Они поняли её безмолвный приказ. Скуля, прижимаясь животами к бетону, поползли к трупу. И по очереди, страшась и восторгаясь, ткнулись мордами в горячую пахучую кровь.
Кладбище Бактин
Лавров очнулся. Вокруг была какая-то полумгла, и он не мог понять, где он, и что с ним произошло. Он только чувствовал в груди холод и непомерную, щемящую тоску.
Лавров встал на четвереньки, поднял голову.
Прямо перед ним была витая чугунная ограда, а за ней – высокий трехступенчатый монумент. У подножия монумента, полузанесенные снегом, стояли и лежали голые обручи с остатками бумажных цветов.
С сумрачного неба летел легкий снежок. Царила полная тишина, а вокруг, насколько хватало глаз, высились разнообразные каменные плиты, чугунные кресты, и монументы, похожие на пирамиды.
Лавров начал что-то медленно соображать – словно свет забрезжил в темной голове.
– Ну, здравствуй, переживший смерть, – сказал кто-то не голосом, а мыслью.
Лавров вгляделся. У подножия монумента лежала огромная серебристая – то ли от снега, то ли от седины, – собака. Она лежала спокойно, вытянув передние лапы, гордо подняв могучую красивую голову. Ее глаза сияли мягким светом.
– Кто ты? – глухо спросил Лавров. – Где я?
– Ты – Ка, возвращенный на землю из подземного Кинополя, собачьего ада, – ответил спокойный голос. – И ты в некрополе. Там, где продолжится и закончится Великая Война.
Лавров опустил голову, пытаясь понять то, что понять было невозможно.
– Ты неустрашимое и бессмертное существо, обреченное на муки непонимания, – добавил голос. – Но пока не трудись понять то, что смертные понять не могут. Понимание придет к тебе постепенно. И ты узнаешь всё, что знают духи.
– Зачем? – почему-то спросил Лавров, имея в виду: «зачем всё это?».
Но лежащая серебряная собака всё поняла правильно.
– Чтобы найти покой. Чтобы вернуть свою человеческую сущность – Ах. Её может вернуть тебе лишь владыка Расетау. Он возложит на тебя руки, и ты обретешь покой и бессмертие человеческой души.
– Когда?
– Правильный вопрос, и очень мудрый, – собака прижмурила лучистые глаза. – Тогда, когда найдешь деву, избранную черным мохнатым существом, которое люди называют Собачьим богом.
– Богом? – растерянно повторил Лавров.
Собака рассмеялась, чуть оскалив светящуюся пасть.
– Он давно уже не бог. В нем слишком много человеческой крови. И для продолжения рода ему требуется земная женщина, немху. Такая, которую не принимают окружающие. Считают сумасшедшей, или просто больной. С каждым поколением человеческой крови в нем все больше. А ведь когда-то он был бессмертным, как и я. Но по какой-то причине отказался от бессмертия и ушел к людям, став немху. Сейчас он живет один, прячась по лесам, по заброшенным домам, забытый всеми – и собаками, и людьми. Часть магической силы у него осталась, и мне неизвестно, что он еще может. Сейчас этому бывшему богу, насколько я помню, сто пятьдесят два года, или даже чуть больше. Это – предел. Теперь он начал быстро дряхлеть и терять даже ту силу, которую имел. Ему нужна женщина, она родит его снова, – нового выродка, который тоже, может быть, проживет лет сто.
– Я должен убить его?
– Нет. – Голос внезапно потемнел, и потемнели лучистые глаза собаки. – Ты должен найти деву. Это все, что от тебя требуется. Остальное боги сделают сами.
Лавров, кряхтя, поднялся на ноги. Теперь он видел тысячи, десятки тысяч могил, с протоптанными вокруг них дорожками, с крестами и каменными памятниками, увешанными и обложенными бумажными венками, побитыми ветрами и морозами.
– Некрополь, – кивнула Белая. – Там, где закончится Битва.
Лавров перевел взгляд на неё.
– Кто ты?
– Я – Хентиаменти. Священная собака древних, Страж некрополей. Божество, если хочешь.
Лавров подумал, кивнул.
– Куда мне идти? Где искать эту женщину?
– Где искать – я не знаю. Но знаю, что к ней бежит одинокий старый тощий пес. Ищи одинокого бегущего пса. Он бежит прямо к ней. Пойдешь за ним – найдешь и ее. А найдешь, – убей. И помни: только тогда Анубис совершит над тобой магический обряд и ты обретешь свою Ах, потерянную сущность.
И собака внезапно исчезла. Нет, это просто снег повалил так густо, что некрополь мгновенно потонул во мгле и даже ближних могил уже нельзя было различить. Словно с неба упал белый занавес.
Лавров потоптался, вздохнул. Перешагнул через оградку, хотя рядом была маленькая калитка, и направился к трехступенчатому монументу.
Собаки не было. Не осталось даже следа: там, где она лежала, камень был ровно засыпан снегом.
Лавров постоял, нагнув голову набок. А потом повернулся и двинулся через оградки, могилы, кресты, словно не замечая ничего вокруг.
Он и не замечал, погруженный в мысли о потерянной сущности Ах, и о проклятой людьми и богами деве.
Черемошники
Соседка пощупала Аленке пульс, покачала головой. Аленка лежала без движения, глядя невидящими глазами в потолок, и даже на расстоянии чувствовалась, какая она горячая.
– Надо «скорую» вызывать, – сказала соседка.
– Ой, ой… Может, как-нибудь обойдется, – сказала баба. – Я вот ей травку заварила, лед в тряпке на лоб кладу.
Валька махнула рукой. Еще раз поглядела на Аленку, поманила бабу в кухню. Сказала шепотом:
– В городе бешеные собаки объявились. У нас в больнице койки готовят. Уже есть покусанные.
– У неё что – бешенство? – испуганно спросила баба.
– Не знаю. Она с собаками возилась?
– Возилась. А как же. Всю зиму со своим женихом, Андреем.
– Ну-у, во-от, – протянула Валька. – Я могу, конечно, сыворотку принести, укол сделать. Но лучше вызвать «скорую». Они сразу определят, что за болезнь, и всё, что нужно, сделают.
– Баба! – послышался слабый голос.
Обе склонились над Алёнкой.
– Не вызывай «скорую», баба. Она меня в больницу увезёт.
– Да ну, «увезёт»! Может, еще не увезёт. Может, укол сделают, и всё. Да я бы и не вызывала, да как не вызывать, когда не знаешь, чем тебя лечить!
– Пусть тетя Валя сыворотку принесет.
Губы у Алёнки потрескавшиеся, сухие. Ей трудно было говорить, она шептала, с трудом разлепляя запекшиеся губы.
– Принесу, детка, – сказала Валька. – Но болезнь эта опасная. Врачи лучше знают, что за болезнь, и чем её лечить. А я же не врач. Принесу сыворотку от одной болезни, а у тебя окажется просто грипп.
Алёнка прикрыла глаза.
Валька, нашушукавшись с бабой на кухне всласть, – рассказывала, как её мужик, пьяный, чуть в бане не угорел, – ушла. Баба принялась жарить картошку. Масло горело, и глаза слезились от чада: она промокала слезы краем фартука.
– Баба! – вдруг сказала Алёнка. – Вытащи из порога иголки.
Баба выронила ложку, повернулась, как ужаленная.
– Каки-таки иголки? А? Ты что выдумываешь?
– Я не выдумываю. Я видела, как ты их втыкала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98