Рухнул фасад. И аккуратно сложился на тротуаре грудой камней и штукатурки.
А дом остался – и стал похож на театральную декорацию, потому что внутренние помещения оказались теперь будто специально выставлены на всеобщее обозрение.
Маленькие гостиные с нарядными скатерками на круглых столах, спальни с никелированными кроватями и гобеленовыми ковриками на стенах, узкие коридорчики, заставленные каким-то хламом.
Все было цело.
Пожар отчего-то не разгорелся.
Не обрушились перекрытия, не провалилась крыша.
Не растащили, в конце концов, пожитки оставшиеся в живых жильцы или мародеры.
Фантастическое, сказочное зрелище.
Фон Рихтгофен внезапно вспомнил детство.
Рыцарский замок из папье-маше, полученный в подарок на Рождество.
В ней все было настоящим, в этой цитадели – на тонких цепях поднимались мосты, открывались и закрывались ворота, на высокую колокольню вела крохотная винтовая лестница.
Однако ж ему, семилетнему, этого показалось мало.
В замке наверняка были залы, потайные комнаты и подземелье, где содержались узники и дикие звери.
Маленький Вилли честно пытался их найти, но потерпел фиаско – подарок был безнадежно испорчен.
Но главное – осталось чувство разочарования и обмана.
Теперь, тридцать лет спустя, судьба будто решила искупить ту пустячную вину – не замок, но настоящий дом, со всем своим нехитрым скарбом, стоял перед ним распахнутый, как на сказочной картинке.
Желание оказаться внутри стало нестерпимым.
Фон Рихтгофен решительно направился к разрушенному дому. И тут же наткнулся на железное ограждение. К тому же откуда-то из подворотни навстречу ему выдвинулись две неуклюжие фигуры, облаченные в форму полевой жандармерии.
– Прошу прощения, Herr Oberst, проход запрещен.
Опасная зона.
– Дом может рухнуть в любую минуту, Herr Oberst.
– Понимаю. И тем не менее намерен испытать судьбу.
– Но приказ…
– Оставь, Курт…
– Действительно, Курт, ваш коллега рассуждает здраво. Будем считать: на время моего присутствия приказ временно утратил силу. Вам ясно?
– Так точно, Herr Oberst!
Он тут же забыл о них.
Ловко балансируя на груде камней, фон Рихтгофен стремительно приближался к дому.
Внутри он провел не более получаса и заспешил назад. Не потому, разумеется, что, отзываясь на каждый шаг, дом угрожающе ворчал и всхлипывал, оплакивая свою долю. Опасно потрескивали половицы, а с потолков, висящих над бездной, падали куски штукатурки.
Он не боялся и, пожалуй, не слишком обращал на это внимание.
Удручало другое – то же детское разочарование и горечь обманутой надежды. Не было в этом опасном, чудом устоявшем доме ничего таинственного и даже просто занимательного.
Убожество чужого, непонятного, но, очевидно, скудного, жалкого житья – вот что открылось ему внутри.
Самодельные этажерки, набитые потрепанными книгами.
Неструганные табуретки, такие же полки с унылой посудой.
Гнутые кастрюли, закопченные сковороды, дешевенькие вазочки с искусственными цветами.
Странная все же была блажь!
Захотелось – видите ли! – недополученных детских впечатлений. В тридцать девять лет, в центре Европы, раздавленной и порабощенной. В самом пекле сокрушительной войны.
Смешно.
Он едва увернулся от увесистого куска штукатурки и на секунду прикрыл глаза – следом посыпалась густая белая пыль.
А когда открыл – невольно вздрогнул и, пожалуй, впервые по-настоящему испугался.
Кто-то внимательно наблюдал за ним из полумрака небольшой ниши, заставленной глубоким обветшалым креслом.
Рука в тонкой кожаной перчатке привычно расстегивала кобуру, но голос несколько изменил Вильгельма фон Рихтгофену. Вместо привычного властного окрика прозвучал негромкий вопрос. Не слишком уверенный к тому же.
– Wer ist das hier?.
Ответа не последовало.
Впрочем, он уже и не ждал ответа. Чтобы прийти в себя, достаточно было секунды. Вильгельм фон Рихтгфен застегнул кобуру и усмехнулся. Правда, с некоторым облегчением.
В глубине ниши висела картина – небольшое полотно без рамы.
Висела очень неудачно.
Солнечный свет едва проникал в узкий простенок – различить изображение было сложно.
Одно было ясно – портрет. Потому что глаза, устремленные на полковника, смотрели именно оттуда, с темного полотна.
Он протянул руку – снял со стены небольшой подрамник, висевший на большом ржавом гвозде. Облако пыли густым серым налетом покрыло светлое сукно шинели – фон Рихтгофен небрежно отряхнул лацканы, энергично дунул на холст и двинулся к свету, открытому – во всю стену – проему, выходящему прямо на улицу.
Оттуда за ним напряженно наблюдали штабной шофер и двое из полевой жандармерии.
Впрочем, полковник их не заметил.
Картину же рассматривал внимательно, со знанием дела – и чем дольше, тем более заинтересованно. Некоторое время он напряженно всматривался в нижний угол полотна, надеясь разглядеть имя художника, и, не обнаружив, внимательно изучил обратную сторону холста – подписи не было и там.
Однако это мало что меняло – Вильгельм фон Рихтгофен обладал достаточной сумой знаний и опытом в области живописного искусства, чтобы, без оглядки на громкие имена, составить собственное мнение.
В данном случае оно было превосходным.
– Что ж, милая дама, – произнес он, обращаясь к портрету, – придется на некоторое время стать вашим рыцарем и спасти прекрасную незнакомку – если она, разумеется, не возражает…
Опасную зону он покидал не спеша и даже насвистывал что-то бравурное.
Портрет, однако, держал очень аккуратно и даже не поднял руки в ответном партийном приветствии, когда оба полевых жандарма дружно выкрикнули: «Heil, Gitler!»
Лишь небрежно кивнул головой.
И умчался на своем щегольском Meibach, подняв клубы густой пыли.
Жандармы некоторое время молчали. Но позже тот, который не хотел пускать полковника в дом, заметил неожиданно зло:
– Судя по всему, этот Oberst – большая шишка… – Он не закончил фразы, но угрюмое сопение сказало напарнику много больше слов.
– Однако ж не погнушался дешевой картинкой. Ты это хотел сказать, Курт?
– Ничего я не хотел… – Курт насупился и засопел еще громче.
– Вот и правильно, старина. На нашем месте лучше ничего не видеть и тем более ничего не говорить.
Короткий эпизод – песчинка в кровавом урагане войны – был исчерпан.
Полковник генерального штаба Wehrmacht барон Вильгельм фон Рихтгофен, разумеется, не мог знать, как спасенный им портрет появился в разрушенном доме. Между прочим, в самый канун войны.
В феврале 1941-го из Москвы прибыл для прохождения службы молодой оперуполномоченный НКВД Николай Щербаков с женой Ниной. А в июле, когда немецкие танки стояли на подступах к городу, выполняя задание командования, лейтенант Щербаков ушел в леса создавать партизанский отряд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74