительность), либо избегает переживания посредством сложной системы сверх-эстетизма.
Пациенту, реализующему паттерн Интроекции, следует освоить опыт отвращения, потому что именно благодаря прерыванию этого чувства он продолжает «проглатывать» чужие содержания. Если мы можем способствовать тому, чтобы он научился сознавать собственное отвращение и заметил, что оно вызвано проглатыванием «непережеванных» советов и ценностей других людей, – мы расчищаем ему путь к действительному освобождению от отвращения, к формированию своей подлинной самости, принятию собственных решений, выработке ролей, реализации возможностей.
Это не уменьшает важности того, чтобы пациент понял, что терапевт не является его мамой или папой, или что вообще есть различие между ним и другими людьми. Но это различие он постигает, учась видеть свое интроецирование и замечая, как именно он интроецирует. Обнаруживая это, он одновременно обнаруживает, что его интроекты не есть его подлинное "я".
Для того, чтобы полностью опираться на себя, чтобы преодолеть потребность искать опору в окружающем, необходимо творчески использовать ту энергию, которая ранее использовалась для блокирования опоры на себя. Вместо того, чтобы считать себя пассивно переносящим нечто из прошлого, пациент может принять на себя ответственность за прерывание себя и задаться вопросами: «Как я мешаю себе?» – или: «Что именно я не даю себе сделать?»
Если терапевт дает пациенту ту опору, которую тот ищет в своей среде, то есть поддерживает его в его потребности переноса, – он играет на руку его неврозу. Если же он дает пациенту возможность ассимилировать блокирование и блокируемый материал посредством отождествления себя с ним и отделения себя от него, он способствует развитию пациента.
Подобный же подход мы должны применить по отношению к снам, этим очаровательным произведениям человеческого творчества, которые в ортодоксальном анализе дают пациенту и терапевту повод для сотен часов разговоров. Фрейд описывает сон как исполнение желания, предполагая, что значение сна можно прояснить, постоянно переходя от содержания сна к свободным ассоциациям и обратно. Ибо, хотя мы знаем, что сон является нашим созданием, его значение обычно для нас непонятно; он как бы приходит из странного собственного мира.
Но объяснение сна просто как исполнения желания и сведение его к ряду грубых вербальных символов противоречит самой сущности живого сновидения. Возьмите, например, кошмар. Конечно, если вы разобьете его на ряд статических кусочков, вы можете изолировать желание, скрытое среди ужасов. Или вы можете подойти ближе к фрейдовскому убеждению, что весь сон является исполнением желания, назвав его скорее прерыванием желания. Но если брать сновидение как таковое, абсурдно называть кошмар в целом исполнением желания.
Сновидение (это относится к любому сну, а не только к кошмарам) скорее является попыткой найти разрешение кажущегося парадокса. Сон – это произведение искусства, в котором два по видимости несовместимых стремления сопоставлены друг с другом. При кошмаре парадокс не интегрируется. В повседневной жизни невротика парадоксы также остаются неинтегрированными. Х.С.Салливен указывал, что если бы мы могли разрешить наши проблемы в течение дня, нам не нужны были бы сновидения ночью.
Чтобы понять смысл сновидения, нам лучше не интерпретировать его. Вместо того, чтобы заниматься спекуляциями по поводу сновидения, мы предлагаем нашим пациентам прожить его более экстенсивно и интенсивно, чтобы обнаружить парадокс.
В ортодоксальном анализе пациент расширяет свой сон посредством ассоциаций. Из короткого описания одного из своих сновидений Фрейд извлекает много страниц ассоциаций и интерпретаций. Но чтобы интенсифицировать сон, попытаться прожить его вновь, пациент должен быть открытым не только к чисто словесным интерпретациям и к тому, что приходит ему в голову. Он должен также принять ощущения, эмоции и жесты.
Пациент может интегрировать сновидение и прийти к разрешению парадокса только посредством ре-идентификации, в том числе с теми аспектами сна, которые являются препятствием.
Большинство психиатрических школ соглашается с тем, что сновидение – это проекция, что все действующие лица и объекты, которые в нем появляются, в действительности являются самим сновидящими, и что действие сна – это часто попытка разрешить парадокс посредством снятия с себя ответственности за собственные надежды и желания. Сон о том, что враг сновидящего убит кем-то другим, – прекрасный пример этого.
Я приведу два примера того, как мы работаем со снами. В обоих случаях читатель может заметить, что мы просим пациента отождествиться со всеми частями его сна, постараться обнаружить парадокс, который он представляет, и разрешить его.
Первый сон принадлежит молодой пациентке: «Я поднимаюсь по лестнице с узелком в руках». – Ее фантазии по ходу того, как она отождествлялась с различными объектами сна, были такими: «Если я – лестница, кто-то использует меня, чтобы подняться наверх. Это, разумеется, мой муж, который честолюбив, а сейчас учится. Он зависит от моей финансовой поддержки. Если я узелок, то это ему приходится меня нести. Это также справедливо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
Мы же будем обращать внимание на процесс, а не на содержание. Мы сосредоточимся на том, что пациент, – в качестве интроектора, – ищет легких путей, ленится ассимилировать мир, препятствует собственному росту и самореализации. Потому что до тех пор, пока пациент интроецирует чужое содержание, он не является собой, не может опираться на себя, и нуждается в дополнительной опоре. В той мере, в какой Интроекция является для него основным способом отношений с миром, успешное «изгнание» одного-двух интроектов (папы и мамы, например) не помешает ему набирать другие. Нам нужно дать ему увидеть, каким образом он проглатывает, не жуя, как он постоянно прерывает процесс деструктурирования и ассимиляции.
В нашем целостном подходе мы можем обходиться с этой проблемой как на уровне фантазии, так и на уровне актуальности. Как я отмечал ранее, если организм проглатывает нечто, что он не может ассимилировать, его как правило вырвет непереваренной пищей. В эмоциональной жизни физической рвоте соответствует отвращение. Воздвигая внутренний барьер против своего отвращения, пациент перестает его чувствовать.
Как пациент строит этот барьер? Он либо десенситизирует себя (то есть притупляет свою чувствительность), либо избегает переживания посредством сложной системы сверх-эстетизма.
Пациенту, реализующему паттерн Интроекции, следует освоить опыт отвращения, потому что именно благодаря прерыванию этого чувства он продолжает «проглатывать» чужие содержания. Если мы можем способствовать тому, чтобы он научился сознавать собственное отвращение и заметил, что оно вызвано проглатыванием «непережеванных» советов и ценностей других людей, – мы расчищаем ему путь к действительному освобождению от отвращения, к формированию своей подлинной самости, принятию собственных решений, выработке ролей, реализации возможностей.
Это не уменьшает важности того, чтобы пациент понял, что терапевт не является его мамой или папой, или что вообще есть различие между ним и другими людьми. Но это различие он постигает, учась видеть свое интроецирование и замечая, как именно он интроецирует. Обнаруживая это, он одновременно обнаруживает, что его интроекты не есть его подлинное "я".
Для того, чтобы полностью опираться на себя, чтобы преодолеть потребность искать опору в окружающем, необходимо творчески использовать ту энергию, которая ранее использовалась для блокирования опоры на себя. Вместо того, чтобы считать себя пассивно переносящим нечто из прошлого, пациент может принять на себя ответственность за прерывание себя и задаться вопросами: «Как я мешаю себе?» – или: «Что именно я не даю себе сделать?»
Если терапевт дает пациенту ту опору, которую тот ищет в своей среде, то есть поддерживает его в его потребности переноса, – он играет на руку его неврозу. Если же он дает пациенту возможность ассимилировать блокирование и блокируемый материал посредством отождествления себя с ним и отделения себя от него, он способствует развитию пациента.
Подобный же подход мы должны применить по отношению к снам, этим очаровательным произведениям человеческого творчества, которые в ортодоксальном анализе дают пациенту и терапевту повод для сотен часов разговоров. Фрейд описывает сон как исполнение желания, предполагая, что значение сна можно прояснить, постоянно переходя от содержания сна к свободным ассоциациям и обратно. Ибо, хотя мы знаем, что сон является нашим созданием, его значение обычно для нас непонятно; он как бы приходит из странного собственного мира.
Но объяснение сна просто как исполнения желания и сведение его к ряду грубых вербальных символов противоречит самой сущности живого сновидения. Возьмите, например, кошмар. Конечно, если вы разобьете его на ряд статических кусочков, вы можете изолировать желание, скрытое среди ужасов. Или вы можете подойти ближе к фрейдовскому убеждению, что весь сон является исполнением желания, назвав его скорее прерыванием желания. Но если брать сновидение как таковое, абсурдно называть кошмар в целом исполнением желания.
Сновидение (это относится к любому сну, а не только к кошмарам) скорее является попыткой найти разрешение кажущегося парадокса. Сон – это произведение искусства, в котором два по видимости несовместимых стремления сопоставлены друг с другом. При кошмаре парадокс не интегрируется. В повседневной жизни невротика парадоксы также остаются неинтегрированными. Х.С.Салливен указывал, что если бы мы могли разрешить наши проблемы в течение дня, нам не нужны были бы сновидения ночью.
Чтобы понять смысл сновидения, нам лучше не интерпретировать его. Вместо того, чтобы заниматься спекуляциями по поводу сновидения, мы предлагаем нашим пациентам прожить его более экстенсивно и интенсивно, чтобы обнаружить парадокс.
В ортодоксальном анализе пациент расширяет свой сон посредством ассоциаций. Из короткого описания одного из своих сновидений Фрейд извлекает много страниц ассоциаций и интерпретаций. Но чтобы интенсифицировать сон, попытаться прожить его вновь, пациент должен быть открытым не только к чисто словесным интерпретациям и к тому, что приходит ему в голову. Он должен также принять ощущения, эмоции и жесты.
Пациент может интегрировать сновидение и прийти к разрешению парадокса только посредством ре-идентификации, в том числе с теми аспектами сна, которые являются препятствием.
Большинство психиатрических школ соглашается с тем, что сновидение – это проекция, что все действующие лица и объекты, которые в нем появляются, в действительности являются самим сновидящими, и что действие сна – это часто попытка разрешить парадокс посредством снятия с себя ответственности за собственные надежды и желания. Сон о том, что враг сновидящего убит кем-то другим, – прекрасный пример этого.
Я приведу два примера того, как мы работаем со снами. В обоих случаях читатель может заметить, что мы просим пациента отождествиться со всеми частями его сна, постараться обнаружить парадокс, который он представляет, и разрешить его.
Первый сон принадлежит молодой пациентке: «Я поднимаюсь по лестнице с узелком в руках». – Ее фантазии по ходу того, как она отождествлялась с различными объектами сна, были такими: «Если я – лестница, кто-то использует меня, чтобы подняться наверх. Это, разумеется, мой муж, который честолюбив, а сейчас учится. Он зависит от моей финансовой поддержки. Если я узелок, то это ему приходится меня нести. Это также справедливо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59