Он был счастлив и грустен. Зоркая Татьяна замечала в нем новую перемену.
Васька решил, что не скажет ни слова о том, что болит. «Да еще при Татьяне-то! Хорош же я буду!»
– Никого не стреляли, – повторил он.
– А дрались? – спросил Федя.
– Только хотели стрелять. У нас на прииске был высокий парень из города. Он всегда ходил с тремя собаками. Лицом бледный. Глаза все время шныряют по сторонам, даже когда собак с ним нет, а он все как будто следит за ними. Глаза так и бегают на три стороны. Собаки погрызли одного китайца, и чуть не началась драка. Мы одну собаку у него пристрелили. А Силантий сказал:
– Я вас всех сам перестреляю.
– Ну что вы тут отделились от нас? – сказала мать, появляясь из-за угла.
Вскоре вся семья собралась на огороде. Все удивлялись, слушая рассказы Василия.
Где-то надтреснутым голосом что-то кричал Пахом Бормотов. Василий уж знал, что там начнется нескончаемая ссора между братьями. Пока Пахом с Ильей мыли золото, Тереха ухитрился построить себе дом и отделился от старшего брата.
* * *
… Илья на прииске сказал однажды:
– Вернусь, жену застану с кем-нибудь – убью!
– Ты что? – спросил его Василий. Он замечал, как Илья постепенно становился все сумрачней, как он жестко говорил с людьми, часто грубил, как ударил он со злом Силантия-собачника и разбил ему все лицо.
– Она изменила мне.
– Кто тебе сказал?
– Она сама.
– Быть этого не может. Она, наверное, подразнила тебя, – уверял Васька, чувствуя, что сам краснеет в вечерней темноте до корней волос. – Хотела тебя разбередить…
– Ты, может, бил ее? – спросил бывший каторжник старик Яков. – Вот она тебе и сказала с перепугу.
– Нет, я ее не бил, – ответил Илья. – Я ее не трогал.
– Что же ты, чудак, когда вспомнил! Надо было там откатать ее ременными вожжами.
– В бане, – добавил с усмешкой молодой старатель по прозвищу Налим.
– За это суд! – запальчиво сказал Васька.
– Над мужем нет суда, – сказал воронежский мужик Сапогов.
– Право мужа! – подтвердил старик. – Они все сволочи.
– Суки все!
Старатели, спавшие вместе в обширном балагане, начали ругаться.
– Все они бесстыжие!
– Только из дому – уж липнут к кому-нибудь.
– Зря про нее не говорите, – уверял Вася.
– Чудак! – надтреснутым голосом сказал старик. – Когда вспомнил. Она дома с любовником, а ты моешь ей же золото. Когда вспомнил!
– Нет, она брюхатая, – ответил Илья. – Возиться ни с кем не будет. Это старухи виноваты.
– А может, озлить тебя хотела, – сказал Сапогов.
– Все равно, – сказал Налим. – Такого случая нельзя упускать. Пусть другой раз так не шутит над мужем. Не надо было сердиться, а взять вожжи и завести ее куда-нибудь и – скидавай с себя что надо. Паря, удовольствия такого лишился!
Все засмеялись, а Илья замолчал, чувствуя, как он осрамился перед людьми. Он проклинал себя, что заговорил.
– Твое право было бы!
В ту дождливую ночь все уснули. Мужики там часто вспоминали своих жен. Чем дальше, тем чаще. И часто вспоминали про хлеб. Давно уже никто не ел свежего хлеба и даже не видел его. Было золото, было мясо, рыба. Не было хлеба. Дома, семьи были далеко. Утром Василий взял лодку и съездил на остров, где жил матрос с дочерью.
– Ты что не моешь? – спросил его вечером Сашка. – Опять гуляешь? Где был? Че пришел? Зачем пришел? Иди туда, где был. Там живи, зачем ты здесь?
– Как зачем? Я работать…
Вася замечал, как Илья увядает у него на глазах. В Уральском, когда Вася вернулся, мать спросила его:
– Как жили?
– Хорошо жили! – ответил сын. – Только хлеба не видели все лето. Жрали, что попало. Дай хоть хлеба, мама. А так хорошо было!
– Что же хорошего, если хлеба не было! – озабоченно отозвалась мать.
И теперь дома, когда Василий наконец попробовал испеченных материнскими руками караваев, он все больше думал о том, что осталось позади. «Эх, девка! Когда я ее увижу… Что это делается со мной…»
– У меня свои ребята подрастают! Пойми ты! А еще брат! На старости-то лет мы народили! Не гуртом же жить! – уверял Тереха, повторяя уже в двадцатый раз сегодня одно и то же. Но Пахом никак не мог примириться, что покорный брат его ушел навсегда.
Подошел Тимошка Силин.
– Ну что, Пахом, растеклось все твое семействие! Сын отделился, а теперь брат.
– Как же! Теперь я слободен и живу как хочу, – ответил Тереха. – Я теперь самого Егора превзойду.
– Пойдем по домам, мы не маленькие, чтоб на улице силой мериться! – сказал Пахом.
– Нет, мы не дети! – ответил Тереха и взял брата за ворот.
– Эй, вы! – закричал Силин. – А меня стреляли нынче. Насквозь пробили лодку, всю изрешетили. А я как начал их стрелять, навалил дивно… И всех их перебил…
– Хватит врать! – сказал Тереха.
Утром Дуняша зашла к Татьяне в старую избу. Жена Сашки теперь уехала, в избе варился корм скоту. На стропилах висели связки лука.
– Илья ударил меня вчера! – сказала Дуняша.
– Поздно же его достигло! – сказала Татьяна.
Вчера Дуня видела, как Василий, стоя на огороде, разговаривал с братом, и подумала, что он все же славный. Она подождала, не посмотрит ли Василий в ее сторону. Но Васька взгляда ее не чувствовал. Так и не взглянул!
– А как он с Пашуткой? – спросила Таня.
– С Павкой-то? Играет, не нарадуется. Говорит, какой красивый. Мол, будет, в нашей семье один беленький.
– Пускай еще одного закажет! – сказала Татьяна.
Дуня густо покраснела и выбежала.
– Дунятка! – кинулась за ней Татьяна.
Но Дуня была уже далеко. Таня не пошла за ней…
…«Я тебя удушу, змею!» – грозился Илья, явившись из лодки в дом.
«Пойдите, ребята, к бабушке, – сказала Дуня. – Пусти, я отнесу дитя к соседям», – добавила она, когда дети убежали.
«Отнеси!» – разрешил муж.
«Я сына у вас пока положу, – сказала Дуня, входя с младенцем к Фекле Силиной. – Илья вернулся, хочет меня учить. Кабы не зашиб дитя».
А сегодня она бежала домой, вспоминая об этом и мысленно улыбаясь.
Навстречу с книжкой шагал Алешка Кузнецов в чистеньком полушубке и сапогах.
– Учиться? – спросила Дуняша, и сама просияла, забывая свои неурядицы.
– В школу! – гордо ответил мальчик.
Дуня огляделась. Небо было чистое, и солнце ярко горело. Сегодня земля подмерзла. На синих горах лежали пласты снега. Густо дымила кирпичная школьная труба.
Дуня подумала, что старшего Семена тоже надо отдавать в школу, он просится туда. Сегодня надо отнести жене учителя хорошей рыбы.
Она посмотрела на реку и вспомнила Ивана. Он, уж наверное, плыл по далекому океану. Ей показалось, что невелики еще ее беды и заботы и что, видимо, в жизни ее ждет что-то – хорошее или плохое, она не знала.
А пока близилась зима.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
КУЗНЕЦОВСКАЯ СТОРОНА
ГЛАВА 1
На парусной лодке Егор с братом Федором и с Татьяной везли на прииск доски, бочку с солониной, три мешка муки, кайлы, лопаты, ломы, грохотки для бутарок, постели, палатки, шкуры, полушубки, одежду разную в мешках, посуду в ящиках и котлы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
Васька решил, что не скажет ни слова о том, что болит. «Да еще при Татьяне-то! Хорош же я буду!»
– Никого не стреляли, – повторил он.
– А дрались? – спросил Федя.
– Только хотели стрелять. У нас на прииске был высокий парень из города. Он всегда ходил с тремя собаками. Лицом бледный. Глаза все время шныряют по сторонам, даже когда собак с ним нет, а он все как будто следит за ними. Глаза так и бегают на три стороны. Собаки погрызли одного китайца, и чуть не началась драка. Мы одну собаку у него пристрелили. А Силантий сказал:
– Я вас всех сам перестреляю.
– Ну что вы тут отделились от нас? – сказала мать, появляясь из-за угла.
Вскоре вся семья собралась на огороде. Все удивлялись, слушая рассказы Василия.
Где-то надтреснутым голосом что-то кричал Пахом Бормотов. Василий уж знал, что там начнется нескончаемая ссора между братьями. Пока Пахом с Ильей мыли золото, Тереха ухитрился построить себе дом и отделился от старшего брата.
* * *
… Илья на прииске сказал однажды:
– Вернусь, жену застану с кем-нибудь – убью!
– Ты что? – спросил его Василий. Он замечал, как Илья постепенно становился все сумрачней, как он жестко говорил с людьми, часто грубил, как ударил он со злом Силантия-собачника и разбил ему все лицо.
– Она изменила мне.
– Кто тебе сказал?
– Она сама.
– Быть этого не может. Она, наверное, подразнила тебя, – уверял Васька, чувствуя, что сам краснеет в вечерней темноте до корней волос. – Хотела тебя разбередить…
– Ты, может, бил ее? – спросил бывший каторжник старик Яков. – Вот она тебе и сказала с перепугу.
– Нет, я ее не бил, – ответил Илья. – Я ее не трогал.
– Что же ты, чудак, когда вспомнил! Надо было там откатать ее ременными вожжами.
– В бане, – добавил с усмешкой молодой старатель по прозвищу Налим.
– За это суд! – запальчиво сказал Васька.
– Над мужем нет суда, – сказал воронежский мужик Сапогов.
– Право мужа! – подтвердил старик. – Они все сволочи.
– Суки все!
Старатели, спавшие вместе в обширном балагане, начали ругаться.
– Все они бесстыжие!
– Только из дому – уж липнут к кому-нибудь.
– Зря про нее не говорите, – уверял Вася.
– Чудак! – надтреснутым голосом сказал старик. – Когда вспомнил. Она дома с любовником, а ты моешь ей же золото. Когда вспомнил!
– Нет, она брюхатая, – ответил Илья. – Возиться ни с кем не будет. Это старухи виноваты.
– А может, озлить тебя хотела, – сказал Сапогов.
– Все равно, – сказал Налим. – Такого случая нельзя упускать. Пусть другой раз так не шутит над мужем. Не надо было сердиться, а взять вожжи и завести ее куда-нибудь и – скидавай с себя что надо. Паря, удовольствия такого лишился!
Все засмеялись, а Илья замолчал, чувствуя, как он осрамился перед людьми. Он проклинал себя, что заговорил.
– Твое право было бы!
В ту дождливую ночь все уснули. Мужики там часто вспоминали своих жен. Чем дальше, тем чаще. И часто вспоминали про хлеб. Давно уже никто не ел свежего хлеба и даже не видел его. Было золото, было мясо, рыба. Не было хлеба. Дома, семьи были далеко. Утром Василий взял лодку и съездил на остров, где жил матрос с дочерью.
– Ты что не моешь? – спросил его вечером Сашка. – Опять гуляешь? Где был? Че пришел? Зачем пришел? Иди туда, где был. Там живи, зачем ты здесь?
– Как зачем? Я работать…
Вася замечал, как Илья увядает у него на глазах. В Уральском, когда Вася вернулся, мать спросила его:
– Как жили?
– Хорошо жили! – ответил сын. – Только хлеба не видели все лето. Жрали, что попало. Дай хоть хлеба, мама. А так хорошо было!
– Что же хорошего, если хлеба не было! – озабоченно отозвалась мать.
И теперь дома, когда Василий наконец попробовал испеченных материнскими руками караваев, он все больше думал о том, что осталось позади. «Эх, девка! Когда я ее увижу… Что это делается со мной…»
– У меня свои ребята подрастают! Пойми ты! А еще брат! На старости-то лет мы народили! Не гуртом же жить! – уверял Тереха, повторяя уже в двадцатый раз сегодня одно и то же. Но Пахом никак не мог примириться, что покорный брат его ушел навсегда.
Подошел Тимошка Силин.
– Ну что, Пахом, растеклось все твое семействие! Сын отделился, а теперь брат.
– Как же! Теперь я слободен и живу как хочу, – ответил Тереха. – Я теперь самого Егора превзойду.
– Пойдем по домам, мы не маленькие, чтоб на улице силой мериться! – сказал Пахом.
– Нет, мы не дети! – ответил Тереха и взял брата за ворот.
– Эй, вы! – закричал Силин. – А меня стреляли нынче. Насквозь пробили лодку, всю изрешетили. А я как начал их стрелять, навалил дивно… И всех их перебил…
– Хватит врать! – сказал Тереха.
Утром Дуняша зашла к Татьяне в старую избу. Жена Сашки теперь уехала, в избе варился корм скоту. На стропилах висели связки лука.
– Илья ударил меня вчера! – сказала Дуняша.
– Поздно же его достигло! – сказала Татьяна.
Вчера Дуня видела, как Василий, стоя на огороде, разговаривал с братом, и подумала, что он все же славный. Она подождала, не посмотрит ли Василий в ее сторону. Но Васька взгляда ее не чувствовал. Так и не взглянул!
– А как он с Пашуткой? – спросила Таня.
– С Павкой-то? Играет, не нарадуется. Говорит, какой красивый. Мол, будет, в нашей семье один беленький.
– Пускай еще одного закажет! – сказала Татьяна.
Дуня густо покраснела и выбежала.
– Дунятка! – кинулась за ней Татьяна.
Но Дуня была уже далеко. Таня не пошла за ней…
…«Я тебя удушу, змею!» – грозился Илья, явившись из лодки в дом.
«Пойдите, ребята, к бабушке, – сказала Дуня. – Пусти, я отнесу дитя к соседям», – добавила она, когда дети убежали.
«Отнеси!» – разрешил муж.
«Я сына у вас пока положу, – сказала Дуня, входя с младенцем к Фекле Силиной. – Илья вернулся, хочет меня учить. Кабы не зашиб дитя».
А сегодня она бежала домой, вспоминая об этом и мысленно улыбаясь.
Навстречу с книжкой шагал Алешка Кузнецов в чистеньком полушубке и сапогах.
– Учиться? – спросила Дуняша, и сама просияла, забывая свои неурядицы.
– В школу! – гордо ответил мальчик.
Дуня огляделась. Небо было чистое, и солнце ярко горело. Сегодня земля подмерзла. На синих горах лежали пласты снега. Густо дымила кирпичная школьная труба.
Дуня подумала, что старшего Семена тоже надо отдавать в школу, он просится туда. Сегодня надо отнести жене учителя хорошей рыбы.
Она посмотрела на реку и вспомнила Ивана. Он, уж наверное, плыл по далекому океану. Ей показалось, что невелики еще ее беды и заботы и что, видимо, в жизни ее ждет что-то – хорошее или плохое, она не знала.
А пока близилась зима.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
КУЗНЕЦОВСКАЯ СТОРОНА
ГЛАВА 1
На парусной лодке Егор с братом Федором и с Татьяной везли на прииск доски, бочку с солониной, три мешка муки, кайлы, лопаты, ломы, грохотки для бутарок, постели, палатки, шкуры, полушубки, одежду разную в мешках, посуду в ящиках и котлы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115