Рассказы -
Густав Майринк
Альбинос
I
– До полуночи – шестьдесят минут, – сказал Ариост и, вынув изо рта длинную голландскую трубку, указал на потемневший от времени, закопченный портрет: – Вот кто был великим магистром ровно сто – без шестидесяти минут – лет назад. Без шестидесяти минут – лет назад.
– А когда пришел в упадок наш орден? Я имею в виду, Ариост, когда мы стали тем, что являем собой сегодня, ведь мы опустились до эбриатов? – спросил чей-то голос из клубов табачного дыма, который густым туманом стлался в небольшой старинной зале.
Запустив пальцы левой руки в длинную седую бороду, Ариост помедлил, теребя правой кружевное жабо своей бархатной мантии:
– Это случилось в последние десятилетия… возможно… а началось давно – очень давно.
– Не надо, Фортунат, это его незаживающая рана, – прошептал Баал Шем, архицензор ордена в одеянии средневекового раввина; выйдя из полумрака оконной ниши, он подошел к столу и громко спросил: – А как же звали магистра профаны?
– Граф Фердинанд Парадиз, – быстро ответил кто-то рядом с Ариостом и, помогая архицензору сменить тему, продолжал: – Да, какие имена! Какое время! А еще раньше? Графы Шпорк, Норберт Врбна, Венцель Кайзерштайн, поэт Фердинанд ван дер Роксас! Все они праздновали «гонсла» – орденский ритуал «Азиатских братьев» – в древнем Ангельском саду, там, где сейчас находится городская почта. Овеянном духом Петрарки и Кола Риенцо, которые тоже входили в число наших братьев.
– Все верно. В Ангельском саду! Названном в честь Ангелуса из Флоренции, лейб-медика императора Карла IV, у которого нашел прибежище Риенцо, пока его не выдали папе, – с восторгом подхватил Скриб – Исмаэль Гнайтинг.
Но знаете ли вы, что «Сат-Баис», ложей первых «Азиатских братьев», были основаны Прага и – и – и даже Аллахабад, в общем, все те города, название которых означает «порог»?! Боже Всемогущий, какие деяния, какие деяния!
И все, все исчезло, рассеялось как дым.
Как сказал Будда: «Не оставляет след летящий». Это были наши предшественники! А мы – эбриаты!! Пьяные свиньи!! Гип-гип ура! – сдохнешь тут со смеху.
Баал Шем сделал говорившему знак, чтобы он наконец замолчал. Но тот его не понял и продолжал говорить до тех пор, пока Ариост не оттолкнул свой бокал и не вышел из зала.
– Ты расстроил его, – грустно сказал Баал Шем Исмаэлю Гнайтингу, – уважай хотя бы его седины.
– Ну вот, – пробурчал тот, – как будто я его хотел обидеть! Да хоть бы и так!
Все равно он вернется.
Через час начнется празднование столетнего юбилея, на котором он должен присутствовать.
– Вечно эти ссоры, надоело, – подал голос кто-то из молодых, – ведь так хорошо пили…
Недовольство нависло над круглым столом.
Братья молча сосали свои глиняные голландские трубки.
В смутном свете масляных ламп, который едва достигал углов зала и готических окон, они в своих средневековых орденских мантиях, увешанных каббалистическими знаками, казались странным призрачным сонмом.
– Пойду успокою старика, – нарушил молчание Корвинус, встал и вышел из зала.
Фортунат наклонился к архицензору:
– Корвинус имеет на него влияние? Корвинус?! Баал Шем пробормотал в бороду, что Корвинус обручен с Беатрис, племянницей Ариоста.
Снова слово взял Исмаэль Гнайтинг и заговорил о преданных забвению догматах ордена, заложенных на заре человечества, когда демоны сфер еще учили наших предков.
О мрачных пророчествах, которые все – все! – со временем исполнились – буква в букву, слово в слово, – так что иного это заставило бы усомниться в свободной воле человека; о «запечатанном пражском письме» – последней реликвии ордена.
– Странное пророчество! Тот, кто дерзостно посмеет его вскрыть, это «sealed letter from Prague», раньше назначенного срока, тот… как там в оригинале, Лорд Кельвин? – и Исмаэль Гнайтинг вопросительно посмотрел на дряхлого брата, который неподвижно сидел напротив, скрючившись в резном позолоченном кресле, – ….погибнет, едва посмеет покуситься на него! И лик его поглотит вечный мрак.
– Вплоть до Страшного Суда десница Судьбы сокроет его обличье в царстве форм, – медленно произнес старец, кивая каждому своему слову плешивой головой, как будто желая придать им особую силу, – и будет его личина изгнана из мира очертаний. Невидимым станет отныне лик его: навеки невидимым! Сокрытым, подобно ядру ореха… подобно ядру ореха.
– Подобно ядру ореха! – переглянулись удивленно братья за круглым столом.
Подобно ядру ореха! – странное, непонятное сравнение!
Тут открылась дверь, и вошел Ариост. За ним – молодой Корвинус.
Он весело подмигнул друзьям, давая понять, что со стариком порядок.
– Свежий воздух! Надо впустить свежий воздух, – сказал кто-то и, подойдя к окнам, раскрыл их.
Полная луна заглянула в зал. Многие встали и, отодвинув свои кресла, стали смотреть, как серебрится в лунном свете горбатый булыжник Старгородской площади.
Фортунат указал на густую тень глубокого синего, почти черного цвета, которая, падая с Тынского храма, Делила древнюю, безлюдную в этот ночной час площадь на две половины:
– Смотрите, гигантский кулак тени с двумя вытянутыми рогаткой пальцами – указательным и меркуриальным, – обращенными на запад. Это же фугитив!
Слуга внес в залу кьянти – фляги с длинными шеями, как у розовых фламинго…
Молодые друзья окружили Корвинуса в углу и, посмеиваясь, вполголоса рассказали ему о «запечатанном пражском письме» и о связанном с ним сумасбродном пророчестве.
Корвинус все внимательно выслушал, и его глаза вспыхнули в предвкушении очередной мистификации.
Быстрым прерывающимся шепотом он посвятил в свою идею друзей, которую те с восторгом приветствовали.
Кое-кто в нетерпении даже подпрыгивал на одной ноге.
Старейшины остались одни.
Корвинус со своими компаньонами отпросился на полчаса под тем предлогом, что ему необходимо еще до полуночи, до наступления торжества, срочно отлить у одного скульптора свою гипсовую маску – ради веселого сюрприза…
– …Легкомысленная юность, – пробормотал Лорд Кельвин.
– Что за странный скульптор, который работает так поздно? – удивился кто-то вполголоса.
Баал Шем поиграл своим перстнем:
– Какой-то чужестранец по имени Иранак-Кассак, они недавно говорили о нем. Работает только ночью, а днём спит; он альбинос и не выносит света.
– Работает по ночам? – переспросил рассеянно Ариост, не расслышав слова «альбинос».
И братья надолго замолчали.
– Хорошо, что молодые ушли, – нарушил наконец молчание усталый голос Ариоста.
Мы, двенадцать старейшин, как осколки прошлого, и нам надо держаться вместе. Быть может, тогда наш орден еще даст свежий зеленый росток…
Да! Главная вина за упадок ордена лежит на моей совести.
1 2 3 4