Надо же, как его забрало, — сказал Маньуко, когда мы мчались по Диагональной, ты только сказал о Чабуке, а у него враз лицо посерело и настроения никакого. И Большой — зависть взяла, вот и напился. А Чижик — родители ему покажут!
Но нет, родители не кричали. Кто тебе дверь-то открыл? мать, и что было? орала? Да нет! разревелась, сердечко мое, как ты мог, разве в твоем возрасте пьют спиртное? Потом пришел его старик, поругал, так, для порядка — это больше не повторится? нет, папа. Его вымыли, уложили в кровать, а наутро он попросил прощения. И у Лало тоже попросил — знаешь, не сердись, это пиво мне в голову, я, может, тебя оскорбил, может, стукнул? Да ну, ерунда, с кем не бывает под градусами, давай пять — и мир, мы же друзья, Фитюля, и пусть все будет по-старому.
По— старому уже не выходило: Куэльяр начал блажить, откалывал всякие номера, старался привлечь к себе внимание. А они его подначивали, подливали масла в огонь -слабо мне увести машину у старика? Давай попробуй. Он увел «шевроле» из отцовского гаража, и они всей компанией уезжали кататься по петляющей Костанере. Слабо мне побить рекорд Боба Лосано? Давай попробуй, Фитя. И он — вв-жж-жик — по набережной, — вв-жж-ик — за две с половиной минуты, — ну что, съели? Маньуко даже перекрестился — твоя взяла. А ты небось уделался со страху, пичуга? А слабо ему пригласить их в бар «Как это здорово!» и не заплатить по счету? Веди! И они шли в этот бар, ели гамбургеры, пили молочные коктейли, наедались до отвала, а потом исчезали поодиночке. Только у церкви Пресвятой Марии переводили дух и оттуда наблюдали за Куэльяром. Он о чем-то говорил с официантом минуту-другую, а потом — бац его головой в живот — и к нам пулей.
Ну, чья взяла? Вот стяну дробовик у папаши и перебью все стекла в этом доме. А чего — давай! И стекла вдребезги! Он черт-те на что шел, лишь бы отличиться, удивить, — что вылупился? — досадить Лало — вот ты струсил, а я нет! — не мог простить ему Чабуки, возненавидел…
В четвертом классе Большой стал ударять за Финой Салас, она стала его девушкой, а Маньуко — за Пуси Ланьяс, и тут все о'кей. Куэльяр целый месяц отсиживался дома и в школе здоровался с ними сквозь зубы. Слушай, ну чего ты? Ничего! Почему тогда не приходишь, почему никуда с нами не ездишь? Куэльяр стал какой-то замкнутый, странный, вид надутый и чуть что — обижался. Но потом все-таки отошел и вернулся к ребятам. По воскресеньям они вдвоем с Чижиком отправлялись на утренние сеансы в кино (эй вы, горемыки!), а после не знали, как убить время, — слоняются по улицам, молчат, руки в карманах, свернем туда, а может — сюда? Слушали пластинки у Куэльяра в доме, травили анекдоты, в карты играли, а часов в девять приходили в парк, где собирались все ребята, но уже без своих девушек. Ну как, вы в порядке? — ухмылялся Куэльяр, входя в бильярдную, где мы торопливо снимали пиджаки, развязывали галстуки, засучивали рукава. Позабавлялись, миляги? — голос неживой, в нем и зависть, и досада, и отчаяние. И мы — смени пластинку, не трепись, а он — губки, ручки и прочие штучки! — моргает глазами, будто дым глаза дерет, будто свет слепит. И мы уже на взводе — ну что ты злишься, Фитюль. Завел бы подружку, чем языком чесать, а он — взасос целовались? — и кашляет, сплевывает, точно его мутит, — юбчонки-то задрали, поигрались? — возит каблуком по полу туда-сюда. А они — доходит наш Фитюлька от зависти, — вот где самое оно, вот где весь смак! — свихнется, ёй-ей, заткнулся бы наконец. А он как заведенный, но уже серьезно, без улыбочки — ну что, что делали с ними? а давались целоваться? а куда? а как? Слушай, хватит, надоел. И однажды Лало взбесился — дерьмо собачье, сейчас двину в рожу, несет черт-те что о наших девушках , будто они какие-то бляди. Их еле-еле растащили, а потом уговорили помириться, но Куэльяр ничего не мог с собой поделать, это было сильнее его, и каждое воскресенье все начиналось сначала: ну? не облажались? Все о'кей? Выкладывайте!
На другой год Чижик положил глаз на Бебу Ромеро, но она дала ему отставку, тогда он перекинулся на Тулу Рамирес — и тут осечка, тогда взялся за Японочку Сальдивар и — не промахнулся. С третьего захода, смеялся Чижик, — повезло.
Мы это дело обмыли в маленьком баре «Самбо» на площади Сан-Мартин.
Веселились все, а Куэльяр забьется в угол, сидит поникший и молча пьет пиво. Не кисни, Фитя, теперь твой черед. Ему надо выбрать девочку и «на крючок», ну а они подстрахуют, словом, помогут, и девочки — тоже. Да, да, он это сделает — «капитан» за «капитаном», и вдруг, ни с того ни с сего, встал из-за стола — чао, ему пора, сегодня хочет лечь пораньше. Останься еще чуть, он бы заплакал, сказал Маньуко, а Большой — еле-еле сдержался, и Чижик — не заплакал — завелся бы, как в тот раз, и Лало — ему надо помочь, нет, серьезно, надо подобрать девчонку, ну хоть какую, хоть страшненькую, и все у него образуется. Да, они помогут, он хороший парень, иногда, конечно, вредный, чумовой, но на его месте любой… каждому ясно, жалко Куэльяра, ему все простительно, его все любят, выпьем за него, давай, Фитюлик, за тебя!
С той поры Куэльяр ходил в кино один и по воскресеньям, и в праздники (мы видели, как он, сидя в последнем ряду, зажигал сигарету за сигаретой, чтобы разглядеть в темноте влюбленные парочки), а с ребятами встречался только по вечерам в бильярдной, или в «Брансе», или в «Cream Rica». Лицо мрачное — ну как повеселились в воскресенье? — голос едкий. Лично он — прекрасно, а уж они, надо думать, лучше нельзя?
Но к лету Куэльяр вроде успокоился, отошел, мы вместе ездили на пляж — только не в Мирафлорес, а за город, к «Подкове» — на машине, которую старики подарили ему на Рождество. Раскатываясь без глушителя на этом «форде»-кабриолете, Куэльяр пугал всех пешеходов — не признавал никаких светофоров, летел на огромной скорости и, надо не надо, жал на кнопку сигнала.
Так или иначе, он подружился с нашими девушками и, в общем, ладил с ними отлично, хоть те дергали, прямо мучили его — Куэльяр, ну чего ты ломаешься? нашел бы себе кого-нибудь, и в нашей компании стало бы ровно пять парочек, ездили бы всем скопом куда хочешь — и туда и сюда. А Куэльяр лишь отшучивается — мой «форд» не резиновый: десять не посадишь, одной из вас придется пешком, нас и так в машине как сельдей… Нет, серьезно, говорила Пуси, у всех, кроме него, есть подружка, разве ему не надоело тянуть волынку? взял бы и завел любовь с этой худышкой Гамио, она же сохнет по нему, сама признавалась, когда девочки играли в «садовника». Давай, Куэльяр! А он — на кой пес ему эти «симпатии», ему дороже собственная свобода, — посматривает на них свысока, усмехается — одному в тысячу раз лучше. Ну а зачем тебе свобода, Куэльяр? чтобы вытворять невесть что, блажишь, дружок, — говорила Японочка, и Чабука — чтобы путаться с этими «прости-господи»?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11