Да ничем! Не может же майор Загниборода знать, что Барсук твердо решил разобраться с продажной шкурой Леликом, который, падла, на старости лет решил пойти к ментам в услужение.
Но не только эту цель преследовал сейчас Степка Барсуков. Лелик, конечно, сука ментовская и должен за это понести наказание. И менты к тому же оборзели не в меру. Житья от них людям в зоне не стало. Пора их приструнить. И все же соль не в этом.
Надоело Барсуку ходить на вторых ролях. Ну подумаешь, смотрящий барака! В колонии-то все равно держит верх этот старый хрыч Лелик. И его слово – закон для других. Давно пора поменять его. Соленый, если бы остался в зоне, не преминул подставить ножку ветерану лагерей дяде Лене Прибаеву.
Но Соленый ушел в рывок. И это очень хорошо. Теперь Барсуку состязаться не с кем. Надо только свалить этого старого пердуна. Свалить в могилу. Тогда и подогрев из общака напрямую к Барсуку пойдет, и вообще, авторитет в воровском мире поднимется. Как же! Такую падаль
развенчал! Это ж сколько лет Велик корешей своих легавым сдавал? Не-е-ет! Пришла пора расплатиться за все. От таких мыслей в горле у Барсука запершило. Он подавился сгущенкой и громко закашлялся. А когда' успокоился, повернулся к Прибаеву, который по-прежнему лежал неподвижно и делал вид, что сладко дремлет.
– Дядь Лень! – впервые за все время совместной отсидки Барсук назвшт Лелика не лагерным погонялом, а его настоящим именем.
Волна ропота прокатилась по бараку. Все поняли: НАЧАЛОСЬ! А Лелик продолжал прикидываться спящим.
– Товарищ Прибаев! – вторично и уже с не прикрытым издевательством окликнул его Барсуков.
Несмотря на преклонный возраст и скрипящие кости, Лелик вскочил с койки как ошпаренный.
– Че надо тебе?! – озверело уставился он на Барсука, вцепившись сухонькими, костлявыми руками в коленки. – Че привязался?!
– Базлан к тебе народ имеет, – осклабился Барсук. – Грядет правилка тонкая.
– Кто править будет?! – кисло-насмешливо воззрился на него Лелик. – Уж не ты ли, сявый?!
Стерпев пренебрежительное обращение, Барсук лишь опустил ноги с койки и сунул их в тапочки.
– Угадал. Я, – ответил он как ни в чём не бывало. – Больше, сам знаешь, некому. Соленый на воле. Только я и остаюсь. Да и править нечего. Спросить – можно. А дальше о тебе люди похлопочут. Спрошу – ответишь?
– Спрашивай, – произнес Лелик, глубоко и хрипло выдохнув, и глаза его подернулись слезливой дымкой отрешенности от всего, что сейчас здесь будет происходить.
– Сквозняком занесло стукача в хату. Не ведаешь, кто таков?
Лелик вскочил на ноги, отрешенности как не бывало. Картинно повернулся сначала к созерцающим зекам, а потом вновь к Барсуку и – разорвал на груди робу, показывая впалую, сплошь изукрашенную наколками грудь.
– Да я!.. – задохнулся он в порыве бешенства. – Я лагерный клифт примерял, когда ты не родился!!! Меня короновали при Урицком! Век воли не видать!
Не зная, что сказать дальше, он вырвал из кармана «перо», очень похожее на то, что было сейчас в руках Барсука, и принялся полосовать себе внешнюю сторону левой руки. Наконец энергия его иссякла, и он устало опустился на место, хрипло дыша и время от времени подкашливая. С пораненной его руки на пол стекали струи крови, но Лелика это заботило мало.
– А под клифтом твоим не ментовские погоны?.. – зловеще задал вопрос Барсук и, медленно поднявшись, приблизился к старику, держа финку перед собой и поводя ею из стороны в сторону…
* * *
Савелий вышел из цеха, а беглый зек Соленый погрузился в тяжкие раздумья.
Татуировка на его груди не осталась незамеченной Савелием, а это могло повлечь за собой самые нежелательные последствия. Это ломало вообще все планы Данила Солонова: отсидеться в Ургале и при первом удобном случае приобрести себе надежные документы, чтобы потом навсегда покинуть Хабаровский край. Глазастый и сварливый Савелий стал опасен.
По всему выходило, что жить работяге на этом свете осталось совсем недолго. И чем меньше – тем лучше. Осталось лишь покумекать над тем, как замочить придурка, не бросив на себя и тени подозрения со стороны окружающих.
Соленый, родившийся и выросший в тайге, решение нашел скоро. Он покинул лесопилку, но пошел не в поселок, а чуть ниже. Туда, где расстилалась до горизонта непроходимая марь. У самых болот остановился, высматривая в скудной растительности нежные бледно-зеленые побеги ягеля и мшистую поросль, что только и могла выжить на загнивающих почвах или соседствующих по природному недоразумению землях вечной мерзлоты.
Поползав на четвереньках с десяток минут, он набрал пучок одному ему известных трав и аккуратно сложил их в карман куртки. Далее его путь лежал к лесу, раскинувшемуся левее.
Травка была чуть повыше болотной и посочнее. Отряхнув с нее крохотные налипшие комочки земли, Соленый сунул пучок себе в рот и тщательно пережевал. Проглотив лишь сок, он сплюнул остатки перемолотой челюстями травы. Затем вновь набрал такой же. Отделил от лежащей в кармане – болотной – небольшую часть и перемешал ее с лесной. Протер смесь в ладонях и снова принялся старательно жевать. На этот раз все проглотил, скривившись от неприятного вкуса.
Проверив, не высыпался ли из кармана болотный сбор, Соленый размашисто и быстро направился в поселок. Войдя в избу сельсовета, он обнаружил, что председателя на месте нет. Тот еще поутру вместе с участковым и геологами отправился в Чегдомын подписывать в исполкоме какие-то бумаги, разрешающие последним продолжать исследование почвы и подземных вод. Люди говорили, что изыскания проводились с целью все-таки построить здесь железную дорогу. И Устимыч, мужик разбитной и ушлый, не хотел оставаться в стороне от столь важного исторического события.
Открыв створки громоздкого соснового шкафа, Соленый извлек оттуда двухлитровый бидон с самогоном, сыпанул туда болотной травки, тщательно размешал. Над поверхностью жидкости вздыбилась белая густая пена. Но лишь на несколько секунд. Затем содержимое бидона приняло свой обычный мутновато-белесый цвет. Запах сивухи, правда, был отвратительным. Ну так чего ее нюхать? Ее пить надо! Одобрительно крякнув, Соленый заторопился в гости к Савелию. Солнце уже закатилось за сопки, и нужно было успеть все обстряпать должным образом до возвращения Устимыча.
На пороге его встретила жена работяги – необъятная и низкорослая бабенка лет тридцати. Бесплодная от рождения, а потому злющая до невозможности на весь окружающий мир.
– Здравкуй, Тимофевна! – с виноватой улыбкой приветствовал ее Соленый, придерживая одной рукой крышку бидона.
– И тебе того же, Платон Игнатьич, – не приветливо буркнула она в ответ, продолжая стоять в дверном проеме.
– Савелий-то в хате?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
Но не только эту цель преследовал сейчас Степка Барсуков. Лелик, конечно, сука ментовская и должен за это понести наказание. И менты к тому же оборзели не в меру. Житья от них людям в зоне не стало. Пора их приструнить. И все же соль не в этом.
Надоело Барсуку ходить на вторых ролях. Ну подумаешь, смотрящий барака! В колонии-то все равно держит верх этот старый хрыч Лелик. И его слово – закон для других. Давно пора поменять его. Соленый, если бы остался в зоне, не преминул подставить ножку ветерану лагерей дяде Лене Прибаеву.
Но Соленый ушел в рывок. И это очень хорошо. Теперь Барсуку состязаться не с кем. Надо только свалить этого старого пердуна. Свалить в могилу. Тогда и подогрев из общака напрямую к Барсуку пойдет, и вообще, авторитет в воровском мире поднимется. Как же! Такую падаль
развенчал! Это ж сколько лет Велик корешей своих легавым сдавал? Не-е-ет! Пришла пора расплатиться за все. От таких мыслей в горле у Барсука запершило. Он подавился сгущенкой и громко закашлялся. А когда' успокоился, повернулся к Прибаеву, который по-прежнему лежал неподвижно и делал вид, что сладко дремлет.
– Дядь Лень! – впервые за все время совместной отсидки Барсук назвшт Лелика не лагерным погонялом, а его настоящим именем.
Волна ропота прокатилась по бараку. Все поняли: НАЧАЛОСЬ! А Лелик продолжал прикидываться спящим.
– Товарищ Прибаев! – вторично и уже с не прикрытым издевательством окликнул его Барсуков.
Несмотря на преклонный возраст и скрипящие кости, Лелик вскочил с койки как ошпаренный.
– Че надо тебе?! – озверело уставился он на Барсука, вцепившись сухонькими, костлявыми руками в коленки. – Че привязался?!
– Базлан к тебе народ имеет, – осклабился Барсук. – Грядет правилка тонкая.
– Кто править будет?! – кисло-насмешливо воззрился на него Лелик. – Уж не ты ли, сявый?!
Стерпев пренебрежительное обращение, Барсук лишь опустил ноги с койки и сунул их в тапочки.
– Угадал. Я, – ответил он как ни в чём не бывало. – Больше, сам знаешь, некому. Соленый на воле. Только я и остаюсь. Да и править нечего. Спросить – можно. А дальше о тебе люди похлопочут. Спрошу – ответишь?
– Спрашивай, – произнес Лелик, глубоко и хрипло выдохнув, и глаза его подернулись слезливой дымкой отрешенности от всего, что сейчас здесь будет происходить.
– Сквозняком занесло стукача в хату. Не ведаешь, кто таков?
Лелик вскочил на ноги, отрешенности как не бывало. Картинно повернулся сначала к созерцающим зекам, а потом вновь к Барсуку и – разорвал на груди робу, показывая впалую, сплошь изукрашенную наколками грудь.
– Да я!.. – задохнулся он в порыве бешенства. – Я лагерный клифт примерял, когда ты не родился!!! Меня короновали при Урицком! Век воли не видать!
Не зная, что сказать дальше, он вырвал из кармана «перо», очень похожее на то, что было сейчас в руках Барсука, и принялся полосовать себе внешнюю сторону левой руки. Наконец энергия его иссякла, и он устало опустился на место, хрипло дыша и время от времени подкашливая. С пораненной его руки на пол стекали струи крови, но Лелика это заботило мало.
– А под клифтом твоим не ментовские погоны?.. – зловеще задал вопрос Барсук и, медленно поднявшись, приблизился к старику, держа финку перед собой и поводя ею из стороны в сторону…
* * *
Савелий вышел из цеха, а беглый зек Соленый погрузился в тяжкие раздумья.
Татуировка на его груди не осталась незамеченной Савелием, а это могло повлечь за собой самые нежелательные последствия. Это ломало вообще все планы Данила Солонова: отсидеться в Ургале и при первом удобном случае приобрести себе надежные документы, чтобы потом навсегда покинуть Хабаровский край. Глазастый и сварливый Савелий стал опасен.
По всему выходило, что жить работяге на этом свете осталось совсем недолго. И чем меньше – тем лучше. Осталось лишь покумекать над тем, как замочить придурка, не бросив на себя и тени подозрения со стороны окружающих.
Соленый, родившийся и выросший в тайге, решение нашел скоро. Он покинул лесопилку, но пошел не в поселок, а чуть ниже. Туда, где расстилалась до горизонта непроходимая марь. У самых болот остановился, высматривая в скудной растительности нежные бледно-зеленые побеги ягеля и мшистую поросль, что только и могла выжить на загнивающих почвах или соседствующих по природному недоразумению землях вечной мерзлоты.
Поползав на четвереньках с десяток минут, он набрал пучок одному ему известных трав и аккуратно сложил их в карман куртки. Далее его путь лежал к лесу, раскинувшемуся левее.
Травка была чуть повыше болотной и посочнее. Отряхнув с нее крохотные налипшие комочки земли, Соленый сунул пучок себе в рот и тщательно пережевал. Проглотив лишь сок, он сплюнул остатки перемолотой челюстями травы. Затем вновь набрал такой же. Отделил от лежащей в кармане – болотной – небольшую часть и перемешал ее с лесной. Протер смесь в ладонях и снова принялся старательно жевать. На этот раз все проглотил, скривившись от неприятного вкуса.
Проверив, не высыпался ли из кармана болотный сбор, Соленый размашисто и быстро направился в поселок. Войдя в избу сельсовета, он обнаружил, что председателя на месте нет. Тот еще поутру вместе с участковым и геологами отправился в Чегдомын подписывать в исполкоме какие-то бумаги, разрешающие последним продолжать исследование почвы и подземных вод. Люди говорили, что изыскания проводились с целью все-таки построить здесь железную дорогу. И Устимыч, мужик разбитной и ушлый, не хотел оставаться в стороне от столь важного исторического события.
Открыв створки громоздкого соснового шкафа, Соленый извлек оттуда двухлитровый бидон с самогоном, сыпанул туда болотной травки, тщательно размешал. Над поверхностью жидкости вздыбилась белая густая пена. Но лишь на несколько секунд. Затем содержимое бидона приняло свой обычный мутновато-белесый цвет. Запах сивухи, правда, был отвратительным. Ну так чего ее нюхать? Ее пить надо! Одобрительно крякнув, Соленый заторопился в гости к Савелию. Солнце уже закатилось за сопки, и нужно было успеть все обстряпать должным образом до возвращения Устимыча.
На пороге его встретила жена работяги – необъятная и низкорослая бабенка лет тридцати. Бесплодная от рождения, а потому злющая до невозможности на весь окружающий мир.
– Здравкуй, Тимофевна! – с виноватой улыбкой приветствовал ее Соленый, придерживая одной рукой крышку бидона.
– И тебе того же, Платон Игнатьич, – не приветливо буркнула она в ответ, продолжая стоять в дверном проеме.
– Савелий-то в хате?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102