Вполне понятно, что Платон считает невозможным познание с помощью ощущений,
"глазами", ибо в действительности научное познание осуществляется с помощью
мышления. Поэтому эмпирические явления не могут быть, согласно Платону,
предметом научного исследования - таковыми являются только предметы
идеальные или "промежуточные", а именно числа, фигуры и их соотношения.
Постигаются же последние "разумом и рассудком, но не зрением". Что же
касается эмпирически данных объектов астрономии, то ими, так же как и
чертежами в геометрии, можно пользоваться только как подсобным материалом,
ибо они никогда не тождественны тем идеализациям, которые составляют
подлинный предмет изучения в математике: "...небесным узором надо
пользоваться как пособием для изучения подлинного бытия, подобно тому как
если бы нам подвернулись чертежи Дедала или какого-нибудь иного мастера
либо художника, отлично и старательно вычерченные. Кто сведущ в геометрии,
тот, взглянув на них, нашел бы прекрасным их выполнение, но было бы смешно
их всерьез рассматривать как источник истинного познания равенства,
удвоения или каких-либо иных отношений".
Итак, небесные тела и их видимое движение уподоблены Платоном чертежам в
геометрии, а потому астроном должен видеть в них только вспомогательное
средство для своей науки - не больше того. Отсюда парадоксальный вывод
Платона, который привел в дальнейшем к жесткому разделению эмпирического и
философско-теоретического познания, особенно в средневековой науке:
"Значит, мы будем изучать астрономию так же, как геометрию, с применением
общих положений, а то, что на небе, оставим в стороне, раз мы хотим
действительно освоить астрономию и использовать еще неиспользованное,
разумное по своей природе начало нашей души" (курсив мой. - П.Г.).
Это заявление Платона, в сущности, шло вразрез с практикой астрономической
науки его времени, которая, естественно, не могла оставлять в стороне "то,
что на небе"; но такой крайний антиэмпиризм не был простой случайностью: он
логически вытекал из платоновского убеждения в том, что точная наука должна
иметь дело с идеализациями, а не с теми эмпирическими предметами, которые
даны нам в чувственном восприятии. Платон поэтому не только не допускал
возможности точного научного знания применительно к земным явлениям, что
впоследствии пересмотрел Аристотель, но, как видим, даже изучение небесных
светил он считал всего лишь подсобным средством для истинной астрономии.
Перечислив математические науки - арифметику, геометрию, стереометрию,
астрономию, Платон завершает этот ряд наук музыкой, которая тоже
принадлежит к математическим наукам. "...Как глаза наши устремлены к
астрономии, - пишет Платон, - так уши - к движению стройных созвучий: эти
две науки - словно родные сестры; по крайней мере так утверждают
пифагорейцы, и мы с тобой, Главкон, согласимся с ними". И математика, и
астрономия изучают математические соотношения: астрономия - в движении
небесных светил, а музыка - в гармонических созвучиях. Пифагорейцы,
подчеркивает Платон, положили начало музыке как науке: "Ведь они поступают
совершенно так же, как астрономы; они ищут числа в воспринимаемых на слух
созвучиях, но не подымаются до общих вопросов и не выясняют, какие числа
созвучны, а какие - нет и почему".
Характерно, что и по отношению к музыке Платон рассуждает так же, как он
рассуждал о геометрии или астрономии: в качестве науки, по его мнению,
может выступать только такое исследование, которое "в воспринимаемых на
слух созвучиях ищет числа", т.е. математические соотношения, и в этом одном
видит свою цель. Напротив, те, кто пытается устанавливать гармонические
отношения звуков на слух и в этом смысле экспериментирует с музыкальными
инструментами, те преследуют совсем иные цели, и такое занятие нельзя
считать наукой. "...Что-то они называют "уплотнением" и настораживают уши,
словно ловят звуки голоса из соседнего дома; одни говорят, что различают
какой-то отзвук посреди, между двумя звуками, и что как раз тут находится
наименьший промежуток, который надо взять за основу для измерений; другие
спорят с ними, уверяя, что здесь нет разницы в звуках, но и те и другие
ценят уши выше ума".
Как в астрономии Платон считает лишенным ценности такой подход, при котором
глаза ценятся выше ума, так и в музыке он критикует музыкантов-практиков,
потому что они пытаются с помощью слуха определить то, что можно определить
только с помощью числа, а значит, с помощью мышления, а не чувственного
восприятия. Эта критика вполне последовательно дополняется у Платона
отрицательным отношением ко всякому чисто практическому использованию тех
знаний, которые дает наука о числовых соотношениях, в том числе и музыка.
Об отношении Платона к техническим применениям геометрии и астрономии мы
уже писали; так же рассуждает он и применительно к музыке.
О том, что музыка в древности имела также и технико-практическое
применение, свидетельствует, например, Витрувий. Согласно Витрувию, "от
артиллерийского офицера, который должен следить за тем, чтобы катапульта
равномерно натягивалась жилами, надо требовать музыкального образования,
чтобы он мог по тону, который издают натянутые веревки с правой и с левой
стороны при ударе по ним, установить равномерность натяжения".
В чем же состоит, по Платону, главная цель музыки как математической науки?
Музыка здесь разделяет общую судьбу всех наук: ее предназначение - помогать
душе восходить от низшего, чувственного бытия, ввысь, к созерцанию
сверхчувственного, истинного бытия идей.
Рассмотрев иерархию математических наук у Платона, мы обратимся к вопросу,
связанному с платоновским пониманием "неба" и его значения для становления
философии математики.
Зрение чувственное и зрение "умное"
Этот вопрос нуждается в специальном рассмотрении уже хотя бы потому, что
при анализе арифметики Платон указывает на то, что "небо научило нас
числу", а при анализе астрономии советует "оставить в стороне то, что на
небе". Но ведь одно противоречит другому.
Обратимся к аргументации Платона. Тот, кто "разглядывает узоры на потолке",
пытается что-то распознать с помощью зрительного ощущения. Платон считает
такое предприятие с точки зрения науки безнадежным. Истинные же вещи, "с их
перемещениями друг относительно друга, происходящими с подлинной быстротой
и медленностью, в истинном количестве и всевозможных истинных формах...
постигаются разумом и рассудком, но не зрением". Таким образом, зрение, как
вид ощущения, и разум противостоят друг другу; с помощью зрения мы
воспринимаем внешнюю видимость, с помощью разума - внутреннюю сущность;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107