– Дело в том, – заметил один из придворных, слегка разгоряченный вином, – что в настоящую минуту нет ничего такого, чего не мог бы добиться во Франции человек отважный и беззастенчивый.
– Или отважный и верующий в Христа ради Франции! – с некоторой резкостью ответил Рамбулье. – Кстати, – вдруг обратился он к слуге, – где Франсуа?
Слуга отвечал, что он не вернулся с нами из замка. Маркиз выразил свое неудовольствие; и я понял, во-первых, что речь шла о его близком родственнике, а во-вторых, что это был тот самый молодой щеголь, который обнаружил такое явное желание поссориться со мной в начале вечера. Решившись, в случае необходимости, передать дело о примирении на усмотрение Рамбулье, я распрощался с ним и, сопровождаемый двумя его слугами, отправился домой незадолго до полуночи.
Пока мы сидели за ужином, взошла луна: ее свет позволял нам различать лужи. Я приказал людям потушить факел. На улице было морозно, дул пронзительный ветер. Мы скорыми шагами шли вперед.
Улицы в этот поздний час были почти пусты, и нигде не было видно огней. Я, со своей стороны, стал думать о вечере, который провел в Блуа в поисках красавицы, и о моей матери. Эти тихие, кроткие размышления были прерваны случаем, сразу вернувшим меня к сознанию действительности. Вдруг перед нами из аллеи, находившейся шагах в 30 от нас, показались три человека: на минуту остановившись и оглянувшись назад, они быстро помчались по улице и исчезли, кажется, за вторым углом. Мне далеко не понравился их вид. А когда, минуту спустя, в том направлении, где они исчезли, раздался крик и бряцанье оружия, я, не колеблясь, приказал Симону следовать за мной и бросился вперед, уверенный, что негодяи замышляли недоброе.
Добежав до переулка, я, однако, на минуту остановился не столько перед царившим там глубоким мраком от нависших крыш, сколько при мысли, что мне вряд ли удастся различить нападающих от их жертв. Но когда меня нагнали Симон и слуги, а звуки упорной борьбы не утихали, я бросился в аллею, вытянув прикрытую плащом левую руку и держа, меч позади. Быстро подвигаясь вперед, я испускал громкие крики, рассчитывая, что негодяи, быть может, испугаются. Так и вышло: когда я добежал до отдаленного конца аллеи, два человека обратились в бегство, а из двух оставшихся один, растянувшись во всю длину, лежал в канаве, другой медленно поднимался с колен.
– Вы подоспели как раз вовремя, сударь, – сказал последний, тяжело дыша, но выражаясь с изысканностью, которая показалась мне знакомой. – Очень вам благодарен, кто бы вы ни были. Негодяи повалили меня на землю: еще несколько минут – и моя мать осталась бы бездетной. Кстати, нет ли у вас света? – продолжал он, пришепетывая, как женщина.
Один из слуг Рамбулье крикнул, что это Франсуа.
– Да, болван! – с величайшим хладнокровием ответил повеса. – Но я просил света, а не спрашивал тебя о своем имени.
– Надеюсь, вы не ранены, сударь? – спросил я, вкладывая в ножны свой меч.
– Только поцарапан, – ответил он, не выражая изумления при виде того, кто так кстати подоспел к нему на выручку; он однако узнал меня по голосу, так как продолжал с поклоном: – Этой недорогой ценой я узнал, что господин де Марсак отличается такою же ловкостью на поле сражения, как и на лестнице.
Я поклонился в знак признательности.
– А этот парень, – спросил я, – не сильно ранен?
– Надо же! А я думал, что избавил судью от всяких хлопот. Разве он не умер, Жиль?
Бедняга ответил сам за себя: жалобным, задыхающимся голосом он попросил привести ему священника. В эту минуту вернулся и Симон с нашим факелом, который он зажег о костер на ближайшем перекрестке. При свете его мы убедились, что у бедняги шла горлом кровь: ему оставалось жить каких-нибудь полчаса.
– Черт возьми! Вот что выходит, когда целишься слишком высоко! – с сожалением пробормотал Франсуа. – Одним дюймом ниже – и у нас не было бы всех этих хлопот! Полагаю, что надо привести кого-нибудь. Жиль, – продолжал он, – сбегай, голубчик, в часовню на улице Сен-Дени и приведи священника. Или нет, подожди! Помоги-ка перенести его к стене. Здесь ветер режет словно ножом.
Улица, где мы находились, тянулась по откосу холма. Нижняя часть ближайшего дома покоилась на деревянных сваях, на несколько футов от земли, а находившееся под нею пространство, обнесенное сзади и с обоих боков забором, служило сараем. Слуги внесли умирающего в это суровое убежище. Я последовал за ними, так как не хотел оставить молодого человека одного. Не желая, однако, вмешиваться не в свое дело; я отошел в дальний конец сарая и там присел на телегу, с которой свободно мог любоваться странным, видом только что оставленной мною кучки людей: яркий свет факела то играл на покрытых драгоценными кольцами пальцах Франсуа, разглаживавшего свои тонкие усы, то падал на искаженные последними страданиями черты лежавшего у его ног человека. Вдруг, прежде чем Жиль успел отправиться в церковь, я заметил священника, который смотрел на меня, именно на меня, сидевшего в тени.
Это показалось мне странным. Но взглянув на него вторично, я понял все: это был тот самый якобинский монах, который преследовал мою мать в последние дни ее жизни. Я вскочил с места и бросился вперед, забывая в порыве справедливого гнева о цели, с которой он явился сюда. Лицо его, по-прежнему обращенное ко мне, казалось исполненным торжествующей злобы. Однако когда я со свирепым восклицанием бросился к нему, он вдруг опустил глаза и стал на колени.
– Тише! – крикнул Франсуа.
Все с возмущенным видом взглянули на меня. Я отступил назад. Но я чувствовал, что и тут, стоя на коленях перед умирающим и шепча молитвы, бездельник думал обо мне, радуясь своему привилегированному положению, чтобы безнаказанно мучить меня. Спустя несколько минут умирающий скончался. Я решительно подошел к открытой стороне сарая, думая, что негодяй постарается улизнуть так же таинственно, как явился. Он, однако, с минуту поговорил с Франсуа и в сопровождении последнего смело направился ко мне с тонкой улыбкой на губах.
– Отец Антуан, – вежливо начал Франсуа, – говорит, что знает вас, господин де Марсак, и хочет поговорить с вами, как ни мало подходит для этого данный случай.
– А я хотел бы поговорить с ним, – ответил я, весь дрожа от ярости и с трудом удерживаясь от желания ударить священника в его бледное улыбавшееся лицо. – Я долго ждал этой минуты! – продолжал я, глядя на него в упор, когда Франсуа настолько отошел от нас, что не мог слышать нашего разговора. – И если бы вы попытались улизнуть от меня, я вернул бы вас назад, даже если б все ваше отродье собралось тут к вам на защиту.
Его присутствие приводило меня в бешенство: я с трудом понимал, что говорю. Дыхание, мое становилось все чаще.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115