Алану стало страшно.
Он успокоил собак, взял с собой Тоску и Ярость и вышел на улицу. Но, когда он добежал до конюшен, Лэклинга там не было. Перепуганный, он повел псов по извилистой и малозаметной тропе к холмам на древних развалинах. Он быстро побежал по узкой тропе, не замечая в темноте ни повороты, ни колдобины, спотыкаясь и падая. Собаки неслись следом, охраняя его. Когда он достиг поляны, с которой они в прошлый раз осматривали руины, ему вдруг показалось, что луна раздвоилась и одна половина горела среди руин, ярко освещая звезду, которую мореплаватели называли Огненной Стрелой. Но горели лампы, а не луна и не звезды. Как часовые, расположились они вокруг алтарного храма. Внутри пылал огонь, высоко вздымаясь над стенами и уходя в небо.
Лэклинг громко закричал.
Ярость и Тоска задрали морды и завыли на луну, долго, протяжно и безумно. Алан крепко взялся за их ошейники, пытаясь сдержать, прежде чем они кинутся к руинам. Они немедленно замолкли. Что делать? Он слышал высокий голос, не песню, а протяжный гимн со сложной мелодией, бесконечный, то тихий, то громкий, рвущийся наружу. Песня сопровождалась плачем и хныканьем перепуганного существа.
Он выдохнул сквозь сжатые зубы, дрожа от испуга и пытаясь унять дрожь. Но надо было что-то делать. Собаки вновь зарычали. На окраине леса появилась тень. Ярость и Тоска ощетинились, пытаясь вырваться, чтобы напасть на приближавшегося человека.
— Стойте, — мягко остановил их Алан, — сидеть!
Тень приблизилась и превратилась в брата Агиуса. Собаки утихомирились.
— Не ходи туда, — сказал священник. Лицо его было бледным, под глазами виднелись огромные тени.
Плач продолжался, странно вплетаясь в мрачное пение. Свет, видневшийся из алтарного храма, становился все ярче и ярче, и в его отблеске появился на мгновение гигантский силуэт, вздымавшийся к небу и так же неожиданно исчезнувший. Плач перешел в неистовый, прерывистый крик ужаса. Собаки бросились вперед, волоча Алана за собой. Агиус схватил его за руку, чтобы остановить, и Ярость, приняв это за угрозу, извернулась и прыгнула на него, прокусив ногу.
— Стой! Сидеть! — отчаянно закричал Алан.
У Агиуса была сильная хватка, и он не выпускал его руки.
— Не ходи, — быстро заговорил он низким, угрюмым голосом. Священник не обращал никакого внимания на собак. — Она всего-навсего убьет тебя. Что толку?
— Тогда надо бежать в замок за помощью!
— Далеко. Мы не успеем вернуться.
Удерживаемый его рукой, под впечатлением устрашающего пения и отчаянных завываний, которыми Лэклинг пытался заменить слова, Алан почувствовал, что решимость его исчезает. «Ничего нельзя сделать». Как мог он противостоять епископу?
Там, внизу, свет превратился в оранжевое пламя, как будто в огонь подбросили свежих дров или горючее. Жуткое рыдание Лэклинга раздирало сердце Алана.
— Надо попытаться сделать хоть что-то! — Он вырвался, но Агиус поймал его за рукав. Собаки ринулись к развалинам, а Тоска вцепился в край рясы Агиуса, но тот не издал ни звука и. продолжал удерживать юношу.
— Пусти! — Алан разозлился и ударил Тоску, пытаясь удержать его от нападения на священника, а Ярость — от броска в сторону руин. Он слишком поздно заметил, что ночной ветер стих. Собаки резко и как-то неестественно замерли.
Запах дыма и легкий привкус чего-то еще, растений и чего-то неприятного, доносился со стороны руин. Раздался ужасный, сдавленный крик, запахло жареным мясом. Агиус сжал руку Алана. Собаки, забыв о чужаке, встали впереди Алана, заслоняя его своими спинами и не давая даже двинуться.
— Свидетельство, — прошептал Агиус. — Как святая Текла свидетельствовала о страстях блаженного Дайсана, так и мы с тобой должны запомнить то, что видим.
Было ужасно слышать эти книжные слова после всего, что произошло. После того, как беззащитное создание подвергали пыткам и убивали вместо вождя народа эйка. И за что?
Поднялся ветер. Дождь застучал по холодным камням среди ледяной ночи. Все стихло… если не считать дыма, поднимавшегося над алтарным храмом. Нависла тишина. Доносился чей-то слабый тонкий голосок, словно кого-то замуровали под скалой, едва слышалось всхлипывание, похожее на мяукание котенка. Такие слабые звуки, что Алан не мог понять, как их слышит. Но обычные для леса шорохи, звуки ветра, пение ночных птиц и крики зверей — все затихло, лес затаился в ожидании чего-то ужасного.
Агиус отпустил Алана и упал на колени.
— Это знак свыше. Я должен идти и проповедовать истину о его страстях, о его мученичестве, жертве и искуплении им наших грехов.
Запах со стороны руин становился все сильнее — словно из кузницы, терпкий и обжигающий. У Алана волосы поднялись дыбом. Агиус, словно защищаясь, поднял руку. Собаки зарычали и, отпрянув, прижались к ногам хозяина, заслоняя его от чего-то неведомого.
Алан чувствовал присутствие множества существ позади себя. Мерцание пронизало воздух, словно ветер стал видимым. Он услышал, как епископ громко произносит слова. Смысл их был непонятен, ясно было лишь, что то слова силы и могущества. Звуки их были в одном ритме с плачем, в котором уже не было ничего человеческого. Алан зарыдал, но так и не двинулся с места. Он предал Лэклинга и теперь был бессилен ему помочь.
Воздух разогрелся, как каленое железо. Тени, темнее ночной тьмы, неслись мимо, бесшумно скользя и вселяя страх и ужас. Они наталкивались на него и вздрагивали, словно его человеческое тело мешало духам пройти. Они не имели человеческого облика, не были даже похожи на людей, как древние даррийские принцы-эльфы — старшие братья людского племени. Они вообще не имели никакого облика и формы, увеличиваясь, уменьшаясь, сворачиваясь в спирали и распрямляясь. Им были совершенно безразличны Алан, священник и собаки, в безмолвии взиравшие на то, чего постигнуть не могли.
Тени устремились вниз, беспрепятственно проходя сквозь камни. Они поднимались из ручья, который днем весело журчал и переливался на солнце. Они появлялись всюду.
«Сильная кровь привлечет духов и поставит их под мою власть».
Они собрались за алтарным храмом, раздался глухой звук, масляные лампы погасли. Яркое пламя еще светило, но и оно вдруг исчезло, погашенное призраками, вызванными кровью и чарами. Алан не видел ничего, кроме тьмы, и не слышал ничего, кроме голоса Антонии.
Последний пронзительный крик. Затем молчание. И наконец где-то вдали безмятежный звон колоколов. Собаки, словно подкошенные, рухнули на землю и заскулили от усталости, как беспомощные щенки.
Алан плакал. Луна вышла из-за облаков и осветила молчаливые, пустынные развалины. Налетевший ветер принес новые облака, и стало темно. Шел дождь. Сначала легкая изморось, затем дождь усилился и перекрыл все звуки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135
Он успокоил собак, взял с собой Тоску и Ярость и вышел на улицу. Но, когда он добежал до конюшен, Лэклинга там не было. Перепуганный, он повел псов по извилистой и малозаметной тропе к холмам на древних развалинах. Он быстро побежал по узкой тропе, не замечая в темноте ни повороты, ни колдобины, спотыкаясь и падая. Собаки неслись следом, охраняя его. Когда он достиг поляны, с которой они в прошлый раз осматривали руины, ему вдруг показалось, что луна раздвоилась и одна половина горела среди руин, ярко освещая звезду, которую мореплаватели называли Огненной Стрелой. Но горели лампы, а не луна и не звезды. Как часовые, расположились они вокруг алтарного храма. Внутри пылал огонь, высоко вздымаясь над стенами и уходя в небо.
Лэклинг громко закричал.
Ярость и Тоска задрали морды и завыли на луну, долго, протяжно и безумно. Алан крепко взялся за их ошейники, пытаясь сдержать, прежде чем они кинутся к руинам. Они немедленно замолкли. Что делать? Он слышал высокий голос, не песню, а протяжный гимн со сложной мелодией, бесконечный, то тихий, то громкий, рвущийся наружу. Песня сопровождалась плачем и хныканьем перепуганного существа.
Он выдохнул сквозь сжатые зубы, дрожа от испуга и пытаясь унять дрожь. Но надо было что-то делать. Собаки вновь зарычали. На окраине леса появилась тень. Ярость и Тоска ощетинились, пытаясь вырваться, чтобы напасть на приближавшегося человека.
— Стойте, — мягко остановил их Алан, — сидеть!
Тень приблизилась и превратилась в брата Агиуса. Собаки утихомирились.
— Не ходи туда, — сказал священник. Лицо его было бледным, под глазами виднелись огромные тени.
Плач продолжался, странно вплетаясь в мрачное пение. Свет, видневшийся из алтарного храма, становился все ярче и ярче, и в его отблеске появился на мгновение гигантский силуэт, вздымавшийся к небу и так же неожиданно исчезнувший. Плач перешел в неистовый, прерывистый крик ужаса. Собаки бросились вперед, волоча Алана за собой. Агиус схватил его за руку, чтобы остановить, и Ярость, приняв это за угрозу, извернулась и прыгнула на него, прокусив ногу.
— Стой! Сидеть! — отчаянно закричал Алан.
У Агиуса была сильная хватка, и он не выпускал его руки.
— Не ходи, — быстро заговорил он низким, угрюмым голосом. Священник не обращал никакого внимания на собак. — Она всего-навсего убьет тебя. Что толку?
— Тогда надо бежать в замок за помощью!
— Далеко. Мы не успеем вернуться.
Удерживаемый его рукой, под впечатлением устрашающего пения и отчаянных завываний, которыми Лэклинг пытался заменить слова, Алан почувствовал, что решимость его исчезает. «Ничего нельзя сделать». Как мог он противостоять епископу?
Там, внизу, свет превратился в оранжевое пламя, как будто в огонь подбросили свежих дров или горючее. Жуткое рыдание Лэклинга раздирало сердце Алана.
— Надо попытаться сделать хоть что-то! — Он вырвался, но Агиус поймал его за рукав. Собаки ринулись к развалинам, а Тоска вцепился в край рясы Агиуса, но тот не издал ни звука и. продолжал удерживать юношу.
— Пусти! — Алан разозлился и ударил Тоску, пытаясь удержать его от нападения на священника, а Ярость — от броска в сторону руин. Он слишком поздно заметил, что ночной ветер стих. Собаки резко и как-то неестественно замерли.
Запах дыма и легкий привкус чего-то еще, растений и чего-то неприятного, доносился со стороны руин. Раздался ужасный, сдавленный крик, запахло жареным мясом. Агиус сжал руку Алана. Собаки, забыв о чужаке, встали впереди Алана, заслоняя его своими спинами и не давая даже двинуться.
— Свидетельство, — прошептал Агиус. — Как святая Текла свидетельствовала о страстях блаженного Дайсана, так и мы с тобой должны запомнить то, что видим.
Было ужасно слышать эти книжные слова после всего, что произошло. После того, как беззащитное создание подвергали пыткам и убивали вместо вождя народа эйка. И за что?
Поднялся ветер. Дождь застучал по холодным камням среди ледяной ночи. Все стихло… если не считать дыма, поднимавшегося над алтарным храмом. Нависла тишина. Доносился чей-то слабый тонкий голосок, словно кого-то замуровали под скалой, едва слышалось всхлипывание, похожее на мяукание котенка. Такие слабые звуки, что Алан не мог понять, как их слышит. Но обычные для леса шорохи, звуки ветра, пение ночных птиц и крики зверей — все затихло, лес затаился в ожидании чего-то ужасного.
Агиус отпустил Алана и упал на колени.
— Это знак свыше. Я должен идти и проповедовать истину о его страстях, о его мученичестве, жертве и искуплении им наших грехов.
Запах со стороны руин становился все сильнее — словно из кузницы, терпкий и обжигающий. У Алана волосы поднялись дыбом. Агиус, словно защищаясь, поднял руку. Собаки зарычали и, отпрянув, прижались к ногам хозяина, заслоняя его от чего-то неведомого.
Алан чувствовал присутствие множества существ позади себя. Мерцание пронизало воздух, словно ветер стал видимым. Он услышал, как епископ громко произносит слова. Смысл их был непонятен, ясно было лишь, что то слова силы и могущества. Звуки их были в одном ритме с плачем, в котором уже не было ничего человеческого. Алан зарыдал, но так и не двинулся с места. Он предал Лэклинга и теперь был бессилен ему помочь.
Воздух разогрелся, как каленое железо. Тени, темнее ночной тьмы, неслись мимо, бесшумно скользя и вселяя страх и ужас. Они наталкивались на него и вздрагивали, словно его человеческое тело мешало духам пройти. Они не имели человеческого облика, не были даже похожи на людей, как древние даррийские принцы-эльфы — старшие братья людского племени. Они вообще не имели никакого облика и формы, увеличиваясь, уменьшаясь, сворачиваясь в спирали и распрямляясь. Им были совершенно безразличны Алан, священник и собаки, в безмолвии взиравшие на то, чего постигнуть не могли.
Тени устремились вниз, беспрепятственно проходя сквозь камни. Они поднимались из ручья, который днем весело журчал и переливался на солнце. Они появлялись всюду.
«Сильная кровь привлечет духов и поставит их под мою власть».
Они собрались за алтарным храмом, раздался глухой звук, масляные лампы погасли. Яркое пламя еще светило, но и оно вдруг исчезло, погашенное призраками, вызванными кровью и чарами. Алан не видел ничего, кроме тьмы, и не слышал ничего, кроме голоса Антонии.
Последний пронзительный крик. Затем молчание. И наконец где-то вдали безмятежный звон колоколов. Собаки, словно подкошенные, рухнули на землю и заскулили от усталости, как беспомощные щенки.
Алан плакал. Луна вышла из-за облаков и осветила молчаливые, пустынные развалины. Налетевший ветер принес новые облака, и стало темно. Шел дождь. Сначала легкая изморось, затем дождь усилился и перекрыл все звуки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135