– Вы забыли, господин Важенин… Меня зовут Василием, – выручил его Кондрашов.
– Откудова пожаловать изволил, любезный? – постукивая тяжелой ладонью по эфесу казачьего клинка, спросил атаман, настораживаясь и дивясь такому странному знакомству его писаря. – Кто таков будешь?
– Административно-ссыльный, ваше благородие, – твердо ответил Василий и, не спуская с Важенина пристальных глаз, уверенно добавил: – Вид на жительство, выданный Пермским полицейским управлением, вручен господину Важенину.
Захар Федорович скомкал на столе какую-то бумагу и чуть не до крови закусил губу.
Петр Николаевич ничего не понимал. Василий запросто сказал ему, что паспорта у него нет.
– Где его документ? И почему мне вовремя не доложено? Ты мне, господин Важенин, ети кренделя выкидывать брось! Получил какую бумагу, изволь доложить, кого еще черти принесли ко мне в станицу!
– Да ведь с этой холерщиной, ваше благородие, все из головы вылетело, – торопливо роясь в столе, разыскивая несуществующую бумагу, оправдывался Важенин, мучительно соображая, как выйти из этого нелепого положения.
– Наверно, я дома оставил этот документ… А встречались мы с господином… простите, запамятовал…
– Кондрашов, – подсказал Василий.
– С господином Кондрашовым мы встречались вчера, временно я его на квартиру определил.
– А не упомнишь, что там писано в етом распоряжении?
– Как всегда… все по форме, – неопределенно ответил писарь.
Турков, немного поостыв, уразумел, что положение облегчается: не нужно составлять протокол, наряжать подводу и посылать конвойного, да еще в такое время, когда в станицу нагрянула холера… С опаской посматривая на исхудалое лицо Василия, он спросил:
– Чем хвораешь-то, любезный?
– Лихорадкой…
– Ага! Лихорадкой, значит, ета, еще ничего… А то поглядеть, больно уж тощой. Только прямо тебе скажу, что для лихорадки у нас климат неподходящий. Степь, жара…
Атаман словно в подтверждение своих слов вытащил из кармана широченных шаровар пестрый платок и стал вытирать вспотевшее лицо. И вдруг, как бы невзначай, спросил:
– А кровь тоже от етой болести пил?
– Какую кровь, ваше благородие? – удивленно пожал плечами Василий.
– А ты не отпирайся… Видели вчерась, как ты ложкой хлебал и куски макал…
– Да вы шутите, господин атаман!
– Зачем же… не шутим… В щелочку видели, ета, вот у него в анбаре, – показывая пальцем на Петра Николаевича, говорил дотошный атаман. – Чего тут отпираться-то… Нам очень любопытно знать…
– Куски макал?.. – Василий, вспомнив свой вчерашний ужин, рассмеялся. – Нет, господин атаман, смею вас уверить, кровопийцей никогда не был. Плохо разглядели… Ел я вчера обыкновенный свекольник, потому что десны больны.
– Так точно, ваше благородие, можете жену мою спросить, она сама приготавливала, – подтвердил Петр Николаевич, удивляясь, кто мог подсмотреть такие подробности.
– Свекольник! – вскакивая с места, крикнул Турков. – Ах ты, сучка рябая, едрена корень! Свекольник, значит?
Василий и Петр Николаевич, улыбаясь, снова подтвердили это. С толстых губ атамана срывались по адресу Агашки Япишкиной и Спиридона Лучевникова самые бранные слова.
– Эту язву, Агашку, бузницу, – она, говорят, стерва, в бражку табак подмешивает и протчее зелье, – выпороть! Слышишь, Захар Федорович?
– Слышу, – облегченно вздыхая, отозвался Важенин.
– Пусть сотский даст ей горячих, а Афонька-Коза (так прозвали вестового атамана казака Афоню) пусть ее за ноги подержит. Я ей, охальнице, из спины кровь пущу, чтобы людей не булгачила…
Истощив запас сочных слов в адрес шинкарки, Турков приступил к допросу Кондрашова:
– Значит, административно-ссыльный! Те-екс… Политический?
– Да, господин атаман, политический.
– Ты так отвечаешь, любезный, будто гордишься етим…
– Каждый думает по-своему.
– А ты не торопись. Судился за что?
– Совсем пустяки…
– По пустяшным делам не судят. Чего натворил?
– Малость покуролесили… Забастовки… сами понимаете, обидели народ, пулями встретили…
– Нехорошо говоришь, господин Кондрашов, нехорошо. Там бунтовщики были… Вот видишь сам, до чего дошел, на покойника похож, – укоризненно покачал головой атаман и, повернувшись к писарю, спросил: – По бумаге-то где ему проживать велено?
– В пределах Зарецкого уезда, – посматривая на Важенина, вставил Василий.
– Так точно, в пределах Зарепкого уезда, – машинально подтвердил Важенин.
– Наш уезд большой. Почему ты выбрал именно мою станицу? В самую несусветную глушь забрался… Поехал бы куда-нибудь в Кумак али в Таналык, там и речки и леса, а у нас лес далеко, одна голая степь да курганы с сусликами.
Атаману вовсе не хотелось иметь у себя этого политического ссыльного. Кондрашов отлично понимал мысли станичного и, чтобы успокоить его, сказал:
– А вы не тревожьтесь. Я здесь долго не задержусь. Немножко оправлюсь и дальше поеду, лучшее место искать…
– Ну и с богом! А то, что ето за житье выбрал, да еще хворый… В случае чего, я могу и подводу… У тебя прогон-то казенный али как?
– Был казенный и даже с харчами… Только вот, когда заболел, ямщик забыл вернуть бумагу.
– Ишь подлец какой! Ты, Захар Федорович, устрой ему все, как полагается по закону, – и с богом! Да не забудь, прикажи всыпать етой Агашке…
Успокоенный мирной развязкой и вспомнив о горячем пироге с линями и о молочном телке, которого только вчера зарезал Афонька, Турков грузно поднялся с кресла и отправился ужинать.
– Король! – после ухода атамана проговорил Кондрашов. – Настоящий степной султан, владыко… Ну, спасибо тебе, оренбургский казак Захар Важенин, спасибо. Теперь по-настоящему здравствуй. Вот как пришлось встретиться…
Они шагнули друг другу навстречу и обнялись.
Освещенные солнечным закатом, они долго стояли посреди управления, вспоминая свою первую встречу на полях Маньчжурии.
Вечером в доме Петра Лигостаева собрались Важенин, фельдшер Пономарев, учитель Артамон Шаров и Кондрашов.
Маринка, склонив на плечо гладко причесанную голову, внимательно прислушивалась к разговору.
– А на ком, вы думаете, царская власть держится? На ваших казачьих клинках… Вы ее охраняете…
– Не могу согласиться, – горячо возражал Пономарев. – Среди казачества тоже есть прогрессивные, так сказать, люди…
– Есть, только очень мало. И те больше всего любят играть в демократию, как мальчишки на улице играют в войну. У мальчишек хоть и мордобой случается, а ваши прогрессисты, как только дело доходит до хорошей стачки, – в кусты, а уж ежели с оружием в руках, то и не ищи в них союзников… Они будут возмущаться, что станичники отхлестали нагайками рабочих-забастовщиков или расстрелом петербургской демонстрации, будут ратовать за исправление «исторической несправедливости», как вы, господин Пономарев, наверное, ратуете за казачьи права на землю… А разве смоленский крепостной не гнал Наполеона с русской земли в тысяча восемьсот двенадцатом году?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122