Действительно надеялись на то, что Василевский и Юмашев увязнут в десантах на Вакканай, Кусиро и Муроран, теряя высадочные средства и обученную морскую пехоту?
Или на самом деле не решились начать новую войну через два-три месяца после окончания предыдущей с таким результатом, который они едва только начинали осознавать – причем в этот раз на не имевшем для Советского Союза почти никакого военного значения театре? Конечно, не имевшем, тогда – сейчас-то дело совсем другое... То есть не решаясь на это по совершенно ясным и логичным причинам. Что, надо признать, всегда было их сильной стороной.
Да, логика – оружие мощное, и надо двигаться именно от этого, просто продумывая один за другим шаг многоходовых военных, политических и военно-политических комбинаций. Глядишь, и то, что он сможет предугадать, окажется хоть сколько-нибудь похоже на то, что случится через месяц, два или три. Тогда будет уже весна...
– Весна была, – неожиданно громко сказали где-то за спиной, и генерал, хлопнув от удивления губами, грузно развернулся на своем сиденье. – ...как раз начало апреля. Все цветет и пахнет. Гречиха поднимается – знаешь, какой от нее дух?
– Нет, даже не видел никогда. Я с севера и на севере воевал, в родных краях. У нас не растет...
Разговаривающие не повышали голосов, и то, что он их услышал, генерала и поразило, и позабавило: иди речь о каком-то другом времени года, он пропустил бы эти негромкие слова мимо ушей. Он верил в совпадения – да и случившееся было просто мелочью. Но все-таки Разуваев задержался взглядом на скорчившихся, локтями в колени, фигурах двух достаточно молодых еще офицеров – дожидаясь, когда те почувствуют его взгляд и поднимут глаза.
– Дух такой, что сердце захватывает. И красота – глаз не отвести. И по этой красоте – траками. «Крш-ш-ш... Крш-ш-ш...»
Незнакомый офицер негромко, но вполне узнаваемо изобразил звук, который мог издавать немецкий танковый двигатель, работающий на максимальных оборотах, и только до сих пор плавающий по телу горячий коньяк удержал генерал-лейтенанта от того, чтобы не передернуть плечами. Слишком уж похоже вышло у рассказчика.
– Семьсот метров, потом пятьсот... Два десятка «четверок» и пара штурмовых орудий, цепью, с пехотой – ну, ты помнишь, как они ходили.
– Помню, – глухо подтвердил второй офицер, и генерал сам кивнул. Он тоже помнил.
– Наводчик аж скулит в панораму, до чего у него руки чешутся. Расчет согнулся на карачках, кто молится, кто матерится тихонько. Один парень у меня был, лет семнадцати всего, не больше, – обнимает свой снаряд и плачет, ей-богу: «сомнут, сомнут»... Но с места не двигается: как все, так и он. А я стою оцепеневший, с трубкой в руке, и на гречиху смотрю – какая она красивая. Хотя и мне ясно, что сомнут, чего уж там...
– Отбились? – так же глухо, тусклым голосом поинтересовался второй, и рассказчик мотнул головой, так и не приподняв ее и продолжая глядеть куда-то перед собой и одновременно – вовнутрь себя.
– Нет. Смяли. Мы выстрела четыре всего дали, когда нас накрыло. Расчет в клочья, ноги – в клочья. Справа и слева орудия еще раза по два или три выстрелили, и все. Ну, попали куда-то, что-то горит, и тут «Четверка» влезает на нашу огневую и сечет пулеметами всех, кто еще был живой. Минуту он на нас истратил и дальше пошел. Я один на огневой жив остался, и как немцы пробежали через нас, так даже пулю на меня не стали расходовать. За что им спасибо, конечно – Говоривший осекся и закашлялся. Генерал, только-только приспособившийся вычленять его голос из рычания самолетных двигателей и неслышного бубнения десятка других голосов, почти перестал что-то слышать.
– ...двадцать минут – и все кончено. Ни одна собака не ушла, – различил он через десяток секунд. – Все, кто нас давил, все там и остались. Полковнику Героя дали – заслуженно, конечно. Может, ты помнишь ту историю – громко ведь было.
Генерал-лейтенант Разуваев даже не затруднился прислушаться к ответу. Вряд ли это было настолько громко, чтобы услышать о произошедшей несложной истории на другом фронте. Понятное, обычное на войне дело: пустили врагу кровь хорошо поставленным ударом в лоб, дали передавить выставленные на прямую наводку пушки одной или двух противотанковых батарей и приданных им пехотинцев, а когда немцы пошли вперед, поймали их в «огневой мешок», задействовав сразу все, что заботливо приготовил им ИПТАП или даже противотанковая бригада того безымянного полковника.
Обычное, как было уже сказано, дело. И даже двадцать танков – это по меркам той войны не так уж много. Если их на самом деле было не десять. Хотя, может, и двадцать – чего уж теперь преувеличивать, когда столько лет прошло...
Так и не став дожидаться, когда незнакомый офицер-артиллерист поднимет на него свои глаза, главный военный советник при Корейской Народной Армии попытался сконцентрироваться на своих прежних мыслях, но они почему-то ускользали, не давая даже сформулировать задачу перед самим собой. Помучавшись с минуту или две, Разуваев разозлился и на себя, и на отвлекших его офицеров. Он удержался от того, чтобы не обернуться и не сорвать на них злость только из-за возникшего у него внезапно странного ощущения, что упустил что-то важное. Машинально огладив себя по карманам шинели, генерал-лейтенант склонил голову набок, прислушиваясь к неясным и вызывающим неудобство ощущениям. Что-то только что сказанное? Почему?
Двое сидящих сзади обменивались какими-то маловразумительными, обрывочными комментариями о эвакогоспиталях, перевязках и восстановительных отпусках – судя по тому, что перечисляли они их во множественном числе, битыми волками явно были оба.
– Повезло, что весной... – снова сказал сзади тот же артиллерист. – Кто летом воевал, из тех у нас почти никого не осталось. Знаешь же, как оно бывает. Да и вообще, в противотанковых лучше или ранней весной воевать, или поздней осенью. Чтобы грязи побольше и дождей. Тогда танкам двигаться тяжелее и хоть как-то можно угадать, куда они пойдут и куда повернут.
«Весна», – подумал генерал-лейтенант про себя. Что-то в этом все же было. Атомное оружие как средство пробить линию фронта окажется в Корее малоэффективным. Точнее – эффективным не до такой степени, чтобы окупить использование драгоценных, до сих пор считанных зарядов не в Европе, и не по территории Советского Союза, а по укрепрайоиам корейских коммунистов, заполненным плохо вооруженными и одетыми, но не собирающимися сдаваться или отступать крестьянами-добровольцами, замотанными обрывками трофейной колючей проволоки и усыпанными почти ничего не стоящими самодельными минами.
Значит, вероятнее химическое: это и дешево, и достаточно эффективно в условиях горного ландшафта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169
Или на самом деле не решились начать новую войну через два-три месяца после окончания предыдущей с таким результатом, который они едва только начинали осознавать – причем в этот раз на не имевшем для Советского Союза почти никакого военного значения театре? Конечно, не имевшем, тогда – сейчас-то дело совсем другое... То есть не решаясь на это по совершенно ясным и логичным причинам. Что, надо признать, всегда было их сильной стороной.
Да, логика – оружие мощное, и надо двигаться именно от этого, просто продумывая один за другим шаг многоходовых военных, политических и военно-политических комбинаций. Глядишь, и то, что он сможет предугадать, окажется хоть сколько-нибудь похоже на то, что случится через месяц, два или три. Тогда будет уже весна...
– Весна была, – неожиданно громко сказали где-то за спиной, и генерал, хлопнув от удивления губами, грузно развернулся на своем сиденье. – ...как раз начало апреля. Все цветет и пахнет. Гречиха поднимается – знаешь, какой от нее дух?
– Нет, даже не видел никогда. Я с севера и на севере воевал, в родных краях. У нас не растет...
Разговаривающие не повышали голосов, и то, что он их услышал, генерала и поразило, и позабавило: иди речь о каком-то другом времени года, он пропустил бы эти негромкие слова мимо ушей. Он верил в совпадения – да и случившееся было просто мелочью. Но все-таки Разуваев задержался взглядом на скорчившихся, локтями в колени, фигурах двух достаточно молодых еще офицеров – дожидаясь, когда те почувствуют его взгляд и поднимут глаза.
– Дух такой, что сердце захватывает. И красота – глаз не отвести. И по этой красоте – траками. «Крш-ш-ш... Крш-ш-ш...»
Незнакомый офицер негромко, но вполне узнаваемо изобразил звук, который мог издавать немецкий танковый двигатель, работающий на максимальных оборотах, и только до сих пор плавающий по телу горячий коньяк удержал генерал-лейтенанта от того, чтобы не передернуть плечами. Слишком уж похоже вышло у рассказчика.
– Семьсот метров, потом пятьсот... Два десятка «четверок» и пара штурмовых орудий, цепью, с пехотой – ну, ты помнишь, как они ходили.
– Помню, – глухо подтвердил второй офицер, и генерал сам кивнул. Он тоже помнил.
– Наводчик аж скулит в панораму, до чего у него руки чешутся. Расчет согнулся на карачках, кто молится, кто матерится тихонько. Один парень у меня был, лет семнадцати всего, не больше, – обнимает свой снаряд и плачет, ей-богу: «сомнут, сомнут»... Но с места не двигается: как все, так и он. А я стою оцепеневший, с трубкой в руке, и на гречиху смотрю – какая она красивая. Хотя и мне ясно, что сомнут, чего уж там...
– Отбились? – так же глухо, тусклым голосом поинтересовался второй, и рассказчик мотнул головой, так и не приподняв ее и продолжая глядеть куда-то перед собой и одновременно – вовнутрь себя.
– Нет. Смяли. Мы выстрела четыре всего дали, когда нас накрыло. Расчет в клочья, ноги – в клочья. Справа и слева орудия еще раза по два или три выстрелили, и все. Ну, попали куда-то, что-то горит, и тут «Четверка» влезает на нашу огневую и сечет пулеметами всех, кто еще был живой. Минуту он на нас истратил и дальше пошел. Я один на огневой жив остался, и как немцы пробежали через нас, так даже пулю на меня не стали расходовать. За что им спасибо, конечно – Говоривший осекся и закашлялся. Генерал, только-только приспособившийся вычленять его голос из рычания самолетных двигателей и неслышного бубнения десятка других голосов, почти перестал что-то слышать.
– ...двадцать минут – и все кончено. Ни одна собака не ушла, – различил он через десяток секунд. – Все, кто нас давил, все там и остались. Полковнику Героя дали – заслуженно, конечно. Может, ты помнишь ту историю – громко ведь было.
Генерал-лейтенант Разуваев даже не затруднился прислушаться к ответу. Вряд ли это было настолько громко, чтобы услышать о произошедшей несложной истории на другом фронте. Понятное, обычное на войне дело: пустили врагу кровь хорошо поставленным ударом в лоб, дали передавить выставленные на прямую наводку пушки одной или двух противотанковых батарей и приданных им пехотинцев, а когда немцы пошли вперед, поймали их в «огневой мешок», задействовав сразу все, что заботливо приготовил им ИПТАП или даже противотанковая бригада того безымянного полковника.
Обычное, как было уже сказано, дело. И даже двадцать танков – это по меркам той войны не так уж много. Если их на самом деле было не десять. Хотя, может, и двадцать – чего уж теперь преувеличивать, когда столько лет прошло...
Так и не став дожидаться, когда незнакомый офицер-артиллерист поднимет на него свои глаза, главный военный советник при Корейской Народной Армии попытался сконцентрироваться на своих прежних мыслях, но они почему-то ускользали, не давая даже сформулировать задачу перед самим собой. Помучавшись с минуту или две, Разуваев разозлился и на себя, и на отвлекших его офицеров. Он удержался от того, чтобы не обернуться и не сорвать на них злость только из-за возникшего у него внезапно странного ощущения, что упустил что-то важное. Машинально огладив себя по карманам шинели, генерал-лейтенант склонил голову набок, прислушиваясь к неясным и вызывающим неудобство ощущениям. Что-то только что сказанное? Почему?
Двое сидящих сзади обменивались какими-то маловразумительными, обрывочными комментариями о эвакогоспиталях, перевязках и восстановительных отпусках – судя по тому, что перечисляли они их во множественном числе, битыми волками явно были оба.
– Повезло, что весной... – снова сказал сзади тот же артиллерист. – Кто летом воевал, из тех у нас почти никого не осталось. Знаешь же, как оно бывает. Да и вообще, в противотанковых лучше или ранней весной воевать, или поздней осенью. Чтобы грязи побольше и дождей. Тогда танкам двигаться тяжелее и хоть как-то можно угадать, куда они пойдут и куда повернут.
«Весна», – подумал генерал-лейтенант про себя. Что-то в этом все же было. Атомное оружие как средство пробить линию фронта окажется в Корее малоэффективным. Точнее – эффективным не до такой степени, чтобы окупить использование драгоценных, до сих пор считанных зарядов не в Европе, и не по территории Советского Союза, а по укрепрайоиам корейских коммунистов, заполненным плохо вооруженными и одетыми, но не собирающимися сдаваться или отступать крестьянами-добровольцами, замотанными обрывками трофейной колючей проволоки и усыпанными почти ничего не стоящими самодельными минами.
Значит, вероятнее химическое: это и дешево, и достаточно эффективно в условиях горного ландшафта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169