ЛАФАЙЕТТ: О, не очень много.
ИНДЕЕЦ: У меня шестьдесят восемь. Из них тридцать два английских. Я их не надел на пояс. (Показывает презрительно на Лину) . Она не любит. (Лине) . Дай мне еще.
ЛИНА: «Клотш». (Лафайетту) . Это по-ихнему «хорошо». (Хочет налить Индейцу еще виски. Он мотает отрицательно головой и кладет руку на бутылку) .
ИНДЕЕЦ: Не это. Это я купил.
ЛИНА: Верно… «Клотш»! (Наливает ему из другой бутылки) . Генерал, вы выпьете?
ЛАФАЙЕТТ: «Клотш».
ЛИНА (наливает виски и ему) : Я знаю еще их слова. Деньги это «чикамен». Друг это «тилликем"… А когда им нечего сказать, они говорят: „этсин“.
ИНДЕЕЦ (пьет) : Белый старик, да пошлет тебе Маниту скорую смерть.
ЛАФАЙЕТТ (тоже пьет, не совсем довольный) . Этсин… Собственно, зачем скорую?
ИНДЕЕЦ (показывает на небо) : Там лучше. Там гораздо лучше.
ЛАФАЙЕТТ: Ты уверен? Что же ты там будешь делать?
ИНДЕЕЦ: То же, что здесь. Но там всего будет больше. Охоты, войны, виски, скальпов.
ЛАФАЙЕТТ: Этсин.
ЛИНА: Генерал, позвольте вам представить еще другого поклонника. Это наш повар Цезарь.
Лафайетт привстает и подает руку негру. В дверях появляется Джон и с неприятным удивлением на это смотрит. Негр тотчас исчезает.
ЛИНА. ИНДЕЕЦ. ЛАФАЙЕТТ. ДЖОН.
ДЖОН: Генерал, я так счастлив видеть вас в моем доме! (Холодно) . Здравствуй, Мушалатубек. Ты как сюда попал?
ИНДЕЕЦ (встает и прячет бутылку и бусы в сумку. Лафайетту) : Да ниспошлет тебе Маниту много добра. Скальпируй всех твоих врагов и иди туда продолжать свое дело. (Показывает рукой вверх и, слегка поклонившись Джону, выходит. Липа идет за ним. В дверях) . – Если ты захочешь продать черную женщину, я куплю.
ЛИНА (деловито) : Ты возьмешь ее в жены или ты хочешь ее съесть? Мне очень жаль, но я не могу ее продать. Вот твой чикамен. (Отсчитывает ему деньги. Он тщательно проверяет ее счет) . – Тридцать пять. Клотш? (Он выходит, не удостаивая ее поклоном) .
ЛИНА. ЛАФАЙЕТТ. ДЖОН.
ЛАФАЙЕТТ (смеется) : Братство народов наступит не завтра.
ДЖОН: Братство белых народов уже наступило. Остальное придет в свое время.
ЛИНА: Генерал, я надеюсь, вы пообедаете с нами.
ЛАФАЙЕТТ: Друзья мои, не могу. Сегодня опять обед в мэрии. Я зашел к вам лишь на несколько минут.
ДЖОН (огорченный) : Как жаль!
ЛАФАЙЕТТ: Мне самому очень жаль… Мог ли я надеяться, что здесь, в этом далеком штате, встречу вас, мое милое парижское дитя. Я был так изумлен, когда увидел вас на том приеме.
ЛИНА: Вы меня даже, кажется, не узнали?
ЛАФАЙЕТТ: Что вы! Конечно, узнал. Мы не виделись после тех ужасных событий. Вы не можете себе представить, как меня потрясла казнь полковника Бернара и других наших друзей и товарищей. Почти все они и в частности ваш покойный муж вели себя на процессах героями.
ЛИНА: Не будем говорить об этом, генерал.
ЛАФАЙЕТТ (Поспешно) : Да, не будем… Я знаю, многие обвиняли меня. Не только прохвосты, как барон Лиддеваль…
ЛИНА: Барон Лиддеваль?
ЛАФАЙЕТТ: Выл такой богач, темный человек. Этот циник очень хотел с нами связаться. Ему, я думаю, было все равно: стать придворным банкиром Бурбонов или министром финансов в моем кабинете. Он считал себя необыкновенно умным. Между тем в историческом масштабе эти люди необыкновенно глупы. Они ничего ни в чем не понимают, кроме как в темных спекуляциях.
ЛИНА: Где же он теперь, этот… Как вы сказали? Лиддеваль?
ЛАФАЙЕТТ: Он проиграл в карты все, что у него было, и куда-то скрылся… Но меня тогда ругали и порядочные люди. Они находили, что я должен был погибнуть вместе с другими. (Говорит горячо, – чувствуется, что это его мучит) . Я спасся: правительство не имело против меня улик и не хотело возбуждать общественное мнение Соединенных Штатов, где меня ценят выше моих заслуг… Неужели эти люди вправду думали, что я боялся! (Очень недолгое молчание) . Нет, я могу не опасаться обвинения в трусости. Но жизнь политического деятеля, принадлежит не ему: несмотря на неудачи и поражения, он обязан жить для своего дела.
ЛИНА: Я вас ни в чем не обвиняла, генерал. Я сама слишком во многом виновата, чтобы иметь право обвинять других, а такого человека, как вы, всего менее.
ЛАФАЙЕТТ: Вы виноваты? Не знаю, что вы хотите сказать?
ДЖОН: Генерал, она ни в чем не виновата! После ареста полковника Лина два месяца лежала в горячке. Но зачем теперь говорить об этом ужасном прошлом? Генерал, вы оказали нашему дому честь… Такую честь, что… Извините меня, я не умею говорить. Нам так досадно, что вы не можете пообедать с нами! Тогда позвольте выпить шампанского за ваше здоровье. Я принесу вино. (Выходит) .
ЛИНА. ЛАФАЙЕТТ.
Недолгое молчание.
ЛАФАЙЕТТ: Вы уехали в Америку тотчас после гибели Бернара?
ЛИНА (С откровенностью, неожиданной для нее самой) : Да… Я была сама не своя… Я хотела убить короля… Хотела убить еще одного человека (Лафайетт удивленно на нее смотрит) . Хотела покончить с собой. Но я ничего этого не сделала. Мне суждено всю жизнь хотеть необыкновенных вещей… Я и за Бернара вышла потому, что он показался мне необыкновенным человеком. И в заговор я пошла тоже из за этого. Не сердитесь, я вам сочувствовала, но подумайте сами, какое мне, девчонке, было дело до государственного строя Франции!.. А уехала я в Америку на деньги того человека, которого собиралась убить!.. В жизни все гораздо менее красиво, чем в литературе… Чем в плохой литературе.
ЛАФАЙЕТТ: И в Америке вы полюбили Джона?
ЛИНА: Он меня полюбил. Я не выношу одиночества… Впрочем, я его тоже люблю. Он прекрасный человек. Или, вернее, человек со многими прекрасными чертами. Вполне хороших людей ведь нет. Вполне дурные есть, но их мало.
ЛАФАЙЕТТ (улыбаясь) : Это не очень новая мысль.
ЛИНА: Но я пришла к ней своим горьким опытом.
ЛАФАЙЕТТ: Вы живете с ним счастливо?
ЛИНА: Да. Торгуем с индейцами. Пользуемся их невежеством. Это никому не вредит, а нам с Джоном полезно. Я сегодня купила за тридцать пять долларов шкуры, которые стоят двести. Но если б индейцы получали за мех настоящую цену, они совершенно спились бы, все пошло бы на плохой спирт. Так пусть уж лучше деньги остаются у нас. Когда я выторговываю у них несколько долларов, я знаю, что сделала доброе дело: пьянства будет меньше. (Задумывается на несколько секунд) . Нет, я торгуюсь с ними не только для этого. Мне хочется возможно скорее накопить денег и переехать в большой город… Я стараюсь платить индейцам бусами: их на виски обменять нельзя, а удовольствия у них от бус много. Что ж, у них одни бусы, у меня другие, у вас, генерал, третьи: историческая слава.
ЛАФАЙЕТТ: Да вы философ, моя милая Лина.
ЛИНА: Не улыбайтесь, какой я философ! Но я стараюсь жить своим умом, учиться у людей, учиться у жизни. Я теперь лучше, чем была. Я меньше пью и меньше лгу… Иногда я думаю целые ночи напролет. О многом. Думаю и о Рыцарях Свободы. (Улыбается) .
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155