OCR Roland; SpellCheck SAD
«Искушение богини»: Азбука-классика; Москва; 2006
ISBN 5-352-01732-Х
Аннотация
Роман Паулины Гейдж «Искушение богини» поражает яркостью красок, восточной роскошью и изысканной утонченностью. Перед нами предстает образ легендарной царицы Хатшепсут, в юном возрасте ставшей единовластной правительницей Египта. Именно ей, этой красивой, умной, сильной женщине, подчинился мир могущественных фараонов. На берегах полноводного Нила, в тени величественных дворцов вспыхнул божественный огонь страсти гордой царицы к талантливому архитектору. Это боги ниспослали новое испытание царице… Но даже им неведома великая сила любви.
Смесь страсти и нежности, великолепия и могущества погружает пас в таинственный мир интриг эпохи Нового царства.
Паулина Гейдж
Искушение богини
Моей матери Айрини и моему отцу Ллойду,
с любовью
Я безмерно благодарна служащим библиотеки университета Альберта в Эдмонтоне за их неоценимую помощь. Именно их многолетний кропотливый труд по изучению реалий Древнего Египта позволил мне, простому неофиту, написать эту книгу, и я сожалею лишь о том, что список этих людей так велик, что его нельзя привести целиком.

Я сделала это с любовью в сердце к моему Отцу Амону;
Я узнала его замыслы касательно моего первого юбилея;
Его превосходный дух умудрил меня, и я не забыла ничего из того, что
он требовал.
Я, царь, знаю, что он – бог.
Я все сделала по его велению; это он направлял меня.
Все мои деяния совершены по воле его; это он давал мне наставления.
Я ночей не спала, строя храм его; я ни в чем не грешила против
указаний его.
Сердце мое предстало мудрым взору Отца моего; я проникла в его
желания.
Не спиной стояла я к Городу Владыки всего сущего, но лицом к нему
повернулась.
Я знаю, что Карнак – дом бога на земле; величавая Лестница Начала;
Священный глаз Владыки всего сущего; дом его сердца;
Отражение его красоты и путеводная звезда для всех, кто следует за ним.
Молитва, сочиненная царем Хатшепсу I по случаю ее юбилея
ПРОЛОГ
Она рано пошла спать, сделав знак рабыне и выскользнув из зала почти незамеченной, хотя еда еще не остыла на столах, а благоухание рассыпанных повсюду цветов невидимым облаком сопровождало ее весь путь через колоннады. Позади нее захлопали: это музыканты заняли свои места и завели быструю, живую мелодию, но она продолжала шагать так торопливо, что Мерире почти бежала за ней. Когда они достигли ее покоев, она сразу прошла в спальню, не ответив на приветствие стражи, и скинула сандалии.
– Закрой двери, – приказала она.
Мерире повиновалась, плотно прикрыв обе створки, потом обернулась, настороженно пытаясь угадать настроение хозяйки. Хатшепсут опустилась на табурет перед зеркалом и взмахнула рукой:
– Сними все это с меня.
– Да, ваше величество.
Ловкие пальцы освободили ее от тяжелого, замысловатого парика, бережно расстегнули сияющее золотом и сердоликами ожерелье и сняли звенящие браслеты с бессильно упавших рук. Две жаровни с углями горели в разных углах комнаты, распространяя вокруг приятное тепло, пламя светильников чуть заметно мигало, почти не тревожа темных глубин покоя, так что в этот час веселые, ярко раскрашенные стены были немы и едва различимы во мгле; лишь время от времени отдельные языки пламени, взвиваясь, выхватывали из темноты то фрагмент застывшего движения, то искристый блеск драгоценного металла. Комната, в отличие от своей взвинченной и сердитой пленницы, спала.
Хатшепсут встала, когда Мерире спустила с ее плеч лямки тончайшего льняного платья и начала стягивать его с нее. Потом девушка налила в чашу горячую ароматную воду и принялась смывать сначала черную краску с век хозяйки, потом красную хну с ее ладоней и подошв. Старшая из двух женщин продолжала рассматривать свое отражение в полированной поверхности огромного медного зеркала.
Мерире закончила, и Хатшепсут подошла к изголовью своего ложа, она облокотилась на него, сложив руки.
«Когда дворец полнился моими придворными и день и ночь по моему приказу в храме жгли благовония, тогда все желали служить мне до самой смерти. Да-да, вот только чьей смерти? Чьей? Где теперь они, храбрые хвастуны? И что я такого сделала, чтобы заслужить такой конец? Для богов я не жалела ни золота, ни рабов. Я строила и работала. Моей стране, моему прекрасному вечному Египту я отдала всю себя без остатка, я трудилась в поте лица и недосыпала ночей, чтобы другие спали спокойно. Сегодня даже феллахи в поле только и говорят что о войне. О войне, не о грабительских набегах и не о стычках с неприятелем на границе, нет, они ведут речь о настоящих битвах за империю. А я не могу ничего сделать, только бессильно наблюдать. Наша страна не годится для войны. Мы смеемся, мы поем, мы любим, строим, торгуем и созидаем, а война слишком серьезное занятие, которое нас уничтожит».
Мерире унесла воду и вернулась с ночной сорочкой. Но Хатшепсут от нее отмахнулась:
– Сегодня не надо. Просто оставь все как есть. Утром приберешь. А теперь иди.
Смерти она не страшилась. Она знала, что ее время пришло, почти пришло. Может быть, это случится завтра, и слава богам, ведь она так устала жить и жаждет отдыха. Но под конец ей стало одиноко, и безмолвие пустой комнаты угнетало ее. Она присела на ложе и замерла.
– О отец мой, – молилась она, – могучий Амон, царь богов, нагой я вошла в этот мир, и нагой понесут меня в дом мертвых.
Она встала и заходила взад-вперед, неслышно ступая босыми ногами по красно-синим плиткам. Остановилась на миг у водяных часов посмотреть на стекающие капли. Было четыре часа до рассвета. Четыре часа. И начнется еще один день, полный разочарований и вынужденной праздности; она будет гулять в саду, кататься по реке или возьмет свою колесницу и отправится на армейский плац, что в восточной части города. Это та самая колесница, что преподнесли ей в дар ее собственные солдаты в то яркое, свежее утро. Как она была молода! Как трепетало ее сердце от восторга и страха и как она цеплялась за сияющие борта колесницы, когда кони мчали ее по твердому, спекшемуся песку, неся в ослепительную, недвижную пустыню огонь и смерть!
А теперь пришла зима, стоит месяц Хатор, и кажется, будто он был всегда, хотя ему всего несколько дней. Прохладными ночами и днями, чуть менее удушливыми, чем в разгар лета, ей не давало покоя отчаяние, рожденное бездействием. И старая боль, всегда такая новая, снова кольнула ее, заставив открыть глаза. Перед ней, едва различимый в полумраке, встал ее собственный образ – огромный рельеф чеканного серебра, вставленный в стену. Надменный подбородок с прикрепленной к нему бородкой фараона высоко поднят, взгляд под царственной тяжестью высокого двойного венца Египта тверд и неколебим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145