«параноидальная психопатия на фоне острого нервного расстройства», где добрые люди в белых халатах и с острыми шприцами быстро доказали ей, что все происшедшее являлось плодом ее расстроенного рассудка.
Она приняла это объяснение с радостью, и после ускоренного курса лечения быстро пошла на поправку.
Мать приходила к ней каждый день и подолгу баюкала в своих нежных руках, плача и приговаривая:
– Ах ты мое дитяко… красавица моя… доченька…
А Анна прижималась к ней, и тоже плакала. И чувствовали они, как что-то важное и нужное, без чего невозможно жить, возвращается к ним, становится всеобъемлющим.
– Мама, моя мама… – шептала Анна и глотала слезы, – я так виновата…
Картину так и не нашли. Так же как и мольберт.
Через две недели Анна вернулась домой, и на пороге своего дома увидела письмо.
Подняла его, распечатала, но за то время, пока конверт пролежал в мокром снегу строчки расплылись и исчезли с желтой бумаги.
Николай Петрович успешно вылечился от инсульта и вернулся к руководящей работе. В семью Воронцовых он, впрочем, так и не вернулся, предпочитая не узнавать их, встречая на улице.
Жизнь вошла в колею и бодро покатилась сквозь весеннюю капель.
Анна и не вспоминала бы о случившемся с ней в конце зимы, если бы как-то раз Дзен не приволок с прогулки кусок замерзшего холста с несколькими крупинками серо-черной краски. Холст был чем-то смутно знаком, художница не могла вспомнить чем, а когда вспомнила, то ужаснулась, но было уже поздно чего-либо делать и решать.
Потому, что той же ночью начались сны, и жизнь ее разительно переменилась.
Впрочем, не у нее одной.
Интерлюдия вторая.
Пыль. Тишина. Вокруг пьяно кружатся галактики, а снизу овевает бледно-голубой свет Земли. В белесом этом отсвете белая маска клоуна смотрится чуть ли не страшнее, чем «лицо» жницы. Все молчат и глядят вниз.
Поэт: Ну вот… дождались.
Клоун: бывает и хуже.
Поэт: Куда уж хуже. Ты только глянь на это!
Клоун: А что?
Улыбается дурашливой улыбочкой. Видно, что он так к ней привык, что лицо его совершенно не отражает творящуюся внутри бурю чувств. Глаза поблескивают, отражая звезды.
Поэт: Не вышло… я так и знал. Все этот дом, проклятый…
Клоун: Ну, положим, с картиной было забавно и…
Поэт: И надо ж так случиться – в нашу смену!!! И эти семь – ну посмотри на них, что видишь ты?
Клоун: Семь идиотов. Они смешные, так как любят жизнь. Амбиций море – славно копошатся! А!?
Поэт: Собачник, весь обросший шерстью, что любит золото, а выше – чокнутый маньяк, отброс высоких технологий и этот…
Клоун: Просто Отброс!
Поэт: Любитель хомячков… юннат, давно не юный! Да главпочтамт ходячий с толстой сумкой.
Клоун: Уже не толстой…
Поэт: Молчи, я думаю… еще есть школьник – не дай Бог он повзрослеет, мир еще знал таких тиранов, а следом тот прыгун через луну – ты думаешь, был шанс?
Клоун (косясь в сторону Жницы): Ну, разве только в отраженье в луже… А ведь не полетел, повис как на тарзанке.
Поэт: Вот-вот, а лучше бы упал, красиво б распластался… И эта, городская сумасшедшая.
Клоун: Я видел полотно – всего аж передернуло. Нас это ждет, ха-ха! (широко улыбается, но в месте с тем видно, что не искренне. Вообще создается впечатление, что внутри Клоун патологически серьезен) Поэт: Нас ждет… Их уж захватило, а дальше будет больше. Что нам делать, Клоун?!
Жница (в течение беседы продолжает молчать, задумчиво глядя из-под капюшона на красивый полукруг Земли. Белые худые пальцы перебирают ребристую ручку садового инструмента, потом вдруг делает взмах, словно разминаясь).
Клоун (вздрагивая): А что мы можем. Она ведь нам не хочет помогать. Быть может дом сровнять с землей?!
Поэт (тяжко вздыхая): И не думай. Ведь там такие силы, замешаны, что нам пред ними только расстилаться… Куда как проще шлепнуть семерых!
Клоун: Все так плохо? А как же гуманизм?
Нервно улыбается, галактики наворачивают парсеки на вселенском спидометре. Обитатели сцены угрюмы и подавленны. Жнице все параллельно, эфирный ветерок треплет ее черное одеяние и яркие блестки на нем. Поэт задумчиво смотрит, как колышется балахон. Потом лицо его озаряется.
Поэт (после паузы): Мне очень жаль. Жизнь людей бесценна, но наша-то бесценней будет их… Клоун!!
Клоун: А?
Поэт: Я, кажется, придумал… Идея! Эврика!!
Клоун: Выкладывай!
Поэт: Уж коль мы не смогли достать их здесь. Так может быть… попробовать нам тонкие миры?!
Клоун вскакивает и делает колесо по сцене, руки у него слегка трясутся, так что в верхней части колеса он чуть не падает.
Клоун: Тонкие миры!! Да! Да! Да! Да! И как я не додумался?
Поэт (про себя): Не удивительно… (громко): Сквозь тонкие миры – ведь это так же сильно влияет на событий ход земной. Возьмешься, Клоун?!
Клоун: Возьмусь! Не будет семерых, а черт с ним с домом! Пусть обстоится там до обалденья!
Поэт: Ага… хоть было бы лучше, если бы она взялась (кивает в сторону Жницы, та не реагирует) но и мы сгодимся. Изящный ход – своими же мозгами, себя загубят. Я гений, да?
Клоун: Сказал бы кто ты, но нам работать вместе. Приступим друг мой!
Поэт: Приступим!
Вместе поднимаются и творят, отчаянно взмахивая руками в сторону земного шара и яростно споря. После завершения труда бессильно опускаются обратно на подмостки. Клоун шумно отдувается. Вдвоем они неприязненно посматривают на Жницу.
Клоун: Одно я не пойму… что она вообще здесь делает?
Жница (Молчит, молчком, однако приходит в голову, что она знает что-то недоступное остальным).
На земле начинается закат. Из космоса это так же красиво, но напрочь лишено всякой патетики и мистической окраски.
В самый прекрасный момент прощания со днем вконец озлобившийся Клоун смачно плюет в сторону земного шара.
Катрен второй.
СНЫ.
Is this just fantasy?
Революционер.
В первый день весны Алексей Красноцветов заснул и увидел сон.
Мнилось ему, что стоит он посреди цветущей летней лужайки, и теплый ветерок колышет ему волосы, а сверху пригревает ласковое июльское солнышко.
Но что-то странное было в этой лужайке. Красноцветов мигнул, втянул носом воздух.
Лужайка была черно-белой.
Как в старых фильмах, когда даже сама пленка кажется покрыта пылью от времени. И небо было черно-белым, и черно-белые облака плыли по нему, а снизу сверкающему белому солнцу приветливо качали головками черно-белые цветы. Мир выцвел. Красноцветов подумал, что, наверное, надо испугаться такому явлению – не видеть цвета это ж почти что быть слепым! Но не испугался, потому что полностью черно-белым лужок все-таки не был.
Над травой плавал текучий, полупрозрачный туман диких кислотных расцветок, он был слоистым, где-то густым, а где-то подобен прозрачной кисее. Он колыхался, менялся слоями, как грозовые тучи, закручивался в крошечные водовороты, воронки и смерчи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164
Она приняла это объяснение с радостью, и после ускоренного курса лечения быстро пошла на поправку.
Мать приходила к ней каждый день и подолгу баюкала в своих нежных руках, плача и приговаривая:
– Ах ты мое дитяко… красавица моя… доченька…
А Анна прижималась к ней, и тоже плакала. И чувствовали они, как что-то важное и нужное, без чего невозможно жить, возвращается к ним, становится всеобъемлющим.
– Мама, моя мама… – шептала Анна и глотала слезы, – я так виновата…
Картину так и не нашли. Так же как и мольберт.
Через две недели Анна вернулась домой, и на пороге своего дома увидела письмо.
Подняла его, распечатала, но за то время, пока конверт пролежал в мокром снегу строчки расплылись и исчезли с желтой бумаги.
Николай Петрович успешно вылечился от инсульта и вернулся к руководящей работе. В семью Воронцовых он, впрочем, так и не вернулся, предпочитая не узнавать их, встречая на улице.
Жизнь вошла в колею и бодро покатилась сквозь весеннюю капель.
Анна и не вспоминала бы о случившемся с ней в конце зимы, если бы как-то раз Дзен не приволок с прогулки кусок замерзшего холста с несколькими крупинками серо-черной краски. Холст был чем-то смутно знаком, художница не могла вспомнить чем, а когда вспомнила, то ужаснулась, но было уже поздно чего-либо делать и решать.
Потому, что той же ночью начались сны, и жизнь ее разительно переменилась.
Впрочем, не у нее одной.
Интерлюдия вторая.
Пыль. Тишина. Вокруг пьяно кружатся галактики, а снизу овевает бледно-голубой свет Земли. В белесом этом отсвете белая маска клоуна смотрится чуть ли не страшнее, чем «лицо» жницы. Все молчат и глядят вниз.
Поэт: Ну вот… дождались.
Клоун: бывает и хуже.
Поэт: Куда уж хуже. Ты только глянь на это!
Клоун: А что?
Улыбается дурашливой улыбочкой. Видно, что он так к ней привык, что лицо его совершенно не отражает творящуюся внутри бурю чувств. Глаза поблескивают, отражая звезды.
Поэт: Не вышло… я так и знал. Все этот дом, проклятый…
Клоун: Ну, положим, с картиной было забавно и…
Поэт: И надо ж так случиться – в нашу смену!!! И эти семь – ну посмотри на них, что видишь ты?
Клоун: Семь идиотов. Они смешные, так как любят жизнь. Амбиций море – славно копошатся! А!?
Поэт: Собачник, весь обросший шерстью, что любит золото, а выше – чокнутый маньяк, отброс высоких технологий и этот…
Клоун: Просто Отброс!
Поэт: Любитель хомячков… юннат, давно не юный! Да главпочтамт ходячий с толстой сумкой.
Клоун: Уже не толстой…
Поэт: Молчи, я думаю… еще есть школьник – не дай Бог он повзрослеет, мир еще знал таких тиранов, а следом тот прыгун через луну – ты думаешь, был шанс?
Клоун (косясь в сторону Жницы): Ну, разве только в отраженье в луже… А ведь не полетел, повис как на тарзанке.
Поэт: Вот-вот, а лучше бы упал, красиво б распластался… И эта, городская сумасшедшая.
Клоун: Я видел полотно – всего аж передернуло. Нас это ждет, ха-ха! (широко улыбается, но в месте с тем видно, что не искренне. Вообще создается впечатление, что внутри Клоун патологически серьезен) Поэт: Нас ждет… Их уж захватило, а дальше будет больше. Что нам делать, Клоун?!
Жница (в течение беседы продолжает молчать, задумчиво глядя из-под капюшона на красивый полукруг Земли. Белые худые пальцы перебирают ребристую ручку садового инструмента, потом вдруг делает взмах, словно разминаясь).
Клоун (вздрагивая): А что мы можем. Она ведь нам не хочет помогать. Быть может дом сровнять с землей?!
Поэт (тяжко вздыхая): И не думай. Ведь там такие силы, замешаны, что нам пред ними только расстилаться… Куда как проще шлепнуть семерых!
Клоун: Все так плохо? А как же гуманизм?
Нервно улыбается, галактики наворачивают парсеки на вселенском спидометре. Обитатели сцены угрюмы и подавленны. Жнице все параллельно, эфирный ветерок треплет ее черное одеяние и яркие блестки на нем. Поэт задумчиво смотрит, как колышется балахон. Потом лицо его озаряется.
Поэт (после паузы): Мне очень жаль. Жизнь людей бесценна, но наша-то бесценней будет их… Клоун!!
Клоун: А?
Поэт: Я, кажется, придумал… Идея! Эврика!!
Клоун: Выкладывай!
Поэт: Уж коль мы не смогли достать их здесь. Так может быть… попробовать нам тонкие миры?!
Клоун вскакивает и делает колесо по сцене, руки у него слегка трясутся, так что в верхней части колеса он чуть не падает.
Клоун: Тонкие миры!! Да! Да! Да! Да! И как я не додумался?
Поэт (про себя): Не удивительно… (громко): Сквозь тонкие миры – ведь это так же сильно влияет на событий ход земной. Возьмешься, Клоун?!
Клоун: Возьмусь! Не будет семерых, а черт с ним с домом! Пусть обстоится там до обалденья!
Поэт: Ага… хоть было бы лучше, если бы она взялась (кивает в сторону Жницы, та не реагирует) но и мы сгодимся. Изящный ход – своими же мозгами, себя загубят. Я гений, да?
Клоун: Сказал бы кто ты, но нам работать вместе. Приступим друг мой!
Поэт: Приступим!
Вместе поднимаются и творят, отчаянно взмахивая руками в сторону земного шара и яростно споря. После завершения труда бессильно опускаются обратно на подмостки. Клоун шумно отдувается. Вдвоем они неприязненно посматривают на Жницу.
Клоун: Одно я не пойму… что она вообще здесь делает?
Жница (Молчит, молчком, однако приходит в голову, что она знает что-то недоступное остальным).
На земле начинается закат. Из космоса это так же красиво, но напрочь лишено всякой патетики и мистической окраски.
В самый прекрасный момент прощания со днем вконец озлобившийся Клоун смачно плюет в сторону земного шара.
Катрен второй.
СНЫ.
Is this just fantasy?
Революционер.
В первый день весны Алексей Красноцветов заснул и увидел сон.
Мнилось ему, что стоит он посреди цветущей летней лужайки, и теплый ветерок колышет ему волосы, а сверху пригревает ласковое июльское солнышко.
Но что-то странное было в этой лужайке. Красноцветов мигнул, втянул носом воздух.
Лужайка была черно-белой.
Как в старых фильмах, когда даже сама пленка кажется покрыта пылью от времени. И небо было черно-белым, и черно-белые облака плыли по нему, а снизу сверкающему белому солнцу приветливо качали головками черно-белые цветы. Мир выцвел. Красноцветов подумал, что, наверное, надо испугаться такому явлению – не видеть цвета это ж почти что быть слепым! Но не испугался, потому что полностью черно-белым лужок все-таки не был.
Над травой плавал текучий, полупрозрачный туман диких кислотных расцветок, он был слоистым, где-то густым, а где-то подобен прозрачной кисее. Он колыхался, менялся слоями, как грозовые тучи, закручивался в крошечные водовороты, воронки и смерчи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164