Он прошаркал в комнату, закрыв дверь, а я тем временем боролся с искушением насвистеть мотивчик «Вот идет слоненок». Мужик щелкнул выключателем, но светлее в комнате не стало.
Он подошел к большому столу красного дерева и сел. Я снова плюхнулся в кожаное желеобразное кресло. Если припомнить, надо мне было насторожиться, еще когда мужик нс поклонился. Должен был прозвенеть тревожный звоночек, потому что мужик не дал мне визитку, не повторил предложение слуги выпить чаю и не извинился за то, что дом у него не такой большой, как дома в Америке, хотя это и неправда. Мне бы прямо тогда поднять трубку и вызвать копов, но я был счастлив забить на этикет и узнать наконец, за каким хреном я тут очутился. Не знал я, насколько это затянется.
– Господин Чака, – заговорил мужик. – Меня зовут господин Накодо, и я хотел бы поблагодарить вас. Не знаю, есть ли у вас… – Он замолк, упершись взглядом в стол. Потом откашлялся и начал заново: – Я не знаю, есть ли у вас дети, но, возможно, вы в состоянии вообразить трудности. Во всяком случае, я привез вас сюда, дабы сообщить, что я перед вами в величайшем долгу за то, что вы помогли Миюки.
– Помог Миюки?
– Да. Моей дочери. Большое вам спасибо.
– Большое вам пожалуйста.
– У вас развитое чувство чести.
– Я вырос в Кливленде.
– Сожалею, что мне незнаком этот город.
– Ничего страшного, – успокоил я. – Я вот с вашей дочкой незнаком. С той, которой я вроде как помог. Не поймите меня превратно – я ценю родительскую благодарность. Я ее просто тоннами огребаю за то, что пишу. И я отвечу на письма поклонников, дам автограф, устрою вам симпатичный тур по редакции, если заглянете к нам в Огайо. Вот только мне совсем не в кайф незваные гости, которые вламываются в мой номер.
Накодо застыл в кресле, сверля меня глазами. Потом скрючился и тяжко вздохнул. Определенно, этому парню не хватает властных манер. А я-то думал, они ему полагаются по чину, при таком-то доме.
– Вы довольно хорошо говорите по-японски, – сказал он.
– Это что, плохо?
– Наоборот. Все же, боюсь, возникло недопонимание.
Вам не выучить японский, пока не усечете, что «недопонимание» имеет, грубо говоря, девять миллионов разных значений. Меньше всего мне хотелось недопонять, что он имеет в виду под «недопониманием», так что я захлопнул пасть и уставился на мужика.
– Господин Чака, знаете, почему вы здесь?
– Голова дохлой кошки?
Это ответ на один из коанов, но я их вечно путаю. Я прикинул, что если повторять это всякий раз, когда нечего сказать, авось кривая вывезет. По-моему, Накодо не впечатлился.
– В самом деле не имеете представления? – спросил он, наморщив лоб.
Я потряс головой. Накодо так и торчал за столом, глядя в никуда. Лицо у него было того же строгого пепельно-серого оттенка, что и костюм. Что-то в нем было такое, от чего мне стало его жаль, хотя, казалось бы, с чего?
– Миюки, моя дочь… можно сказать, что она стала чужой, отстранилась.
Накодо задумался над фразой, шаря глазами по комнате, будто искал телесуфлера.
– Да, думаю, именно так. 'Отстранилась. Против моей воли она решила не поступать в университет, она была склонна… ну, даже не знаю, как сказать. Кажется, она использовала термин «найти себя».
Прежде чем продолжить, он ждал от меня подтверждения. Половина японской разговорной практики – знать в точности, когда и как помычать в ответ, чтобы говорящему было спокойно. Однако я просто кивнул. У меня день не задался с самого утра, так что плевать я хотел, спокойно Накодо или нет.
– Безусловно, мы с её матерью воспитывались не на таких идеях, – наконец продолжил он. – Вряд ли мы думали о том, чтобы найти себя. Даже сейчас мне сложно понять точное значение этого термина. Но я знаю, что молодежь теперь другая. Весь мир другой. И я помню, каково это – быть молодым.
Тут он еще раз тяжко вздохнул. Взгляд стал рассеянным, и через секунду Накодо закончил:
– Вообще-то не совсем так. Иногда у меня ощущение, что мои воспоминания – из чужой жизни. Странно, не правда ли? Господин Чака, вы помните, каково это – быть молодым?
– Ну да, наверное. Прямо как сейчас, только еще больше.
– Ммм-да, – пробурчал Накодо.
Он задумался на секунду, потом встал из-за стола и начал мерить комнату шагами. Он говорил, а я смотрел на него. Да, у пего нету властного стиля, как у хозяев мульти-миллионных домов, но вот от собственного голоса он тащится, как все большие шишки.
– Время уходит, забирая с собой столь многое, – говорил Накодо, сцепив руки за спиной. – Молодые становятся взрослее, взрослые стареют, старики умирают. Лепестки вишни осыпаются, снова расцветают и снова осыпаются. Строят и сносят здания, на их месте возводят новые здания. Одно за другим, и наконец уже не узнать улицу, на которой рос. Старые обычаи просто перестают существовать, как и люди, которые их соблюдали. Как бегущие облака. Говорят, что времени подвластно все, что даже воспоминания меняются. Но я думаю – правда ли это? Неужели ничто не остается прежним? Неужели перемены – единственное, что неизменно?
– Если вы притащили меня сюда отвечать на такие вопросы, я вас жутко разочарую.
На секунду Накодо просто застыл, весь в своих мыслях. Потом кивнул и медленно пошел обратно к столу. Сел, положив сцепленные руки на стол.
– Простите меня. В последнее время то и дело впадаю в такую сентиментальность. В общем, я просто хотел сказать, что жизнь сегодня, наверное, совсем другая. Для молодых людей.
По-моему, эта мысль была ему не по вкусу.
– Короче говоря, когда Миюки исполнилось двадцать, я разрешил ей покинуть дом. Найти квартиру и гоняться за этой мечтой «найти себя». – Он глубоко вздохнул и потемнел лицом. – Я пожалел об этом своем решении. К счастью, по моей просьбе кое-кто за ней приглядывал. Отчеты этих людей были очень тревожными. В самом деле, очень. Я приказал Миюки вернуться домой. Когда я объяснил ей почему, она обвинила меня в том, что я за ней шпионю.
– Вроде так оно и было.
– Ради ее же безопасности. Есть масса причин, по которым человек с моим положением сочтет такие предосторожности необходимыми.
– Все может быть, – сказал я. – Но есть масса причин, по которым вашей дочке это могло встать поперек горла. Она молодая женщина, в самом соку. Может, хочет иметь шанс самой пройти по миру, без папочки, который вечно сопит над плечом. Посмотрите с этой стороны, тогда легко понять, чего она так хотела слинять от… ну, от всего этого.
Господин Накодо слегка скривился, потом опустил грустные очи долу.
– Я всегда завидовал способности иностранцев прямо выражать свои мысли.
– Я не хотел…
– Пожалуйста, не извиняйтесь. Искренность – это привилегия, которой мы, японцы, обладаем слишком редко. Но, господин Чака, боюсь, вы не понимаете. Моя дочь исчезла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
Он подошел к большому столу красного дерева и сел. Я снова плюхнулся в кожаное желеобразное кресло. Если припомнить, надо мне было насторожиться, еще когда мужик нс поклонился. Должен был прозвенеть тревожный звоночек, потому что мужик не дал мне визитку, не повторил предложение слуги выпить чаю и не извинился за то, что дом у него не такой большой, как дома в Америке, хотя это и неправда. Мне бы прямо тогда поднять трубку и вызвать копов, но я был счастлив забить на этикет и узнать наконец, за каким хреном я тут очутился. Не знал я, насколько это затянется.
– Господин Чака, – заговорил мужик. – Меня зовут господин Накодо, и я хотел бы поблагодарить вас. Не знаю, есть ли у вас… – Он замолк, упершись взглядом в стол. Потом откашлялся и начал заново: – Я не знаю, есть ли у вас дети, но, возможно, вы в состоянии вообразить трудности. Во всяком случае, я привез вас сюда, дабы сообщить, что я перед вами в величайшем долгу за то, что вы помогли Миюки.
– Помог Миюки?
– Да. Моей дочери. Большое вам спасибо.
– Большое вам пожалуйста.
– У вас развитое чувство чести.
– Я вырос в Кливленде.
– Сожалею, что мне незнаком этот город.
– Ничего страшного, – успокоил я. – Я вот с вашей дочкой незнаком. С той, которой я вроде как помог. Не поймите меня превратно – я ценю родительскую благодарность. Я ее просто тоннами огребаю за то, что пишу. И я отвечу на письма поклонников, дам автограф, устрою вам симпатичный тур по редакции, если заглянете к нам в Огайо. Вот только мне совсем не в кайф незваные гости, которые вламываются в мой номер.
Накодо застыл в кресле, сверля меня глазами. Потом скрючился и тяжко вздохнул. Определенно, этому парню не хватает властных манер. А я-то думал, они ему полагаются по чину, при таком-то доме.
– Вы довольно хорошо говорите по-японски, – сказал он.
– Это что, плохо?
– Наоборот. Все же, боюсь, возникло недопонимание.
Вам не выучить японский, пока не усечете, что «недопонимание» имеет, грубо говоря, девять миллионов разных значений. Меньше всего мне хотелось недопонять, что он имеет в виду под «недопониманием», так что я захлопнул пасть и уставился на мужика.
– Господин Чака, знаете, почему вы здесь?
– Голова дохлой кошки?
Это ответ на один из коанов, но я их вечно путаю. Я прикинул, что если повторять это всякий раз, когда нечего сказать, авось кривая вывезет. По-моему, Накодо не впечатлился.
– В самом деле не имеете представления? – спросил он, наморщив лоб.
Я потряс головой. Накодо так и торчал за столом, глядя в никуда. Лицо у него было того же строгого пепельно-серого оттенка, что и костюм. Что-то в нем было такое, от чего мне стало его жаль, хотя, казалось бы, с чего?
– Миюки, моя дочь… можно сказать, что она стала чужой, отстранилась.
Накодо задумался над фразой, шаря глазами по комнате, будто искал телесуфлера.
– Да, думаю, именно так. 'Отстранилась. Против моей воли она решила не поступать в университет, она была склонна… ну, даже не знаю, как сказать. Кажется, она использовала термин «найти себя».
Прежде чем продолжить, он ждал от меня подтверждения. Половина японской разговорной практики – знать в точности, когда и как помычать в ответ, чтобы говорящему было спокойно. Однако я просто кивнул. У меня день не задался с самого утра, так что плевать я хотел, спокойно Накодо или нет.
– Безусловно, мы с её матерью воспитывались не на таких идеях, – наконец продолжил он. – Вряд ли мы думали о том, чтобы найти себя. Даже сейчас мне сложно понять точное значение этого термина. Но я знаю, что молодежь теперь другая. Весь мир другой. И я помню, каково это – быть молодым.
Тут он еще раз тяжко вздохнул. Взгляд стал рассеянным, и через секунду Накодо закончил:
– Вообще-то не совсем так. Иногда у меня ощущение, что мои воспоминания – из чужой жизни. Странно, не правда ли? Господин Чака, вы помните, каково это – быть молодым?
– Ну да, наверное. Прямо как сейчас, только еще больше.
– Ммм-да, – пробурчал Накодо.
Он задумался на секунду, потом встал из-за стола и начал мерить комнату шагами. Он говорил, а я смотрел на него. Да, у пего нету властного стиля, как у хозяев мульти-миллионных домов, но вот от собственного голоса он тащится, как все большие шишки.
– Время уходит, забирая с собой столь многое, – говорил Накодо, сцепив руки за спиной. – Молодые становятся взрослее, взрослые стареют, старики умирают. Лепестки вишни осыпаются, снова расцветают и снова осыпаются. Строят и сносят здания, на их месте возводят новые здания. Одно за другим, и наконец уже не узнать улицу, на которой рос. Старые обычаи просто перестают существовать, как и люди, которые их соблюдали. Как бегущие облака. Говорят, что времени подвластно все, что даже воспоминания меняются. Но я думаю – правда ли это? Неужели ничто не остается прежним? Неужели перемены – единственное, что неизменно?
– Если вы притащили меня сюда отвечать на такие вопросы, я вас жутко разочарую.
На секунду Накодо просто застыл, весь в своих мыслях. Потом кивнул и медленно пошел обратно к столу. Сел, положив сцепленные руки на стол.
– Простите меня. В последнее время то и дело впадаю в такую сентиментальность. В общем, я просто хотел сказать, что жизнь сегодня, наверное, совсем другая. Для молодых людей.
По-моему, эта мысль была ему не по вкусу.
– Короче говоря, когда Миюки исполнилось двадцать, я разрешил ей покинуть дом. Найти квартиру и гоняться за этой мечтой «найти себя». – Он глубоко вздохнул и потемнел лицом. – Я пожалел об этом своем решении. К счастью, по моей просьбе кое-кто за ней приглядывал. Отчеты этих людей были очень тревожными. В самом деле, очень. Я приказал Миюки вернуться домой. Когда я объяснил ей почему, она обвинила меня в том, что я за ней шпионю.
– Вроде так оно и было.
– Ради ее же безопасности. Есть масса причин, по которым человек с моим положением сочтет такие предосторожности необходимыми.
– Все может быть, – сказал я. – Но есть масса причин, по которым вашей дочке это могло встать поперек горла. Она молодая женщина, в самом соку. Может, хочет иметь шанс самой пройти по миру, без папочки, который вечно сопит над плечом. Посмотрите с этой стороны, тогда легко понять, чего она так хотела слинять от… ну, от всего этого.
Господин Накодо слегка скривился, потом опустил грустные очи долу.
– Я всегда завидовал способности иностранцев прямо выражать свои мысли.
– Я не хотел…
– Пожалуйста, не извиняйтесь. Искренность – это привилегия, которой мы, японцы, обладаем слишком редко. Но, господин Чака, боюсь, вы не понимаете. Моя дочь исчезла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72