Под ногами сыто чавкала грязь.
– Если хочешь жить в грязи, поезжай в Пули-Хумри, – сказал с недоброй угрюмостью лейтенант, спрыгнув с бронетранспортера и поводя по сторонам мутным взглядом.
Он плюнул в ладонь, стряхнул серые брызги с бушлата.
– Приехали? – зачем-то спросил я, хотя прекрасно знал ответ.
– Механик-водитель взял тряпку и принялся счищать ею грязь с того места на броне, где был номер машины.
– Иди вон в том направлении, – лейтенант указал на контуры далекого модуля. – Там штаб полка. А мы двинем к медикам.
Из-за каменной ограды появилась миниатюрная женская фигурка. Она выскользнула из ворот, нагнувшись, взяла что-то в руки и пошла обратно.
– Фьюи-ить! – присвистнул лейтенант. – А я думал, всех баб уже отправили.
Улыбка застыла на его лице. Несколько мгновений он молча стоял, провожая женщину мечтательным взглядом.
Вдруг заговорил стихами:
Красивое имя-отчество
Для подвига и для ночи.
Помощница и обуза –
Со всех уголков Союза.
Приехали, чтобы сражаться.
Приехали, чтоб развлекаться.
Связисты, врачи и старшины –
Перед вами ломались мужчины…
Лейтенант, выдержав паузу, спросил:
– Слыхал такие стишата?
Я кивнул.
Фигурка почти растворилась в темноте. Женщина шла по яркой лунной дорожке, лежавшей в мокрой грязи, словно полоска сильно измятой фольги.
– Ну, Бог даст – свидимся. Пока! – Придерживая рукой шапку, лейтенант побежал туда, где ночь прятала второй бронетранспортер.
Он скрылся, а я вдруг понял, что так и не спросил его имени.
Показав на КПП удостоверение, я зашагал по лунной дорожке и вскоре нагнал миниатюрную женщину, что вдохновила лейтенанта на чтение стихов.
– Простите, где штаб полка? – спросил я.
Женщина обернулась, показав лунно-бледное лицо.
– Вон там, – медленно ответила она, указав рукой на запад. – Но в штабе сейчас только дежурный.
– Она была красива той броской, вызывающей красотой, на которую нельзя не обратить внимания.
– Вы откуда? – поинтересовалась она.
– С Саланга.
– Я иду в столовую. Есть хотите?
– До смерти. Вы – официантка?
Она кивнула, чуть заметно улыбнувшись.
В столовой было пустынно и гулко. Холодно горели лампы дневного света. Женщина ушла на кухню, долго гремела посудой, хлопала дверьми. Появилась она опять минут через десять с алюминиевым чайником и тарелкой лапши в маленьких смуглых руках.
– Вот, – сказала она, присев на стул рядом. – Прямо с пылу.
– Вы давно здесь?
– Кажется, всю жизнь.
– Надоело?
– И да и нет.
– «Да» понятно. А почему «нет»? – В Союз страшновато возвращаться, – сказала она, подперев кулачком подбородок. – Я, собственно и уехала-то от проблем: семейных, денежных, сами знаете…
– Как же вас муж отпустил? – спросил я, подлив в кружку горячего чаю.
– Понимаете, так я устала от нашей с ним бедности, от долгов, что однажды не выдержала и сказала ему: "Ты бы, Коль, съездил на Север. Подзаработал, а?
– А он?
– А он наотрез отказался… – Какая-то детская растерянность вошла в ее серые глаза и застыла в них. – Тогда я сказала, прекрасно понимая, что он не позволит: «Если ты не хочешь, я сама поеду и привезу денег».
Женщина нервно постучала вишневыми ногтями по столу и добавила:
– Но он ничего не возразил. Просто повернулся на другой бок. Даже не поинтересовался – куда?
Она достала из правого кармана бушлата пачку папирос «Беломорканал», долго распечатывала ее. Закурила.
– Но подзаработать не удалось. – Женщина выпустила тонкую струйку дыма, он ударился о поверхность стола и медленно растекся по ней, обволакивая, словно туман, две кружки и опустевшую тарелку. – В прошлом году здесь взорвались армейские склады: все накопленное добро сгорело. Потому-то наш полк и называют «погорельцами»…
От ее лица исходил едва приметный запах сладковатой пудры и легких ландышевых духов. Поежившись от налетевшего сквозняка, женщина обняла себя за плечи.
– Всяко тут было, – задумчиво сказала она. – Последний месяц повадился ходить к нам в часть один афганский майор. На днях он мне вдруг заявил: "Ханум, я тебя женюсь!" «Аллах с тобой! – говорю ему. – Я замужем». А он: «Женюсь – все!» Потом поняла: он этого добивается, чтобы уехать со мной в Союз. Боится оставаться один на один с «духами»… И смех, и грех, ей-богу…
Ночь я провел в летном модуле неподалеку от столовой.
Крысы нагло, с отчаянным весельем, пировали под дощатым полом, не давая спать. Бессмысленно проворочавшись часа полтора на скрипучей койке, я закурил.
За тонкой стенкой офицеры допоздна смотрели видеомагнитофон, и время от времени раздавался их громовой смех. Скоро все звуки стихли, и в комнату, перегороженную пополам парашютной материей, вернулся ее хозяин, старший лейтенант Вареник. Он сел на стул и долго матерился по поводу того, что «соляру отправляют в первую очередь, а летчиков – во вторую». Вареник зло ударил роскошным ботинком на шнуровке и «молнии» по электроплитке, но успел поймать слетевшую с нее кастрюлю. Потом достал из-под своей койки чемодан и принялся запихивать в него бесконечный свадебно-белый парашют.
– Это зачем? – поинтересовался я.
– Устрою тент на садовом участке, – огрызнулся он.
Часа в четыре начала бить безоткатка. В такт ей вздыхал целлофан на окне, позвякивали танковые колеса, которыми были обнесены стены летного модуля, – самодельная защита от реактивных снарядов.
Я опять лег, но скоро почувствовал, как мне на лицо падают капли ржавой воды из кондиционера. Пришлось поменять положение и лечь головой в противоположную сторону.
Промаявшись всю ночь, я под утро потерялся – забылся в нервном, неглубоком сне.
Снилась бесконечная взлетно-посадочная полоса, уходившая за горизонт, взлетавшие и садившиеся истребители-бомбардировщики. От их рева даже во сне ломило в висках.
…Сколько часов я провел на наших авиабазах в Афганистане под яростным солнцем Баграма и Джелалабада, Шинданда и Кундуза, Кандагара и Герата? Сейчас уж не сосчитать. Острым саднящим клинком врезались в память 39 минут и 42 секунды боевого вылета на МиГ-23 в июне восемьдесят шестого. Тогда, три с лишним года назад, полет вызвал во мне пьянящее чувство странного восторга: представьте, что вы катаетесь со сверхзуковой скоростью на «американских горках», установленных в аду. Но прошло время, и вместе с ним – восторг. Образовалась серая, холодная пустота, постепенно наполнившаяся невнятной смесью тоски и вины. Мы летали четверкой на северо-восток, к границе с Пакистаном, прячась в рельефе гор от паковских радиолокационных станций. Подполковник Карлов и я шли в «спарке», под крыльями которой не было ни одной «пятисотки». И хотя наш МиГ не бомбил, сегодня от этого не легче. Вернувшись тогда на авиабазу в Баграм, я лег на койку в комнате отдыха летного состава и долго слушал, как пиликает на своей миниатюрной скрипке афганский сверчок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
– Если хочешь жить в грязи, поезжай в Пули-Хумри, – сказал с недоброй угрюмостью лейтенант, спрыгнув с бронетранспортера и поводя по сторонам мутным взглядом.
Он плюнул в ладонь, стряхнул серые брызги с бушлата.
– Приехали? – зачем-то спросил я, хотя прекрасно знал ответ.
– Механик-водитель взял тряпку и принялся счищать ею грязь с того места на броне, где был номер машины.
– Иди вон в том направлении, – лейтенант указал на контуры далекого модуля. – Там штаб полка. А мы двинем к медикам.
Из-за каменной ограды появилась миниатюрная женская фигурка. Она выскользнула из ворот, нагнувшись, взяла что-то в руки и пошла обратно.
– Фьюи-ить! – присвистнул лейтенант. – А я думал, всех баб уже отправили.
Улыбка застыла на его лице. Несколько мгновений он молча стоял, провожая женщину мечтательным взглядом.
Вдруг заговорил стихами:
Красивое имя-отчество
Для подвига и для ночи.
Помощница и обуза –
Со всех уголков Союза.
Приехали, чтобы сражаться.
Приехали, чтоб развлекаться.
Связисты, врачи и старшины –
Перед вами ломались мужчины…
Лейтенант, выдержав паузу, спросил:
– Слыхал такие стишата?
Я кивнул.
Фигурка почти растворилась в темноте. Женщина шла по яркой лунной дорожке, лежавшей в мокрой грязи, словно полоска сильно измятой фольги.
– Ну, Бог даст – свидимся. Пока! – Придерживая рукой шапку, лейтенант побежал туда, где ночь прятала второй бронетранспортер.
Он скрылся, а я вдруг понял, что так и не спросил его имени.
Показав на КПП удостоверение, я зашагал по лунной дорожке и вскоре нагнал миниатюрную женщину, что вдохновила лейтенанта на чтение стихов.
– Простите, где штаб полка? – спросил я.
Женщина обернулась, показав лунно-бледное лицо.
– Вон там, – медленно ответила она, указав рукой на запад. – Но в штабе сейчас только дежурный.
– Она была красива той броской, вызывающей красотой, на которую нельзя не обратить внимания.
– Вы откуда? – поинтересовалась она.
– С Саланга.
– Я иду в столовую. Есть хотите?
– До смерти. Вы – официантка?
Она кивнула, чуть заметно улыбнувшись.
В столовой было пустынно и гулко. Холодно горели лампы дневного света. Женщина ушла на кухню, долго гремела посудой, хлопала дверьми. Появилась она опять минут через десять с алюминиевым чайником и тарелкой лапши в маленьких смуглых руках.
– Вот, – сказала она, присев на стул рядом. – Прямо с пылу.
– Вы давно здесь?
– Кажется, всю жизнь.
– Надоело?
– И да и нет.
– «Да» понятно. А почему «нет»? – В Союз страшновато возвращаться, – сказала она, подперев кулачком подбородок. – Я, собственно и уехала-то от проблем: семейных, денежных, сами знаете…
– Как же вас муж отпустил? – спросил я, подлив в кружку горячего чаю.
– Понимаете, так я устала от нашей с ним бедности, от долгов, что однажды не выдержала и сказала ему: "Ты бы, Коль, съездил на Север. Подзаработал, а?
– А он?
– А он наотрез отказался… – Какая-то детская растерянность вошла в ее серые глаза и застыла в них. – Тогда я сказала, прекрасно понимая, что он не позволит: «Если ты не хочешь, я сама поеду и привезу денег».
Женщина нервно постучала вишневыми ногтями по столу и добавила:
– Но он ничего не возразил. Просто повернулся на другой бок. Даже не поинтересовался – куда?
Она достала из правого кармана бушлата пачку папирос «Беломорканал», долго распечатывала ее. Закурила.
– Но подзаработать не удалось. – Женщина выпустила тонкую струйку дыма, он ударился о поверхность стола и медленно растекся по ней, обволакивая, словно туман, две кружки и опустевшую тарелку. – В прошлом году здесь взорвались армейские склады: все накопленное добро сгорело. Потому-то наш полк и называют «погорельцами»…
От ее лица исходил едва приметный запах сладковатой пудры и легких ландышевых духов. Поежившись от налетевшего сквозняка, женщина обняла себя за плечи.
– Всяко тут было, – задумчиво сказала она. – Последний месяц повадился ходить к нам в часть один афганский майор. На днях он мне вдруг заявил: "Ханум, я тебя женюсь!" «Аллах с тобой! – говорю ему. – Я замужем». А он: «Женюсь – все!» Потом поняла: он этого добивается, чтобы уехать со мной в Союз. Боится оставаться один на один с «духами»… И смех, и грех, ей-богу…
Ночь я провел в летном модуле неподалеку от столовой.
Крысы нагло, с отчаянным весельем, пировали под дощатым полом, не давая спать. Бессмысленно проворочавшись часа полтора на скрипучей койке, я закурил.
За тонкой стенкой офицеры допоздна смотрели видеомагнитофон, и время от времени раздавался их громовой смех. Скоро все звуки стихли, и в комнату, перегороженную пополам парашютной материей, вернулся ее хозяин, старший лейтенант Вареник. Он сел на стул и долго матерился по поводу того, что «соляру отправляют в первую очередь, а летчиков – во вторую». Вареник зло ударил роскошным ботинком на шнуровке и «молнии» по электроплитке, но успел поймать слетевшую с нее кастрюлю. Потом достал из-под своей койки чемодан и принялся запихивать в него бесконечный свадебно-белый парашют.
– Это зачем? – поинтересовался я.
– Устрою тент на садовом участке, – огрызнулся он.
Часа в четыре начала бить безоткатка. В такт ей вздыхал целлофан на окне, позвякивали танковые колеса, которыми были обнесены стены летного модуля, – самодельная защита от реактивных снарядов.
Я опять лег, но скоро почувствовал, как мне на лицо падают капли ржавой воды из кондиционера. Пришлось поменять положение и лечь головой в противоположную сторону.
Промаявшись всю ночь, я под утро потерялся – забылся в нервном, неглубоком сне.
Снилась бесконечная взлетно-посадочная полоса, уходившая за горизонт, взлетавшие и садившиеся истребители-бомбардировщики. От их рева даже во сне ломило в висках.
…Сколько часов я провел на наших авиабазах в Афганистане под яростным солнцем Баграма и Джелалабада, Шинданда и Кундуза, Кандагара и Герата? Сейчас уж не сосчитать. Острым саднящим клинком врезались в память 39 минут и 42 секунды боевого вылета на МиГ-23 в июне восемьдесят шестого. Тогда, три с лишним года назад, полет вызвал во мне пьянящее чувство странного восторга: представьте, что вы катаетесь со сверхзуковой скоростью на «американских горках», установленных в аду. Но прошло время, и вместе с ним – восторг. Образовалась серая, холодная пустота, постепенно наполнившаяся невнятной смесью тоски и вины. Мы летали четверкой на северо-восток, к границе с Пакистаном, прячась в рельефе гор от паковских радиолокационных станций. Подполковник Карлов и я шли в «спарке», под крыльями которой не было ни одной «пятисотки». И хотя наш МиГ не бомбил, сегодня от этого не легче. Вернувшись тогда на авиабазу в Баграм, я лег на койку в комнате отдыха летного состава и долго слушал, как пиликает на своей миниатюрной скрипке афганский сверчок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50