Не подыхать же здесь!
– Тогда не косите под блатных, сявки мокрожопые…
Такого оскорбления Барсук вынести не мог. В руке его блеснула финка. И быть бы Лелику покойником, и не докурить бы ему только что растянутый косяк, не перехвати Монах руку, занесенную над грудью лежащего на спине авторитета.
Лелик, казалось, не отреагировал никак. Он лишь вынул изо рта двумя пальцами косяк, который курили по кругу, и отдал его Монаху. Затем взглянул мутными глазами на обоих и небрежно обронил:
– Наплачетесь…
Подхватил свой топор и пошел прочь. Ветхая и сгорбленная его фигура вскоре исчезла за деревьями. Зеки продолжали валить лес. Надзиратели подгоняли их окриками. Овчарки злобно из-рыгали лай, роняя пену на светлый весенний мох.
Барсук сделал последнюю затяжку и повернулся к Монаху.
– Слышь, кореш, ты че за Лелика врубился?
– Тебя предостерег от глупости, – спокойно ответил Кешка.
– Где тут глупость? Он оскорбил меня. Да и тебя – тоже. Сявкой назвать – все равно что в парашу головой воткнуть! Я б ему перо всадил, а ты подтвердил бы на «правилке», что Лелик мною порешен за дело.
– Не в том беда, – сказал Кешка. – Ты его в горячке замочишь, а менты за Лелика ползоны на землю положат. За ним всегда присмотр особый… – Последнюю фразу Кешка произнес с не которым нехорошим намеком.
– Что ты имеешь в виду? – насторожился Барсук.
– Лелик «на связи». Пристяжной.
– Горбатого лепишь! – побелел пуще прежнего Барсук, и глаза его налились кровью. – Я злой на Лелика – спору нет. Но напраслину не возводи! Сам на перо сядешь!
– Я за свои слова отвечаю, – проговорил Монах. Голос его едва заметно дрогнул. – Лелик – ссученный.
– Не верю!
– Пока я в лазарете кантовался, к нему мент повадился. И базланчик, что в палате Лелика между ними состоялся, я прослушал внимательно.
– Что за базлан? – Пальцы Барсука продолжали сжимать финку. Монаха сей факт очень даже волновал, потому как за отпетым уркаганом дело не заржавеет. Всадит он сейчас ему перышко меж ребер, и – привет семье.
– Ты перо не свети, – севшим голосом вы говорил Монах. – А то срисует кто, и не успею я тебе ничего рассказать.
Барсук нехотя опустил нож в карман.
– Ну цинкуй, – нетерпеливо сказал он.
– Что за мент приходил, не знаю, врать не буду, – начал Монах. – Но говорил ему Лелик о том, что для тебя две дачки с воли пойдут перебросом. Лелик и время назвал, и место. На территории четвертого поста. Два месяца назад. В одиннадцать утра и в шесть тридцать вечера. Так?
– Та-а-ак… – Потрясению Барсука не было предела. – Откуда знаешь? – спросил он скорее машинально, потому что только что Кешка поведал ему об источнике информации.
– Я уже сказал откуда. Ты ведь обсуждал с Леликом этот вопрос?
– Ну… – обалдело кивнул в ответ тот.
– И ты говорил ему, что морфин тебе девочка из «вольной» лепильни пришлет. Что надо будет эти ампулы по отрядам рассосать, деньжат наварить. Говорил?
– А как же?! – удивился Барсук. – Такие дела без положенца в зоне не проходят!
– Морфин – это утренний переброс. А вечером тебе должны были бабки с общака перекинуть. На подогрев корешей. Сумму назвать?
– А ну назови! – запальчиво вскрикнул Барсук, зная о том, что количество денег известно было только троим: ему лично, Лелику и казначею общака на воле, который эти деньги и передавал. Когда договаривались о размере, даже вслух цифру не произносили. Лелик начертил ее на клочке бумаги, а затем этот клочок разжевал и проглотил.
– Тысяча двести пятьдесят, рублей, – с надменной полуулыбкой отчеканил Монах. – «Косарь» корешам, а двести пятьдесят на разживу вертухаю, который на время марафет приямит.
– Ты не мог этого знать… – словно в бреду, произнес Барсук.
– Не мог бы, – согласился с ним Монах, – если б не слышал.
– А я-то, дурак! – хлопнул себя Барсук по лбу. – Думаю-гадаю, что там случилось на воле, почему дачки сорвались? И менты, как по заказу, под колючкой стоят, перебросов ждут! Ах, Лелик! Ну, сука подлая! Убью!!! – Барсук выхватил из кармана финку и готов был бежать следом за удалившимся Леликом, чтобы свершить задуманное прямо здесь и прямо сейчас. Но Кешка вновь удержал его.
– Качумай! Ничего ты пока не сделаешь. За Леликом всюду менты ходят, охраняют. В зоне надо. В бараке.
– И то правда. Теперь понятно, чего он так к покорности нас призывал. Ты слышал? Я ж ему говорю: поубивал бы ментов, рвать их надо! А он мне: сявка! Падла ссученная! Ну погоди ж ты у меня…
Где-то вдалеке за деревьями, на самой окраине промышленной зоны лесоповала, зазвонили в рельсу, что означало конец рабочего дня. Все осужденные обязаны были собрать инструмент и инвентарь и сдать их каптерщику на месте общего сбора. Затем будет построение, подведение итогов и отправка в лагерь. А там не за горами ужин и вечерний развод, после чего зеков разведут по баракам.
Неведомым образом слух о том, что один из авторитетных воров оказался ментовской сукой, расползся по отрядам еще до того, как их привели в жилую зону. Случается такое очень редко и, как правило, влечет за собой страшные последствия. На воле, в воровских «малинах», начинаются неизбежные иерархические перестановки и чистки рядов. Мало-мальски скомпрометировавших себя убирают без жалости. Воровской общак подвергается тщательной ревизии. В общем, наступает пора массовой внутренней грызни.
Так вот, слух слухом, а имени ссученного не оглашалось, что придавало ситуации еще большую пикантность, если вообще это определение здесь уместно. Напряжение возросло до наивысших пределов. Администрация колонии между тем делала вид, что ничего особенного не происходит. Подполковник Загниборода был предельно собран, но никакого беспокойства не проявлял.
В промзоне, перед самой отправкой осужденных в лагерь, появился начальник оперчасти. Он приехал на своем «газике» и сразу же отыскал на лесоповале Загнибороду.
И между ними состоялся диалог, абсолютно ничего не говорящий непосвященному:
Загниборода: Как?
Нач. оперчасти: Порядок.
Загниборода: Не сорвется?
Нач. оперчасти: Не должен.
Загниборода: Я своих подключил. Все на контроле.
Нач. оперчасти: И войска готовы.
Загниборода: Отставной?
Нач. оперчасти: Созрел.
Загниборода: Сменщик?
Нач. оперчасти: Включился.
Загниборода, облегченно: Ох, Отставной…
Нач. оперчасти, с нескрываемой иронией: Земля ему пухом…
…Псевдоним Отставной был присвоен Лелику в плане проведения готовящейся секретной операции. И он, как нельзя более точно, соответствовал реалиям действительности. Как тайный осведомитель, завербованный и отказавшийся работать, Лелик уходил в отставку. Вне своей тайной миссии он в этой жизни становился лишним. Сменщиком нарекли Иннокентия Монахова, которому и суждено было заменить старого вора на поприще тайного агента…
* * *
Савелий, откомандированный председателем Ургальского сельсовета в Хабаровский краевой комитет КПСС, вернулся скоро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
– Тогда не косите под блатных, сявки мокрожопые…
Такого оскорбления Барсук вынести не мог. В руке его блеснула финка. И быть бы Лелику покойником, и не докурить бы ему только что растянутый косяк, не перехвати Монах руку, занесенную над грудью лежащего на спине авторитета.
Лелик, казалось, не отреагировал никак. Он лишь вынул изо рта двумя пальцами косяк, который курили по кругу, и отдал его Монаху. Затем взглянул мутными глазами на обоих и небрежно обронил:
– Наплачетесь…
Подхватил свой топор и пошел прочь. Ветхая и сгорбленная его фигура вскоре исчезла за деревьями. Зеки продолжали валить лес. Надзиратели подгоняли их окриками. Овчарки злобно из-рыгали лай, роняя пену на светлый весенний мох.
Барсук сделал последнюю затяжку и повернулся к Монаху.
– Слышь, кореш, ты че за Лелика врубился?
– Тебя предостерег от глупости, – спокойно ответил Кешка.
– Где тут глупость? Он оскорбил меня. Да и тебя – тоже. Сявкой назвать – все равно что в парашу головой воткнуть! Я б ему перо всадил, а ты подтвердил бы на «правилке», что Лелик мною порешен за дело.
– Не в том беда, – сказал Кешка. – Ты его в горячке замочишь, а менты за Лелика ползоны на землю положат. За ним всегда присмотр особый… – Последнюю фразу Кешка произнес с не которым нехорошим намеком.
– Что ты имеешь в виду? – насторожился Барсук.
– Лелик «на связи». Пристяжной.
– Горбатого лепишь! – побелел пуще прежнего Барсук, и глаза его налились кровью. – Я злой на Лелика – спору нет. Но напраслину не возводи! Сам на перо сядешь!
– Я за свои слова отвечаю, – проговорил Монах. Голос его едва заметно дрогнул. – Лелик – ссученный.
– Не верю!
– Пока я в лазарете кантовался, к нему мент повадился. И базланчик, что в палате Лелика между ними состоялся, я прослушал внимательно.
– Что за базлан? – Пальцы Барсука продолжали сжимать финку. Монаха сей факт очень даже волновал, потому как за отпетым уркаганом дело не заржавеет. Всадит он сейчас ему перышко меж ребер, и – привет семье.
– Ты перо не свети, – севшим голосом вы говорил Монах. – А то срисует кто, и не успею я тебе ничего рассказать.
Барсук нехотя опустил нож в карман.
– Ну цинкуй, – нетерпеливо сказал он.
– Что за мент приходил, не знаю, врать не буду, – начал Монах. – Но говорил ему Лелик о том, что для тебя две дачки с воли пойдут перебросом. Лелик и время назвал, и место. На территории четвертого поста. Два месяца назад. В одиннадцать утра и в шесть тридцать вечера. Так?
– Та-а-ак… – Потрясению Барсука не было предела. – Откуда знаешь? – спросил он скорее машинально, потому что только что Кешка поведал ему об источнике информации.
– Я уже сказал откуда. Ты ведь обсуждал с Леликом этот вопрос?
– Ну… – обалдело кивнул в ответ тот.
– И ты говорил ему, что морфин тебе девочка из «вольной» лепильни пришлет. Что надо будет эти ампулы по отрядам рассосать, деньжат наварить. Говорил?
– А как же?! – удивился Барсук. – Такие дела без положенца в зоне не проходят!
– Морфин – это утренний переброс. А вечером тебе должны были бабки с общака перекинуть. На подогрев корешей. Сумму назвать?
– А ну назови! – запальчиво вскрикнул Барсук, зная о том, что количество денег известно было только троим: ему лично, Лелику и казначею общака на воле, который эти деньги и передавал. Когда договаривались о размере, даже вслух цифру не произносили. Лелик начертил ее на клочке бумаги, а затем этот клочок разжевал и проглотил.
– Тысяча двести пятьдесят, рублей, – с надменной полуулыбкой отчеканил Монах. – «Косарь» корешам, а двести пятьдесят на разживу вертухаю, который на время марафет приямит.
– Ты не мог этого знать… – словно в бреду, произнес Барсук.
– Не мог бы, – согласился с ним Монах, – если б не слышал.
– А я-то, дурак! – хлопнул себя Барсук по лбу. – Думаю-гадаю, что там случилось на воле, почему дачки сорвались? И менты, как по заказу, под колючкой стоят, перебросов ждут! Ах, Лелик! Ну, сука подлая! Убью!!! – Барсук выхватил из кармана финку и готов был бежать следом за удалившимся Леликом, чтобы свершить задуманное прямо здесь и прямо сейчас. Но Кешка вновь удержал его.
– Качумай! Ничего ты пока не сделаешь. За Леликом всюду менты ходят, охраняют. В зоне надо. В бараке.
– И то правда. Теперь понятно, чего он так к покорности нас призывал. Ты слышал? Я ж ему говорю: поубивал бы ментов, рвать их надо! А он мне: сявка! Падла ссученная! Ну погоди ж ты у меня…
Где-то вдалеке за деревьями, на самой окраине промышленной зоны лесоповала, зазвонили в рельсу, что означало конец рабочего дня. Все осужденные обязаны были собрать инструмент и инвентарь и сдать их каптерщику на месте общего сбора. Затем будет построение, подведение итогов и отправка в лагерь. А там не за горами ужин и вечерний развод, после чего зеков разведут по баракам.
Неведомым образом слух о том, что один из авторитетных воров оказался ментовской сукой, расползся по отрядам еще до того, как их привели в жилую зону. Случается такое очень редко и, как правило, влечет за собой страшные последствия. На воле, в воровских «малинах», начинаются неизбежные иерархические перестановки и чистки рядов. Мало-мальски скомпрометировавших себя убирают без жалости. Воровской общак подвергается тщательной ревизии. В общем, наступает пора массовой внутренней грызни.
Так вот, слух слухом, а имени ссученного не оглашалось, что придавало ситуации еще большую пикантность, если вообще это определение здесь уместно. Напряжение возросло до наивысших пределов. Администрация колонии между тем делала вид, что ничего особенного не происходит. Подполковник Загниборода был предельно собран, но никакого беспокойства не проявлял.
В промзоне, перед самой отправкой осужденных в лагерь, появился начальник оперчасти. Он приехал на своем «газике» и сразу же отыскал на лесоповале Загнибороду.
И между ними состоялся диалог, абсолютно ничего не говорящий непосвященному:
Загниборода: Как?
Нач. оперчасти: Порядок.
Загниборода: Не сорвется?
Нач. оперчасти: Не должен.
Загниборода: Я своих подключил. Все на контроле.
Нач. оперчасти: И войска готовы.
Загниборода: Отставной?
Нач. оперчасти: Созрел.
Загниборода: Сменщик?
Нач. оперчасти: Включился.
Загниборода, облегченно: Ох, Отставной…
Нач. оперчасти, с нескрываемой иронией: Земля ему пухом…
…Псевдоним Отставной был присвоен Лелику в плане проведения готовящейся секретной операции. И он, как нельзя более точно, соответствовал реалиям действительности. Как тайный осведомитель, завербованный и отказавшийся работать, Лелик уходил в отставку. Вне своей тайной миссии он в этой жизни становился лишним. Сменщиком нарекли Иннокентия Монахова, которому и суждено было заменить старого вора на поприще тайного агента…
* * *
Савелий, откомандированный председателем Ургальского сельсовета в Хабаровский краевой комитет КПСС, вернулся скоро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102