– Что, Мелина? – прохрипел я.
– Ты бы хотел еще разок прийти сюда, не так ли? Ну так обещай, что придешь.
Я, не сдерживаясь, откровенно выпалил:
– Я бы принес в подарок тебе мою жизнь, чтобы только заслужить от тебя приглашение.
Она не ответила. Если бы она приказала мне, я бы тут же, не колеблясь, перерезал себе горло. Вместо ответа она поцеловала один из своих совершенных пальчиков и приложила его к моей руке.
– Я буду ждать, Амальрик, – прошептала она. – Мой рыжеволосый красавец.
Не помню, как я добрался до дома. Видимо, по воздуху, так окрылили меня ее слова.
После той ночи я стал приходить к Мелине при первой возможности. А это значило, что я должен был любыми способами добывать деньги для подношений. Лиго совершенно ясно дал мне понять, что с пустыми руками приходить не стоит. И в этом я винил только его, но никак не мою прекрасную Мелину. Я был уверен, что и сам по себе, без этого проклятого золота, интересен ей. Что этот Лиго мог понимать в тех чувствах, что бушевали у каждого из приходивших мужчин в груди? Ведь он был всего-навсего сводником, заинтересованным лишь в доходах гильдии гетер. И уж лично он наверняка был особенно заинтересован в этом прибыльном деле.
Я мучился и наслаждался от стремительных перемен в настроении Мелины. То мне казалось, что сейчас ее интересую только я. А в следующий момент я был лишь пылью у ее ног. Но я упивался даже унижением, в которое она меня погружала, презрением, с которым она относилась к богатым дарам, холодными взглядами, нарочитым обращением внимания на других мужчин. С этими другими я возлагал свои дары к ее ногам. И терпел презрение. Терпел насмешки. Терпел все более развязную манеру обращения с собою со стороны Лиго.
Я потратил все, что у меня было. Я распродал все свое имущество. Выпрашивая деньги, я лгал и лгал отцу. Когда же наконец он стал мне отказывать, я столько назанимал у друзей без надежды отдать, что они разом отвернулись от меня. Но как только я погружался в отчаяние, Мелина относилась ко мне теплее и ласкала меня, пока вновь не разгорался огонь желания. Она громко расхваливала меня с перед другими мужчинами или вдруг, ссылаясь на усталость и боли от своей работы (я и представить страшился, откуда эти боли), просила помассировать ее. И тогда я становился просто рабом, банным мальчиком. Она стонала под моими руками, словно проникаясь страстью. Слегка поворачиваясь, она позволяла моим, рукам оказываться в самых потаенных ее местах. А затем отсылала меня прочь с горящими от желания глазами, поэтому я всегда возвращался с богатыми дарами, еще сильнее жаждущий ее. Уж на этот-то раз, думал я вновь и вновь, она наконец-то окажется в моих объятиях и, как в той песне о храбром капитане, попросит унести ее далеко-далеко. Но этот момент все не наступал. Уже уверенный, что она вот-вот сдастся, я вдруг при следующей встрече натыкался на сердце черствое, как у торговца рабами.
Так проходили друг за другом месяцы унижения. В этой лихорадке любви я побледнел и похудел. Когда я ложился спать, сон был столь беспокойным, что не приносил никакого отдыха. Именно тогда начало навещать меня странное сновидение. И чем дольше я служил своей навязчивой идее, тем чаще повторялся этот кошмар. Даже сейчас, когда я пишу эти строки, вызывая к жизни воспоминание о сновидении, меня охватывает дрожь.
Но я поклялся рассказывать все как было. Рассказывать, несмотря на вновь ожившую муку…
Я не был закован, но поднялся, когда он подозвал меня кивком головы, словно на мне были кандалы, а он держал в руках конец цепочки. Я неуклюже перебрался через деревянные сиденья в лодке и затем выпрыгнул на покрытый слизью причал, высеченный в скале. Ноги мои дрожали, а рассудок пронзительно вопил: придумай же что-нибудь! Только не поднимайся по этим ступеням. Ты не должен.
Вода вокруг лодки была густой, темной, тягучей. Мне казалось, что я даже слышу, как шипит эта вода под днищем, когда лодочник вел судно по темному руслу. Другой звук – леденящий душу вой – доносился сверху, от руин разрушенного города над рекой. Это выли не волки и не шакалы. Далеко, где-то в городе, в крытом амфитеатре, терпеливым кольцом сидели эти создания. Там, в этой безлунной ночи, завывали страшные существа, отчасти похожие на собак. А может быть, это были люди, заколдованные по своей или чужой воле.
Лодочник взял один из факелов, торчащих по обе стороны арки лестничного прохода, и опять поманил меня кивком головы. В отблесках огня я отчетливо разглядел его руку с надувшимися мускулами: руку изогнутую, как кряжистое темное дерево, пробивающееся к солнечному свету среди камней пустыни. Но в этом мире, где жил лодочник, солнечного света не было. Я знал, что тело его искорежено дыбой и раскаленными прутьями. Он обернулся и кивнул, удовлетворенный, что я иду за ним по этим истертым каменным ступеням, по которым, спотыкаясь, поднимались многие, громко стеная от боли. Но обратно никто не спускался. Никто, кроме владык. А также этого человека и его товарищей. Я знал это. Не знаю откуда, но знал. На нем были только черные короткие штаны до колен. На спине проступали отметины от ударов, старых и свежих. Я знал, что он гордится этими рубцами. Раны мучительно пульсировали и на моей спине. Я ощущал боль, стыд, муку, и в то же время гордость твердила мне: не рыдай.
Меня тоже подвергали пыткам. Где-то там, наверху, кто-то ждал. Загремел гигантский барабан, и его звуки заглушили вой в руинах полночного города.
Ступени кончились.
Мы вошли в громадный зал, его каменные своды уходили в темноту. Здесь никого не было, только я и этот человек. Он вновь кивком головы позвал меня. Я услышал треск рвущейся человеческой кожи, когда приблизился к нему. Но может быть, это звучало только у меня в мозгу. Лицо его было изрезано тысячью пороков, следами мазохистских наслаждений. Нос был сломан, но еще до того, как сросся, был сломан вновь. Губы вырезаны, уши отсечены. Лицо рассекала улыбка, обнажающая кривые черные зубы. Один глаз возбужденно блестел. Вместо другого зияла пустая глазница. Но в этой глазнице что-то шевелилось. Крошечный красный огонек. Огонек, которому довелось повидать больше, чем уцелевшему глазу, всматривающемуся в меня.
– Да, Амальрик. Вот моя жертва, мой враг, мой друг, моя награда, давно обещанная цель моих стремлений, – зазвучал его голос. – Мы почти пришли. Это то, что ты хотел. Вот то, к чему ты стремился. То, что не пожелал бы и врагу. Пойдем… Пойдем… Он так давно ждет.
Мой провожатый засмеялся, и смеху этому вторил оглушительный рев откуда-то из темноты. Так реветь мог только тот, кто получал наслаждение лишь от боли. Звук рос, ему вторил этот жуткий вой из проклятого города, превращаясь в кошмарную какофонию. Я улыбнулся и шагнул вперед, раскинув руки, словно обнимая ожидающую меня и влекущую тьму.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151